В религии, как и в других формах общественного сознания, следует различать два уровня сознания: обыденное религиозное сознание, свойственное всей массе верующих (религиозную психологию), и религиозную идеологию, проповедуемую церковью.

Для успешного воздействия на сознание верующих часто бывает недостаточна только лишь теоретическая, научная критика религиозных догматов, критика современной теологии и философского идеализма. Успехи атеистического воспитания во многом зависят от того, насколько учитываются особенности религиозного сознания всей массы верующих людей, в частности их эмоциоцальная жизнь, их чувства и настроения, связанные с религией. Таким образом, перед марксистской атеистической наукой встает задача изучепия массового или обыденного сознания верующих, их религиозной психологии *.

Различие между указанными двумя уровпями религиозного сознания появляется вместе с отделением умственного труда от физического, вместе с появлением служителей культа, которые, по выражению Маркса, были «первой формой идеологов» 1 2. В любом классовом обществе религиозное сознание массы верующих людей существенно отличается от богословской доктрины, проповедуемой теологами и церковью. Специфика обыденного религиозного созпания затрагивает как его соотношение с экономическим базисом, так и его непосредственное содержание и структуру.

Обыденное религиозное сознание представляет собой совокупность религиозных верований, чувств и настроений, которые в значительной мере рождаются стихийно как отражение бессилия людей перед лицом социальных условий их жизни. В этом смысле можно сказать, что обыденное религиозное сознание «ближе» к экономическому базису, чем религиозная идеология (богословие). Оно отражает объективные условия людей более непосредственно, более чутко.

Данное положение нуждается в конкретизации. Дело в том, что общественная психология включает в себя различные компоненты: одни из них более устойчивы и весьма консервативны (например, психический склад), другие — весьма мобильны и чутки ко всем социальным изменениям (например, социальные настроения различных классов) 3.

По-разному соотносятся с экономическим базисом и различные компоненты обыденного религиозного сознания: некоторые из них, закрепляемые привычками бытового и церковного ритуала, затвердевают и могут отличаться значительным консерватизмом. Это преимущественно те элементы в обыденном религиозном сознании, которые непосредственно связаны с отправлением религиозного культа. Другие же компоненты, главным образом связанные с эмоциями, так называемые религиозные настроения, весьма подвижны. Изменения в социальных условиях жизни массы могут вызвать в этой сфере религиозного сознания довольно быстрые и нередко весьма бурные изменения. Так, например, В. И. Ленин отмечал, что мировая война 1914—1918 гг. вызвала в массах «ужас и отчаяние» и тем самым усилила их религиозные чувства К

В средние века приливы бурной фанатической религиозности трудящихся масс нередко имели своей основой резкое возрастание их социальных бедствий, связанное с неурожаем, эпидемией, разорительной войной и т. п.

Различие между массовой религией и официальной догмой особенно ясно проступает в эпохи, когда какая-либо новая религия только формируется и теология и церковь еще не успели подчинить религиозные верования масс единой догматике. Возьмем, к примеру, эпоху формирования христианства. Советские исследователи единодушно отмечают, что на первом этапе формирования христианства идеология христианских общин отличается смутностью, неоформленностью, сумбурностью. «Не было еще устойчивых очертаний мифа и сколько-нибудь устоявшихся догматов. В различных возникавших общинах новой веры царил сумбур легенд и сказаний» 1 2, — пишет, например, Ю. П. Францев.

Важно, однако, отметить, что, несмотря на всю пестроту и многообразие верований ранних христианских общин, в этих верованиях имелись существенные общие черты: «эсхатология», т. е. уверенность в близком «конце мира», мессианизм, т. е. упование на небесного «спасителя» людей, и т. п. Эти характерные общие черты возникавшей христианской религии определялись в своей основе общностью социально-экономических условий жизни угнетенных и эксплуатируемых масс Римской империи. В рамках их общей социальной детерминированности происходит сложное диалектическое взаимодействие обыденного религиозного сознания масс и религиозной идеологии. Массовые религиозные верования представляют собой как бы почву и питательную среду всякой религии. Если бы условия жизни людей не рождали в них религиозных верований или по крайней мере тяготения к ним, стремления к ним, чувств и настроений, благоприятствующих им, то воздействие церкви, теологии на сознание людей было бы малоэффективным. Воздействие религиозной идеологии на массы может быть успешным лишь тогда, когда религиозные идеи и догматы, развиваемые церковниками и богословами в систематизированной и последовательной форме, соответствуют в какой-то мере внутренним стремлениям этих масс, их общим, смутным и часто не вполне осознанным представлениям и настроениям, тому, что мы часто называем мироощущением.

Церковные организации вынуждены считаться с психологией масс и создавать догматику и культ, которые бы не находились в резком противоречии с настроениями, представлениями и традициями верующих. Так, например, христианская церковь, учитывая традиции, вынуждена была многое ассимилировать из дохристианских религий, трансформировав эти элементы и приспособив их к христианскому вероучению.

Но религиозная идеология, конечно, не есть нечто пассивное. В отличие от обыденного религиозного сознания широких масс, большинство которых составляют трудящиеся и эксплуатируемые, религиозная идеология развивается, как правило, представителями эксплуататорских классов. В своих религиозно-богословских доктринах церковники и богословы в систематизированной форме выражают на специфически религиозном языке интересы и стремления господствующих классов. Церковь стремится «оформить» на свой лад смутные религиозные настроения и верования масс, подчинить их взгляды единой религиозной доктрине. Но этот процесс не проходит гладко. Отсюда, например, характерная для истории иудаизма борьба между «пророками» и официальной иудейской церковью. Отсюда также в эпоху формирования христианства острые столкновения между так называемыми харизматиками (пророками и апостолами), выражавшими демократические тенденции ранних христианских общин, и епископатом, опиравшимся на возросшую силу церковной организации.

Характерна в этом плане также история христианства в средние века. От католической церкви отпадали многие секты, провозглашавшие необходимость «веры по впутреппему убеждению» в противоположность авторитарной церковной доктрине. Лютер и другие руководители протестантского движения также выступили против слепого следования за католической церковью в вопросах веры. Правда, выступление против авторитета католической церкви не означало, что протестанты отказались вообще от авторитетов в вопросах религии. На смепу католической догматике пришла протестантская, протестантская же религиозная нетерпимость в ряде случаев далеко превзошла католическую. Но нужно иметь в виду, что успех протестантской проповеди в массах в значительной мере был обусловлен стремлением их сбросить с себя путы католической церковной догмы и обрядности, выступавших в сознании масс как главное олицетворение всех пороков отжившего феодального строя.

Обыденное религиозное сознание отличается от религиозной идеологии не только по своему взаимоотношению с экономическим базисом, но и по своей структуре. Оно отличается от теологии прежде всего своей несистемати-зированностъю. Религиозные представления в головах рядовых верующих, как правило, не обладают стройностью, согласованностью, последовательностью и т. п. В сознании громадного большинства верующих религия существует не в виде какой-либо оформленной системы догматов и мифических представлений, а чаще всего в виде отдельных идей, образов, картин, мифических рассказов ит. п. С этим связана еще одна особенность массового религиозного сознания.

Когда речь шла о религиозном сознании, мы не случайно пользовались терминами «верования» и «представления». В сфере обыденного сознания сверхъестественное не столько мыслится с помощью абстрактных понятий, сколько представляется в конкретных, хотя и вымышленных, образах.

Чувственно-конкретный, образный характер массового религиозного сознания не является чем-то случайным. В конечном счете он вытекает из некоторых специфических особенностей религии. Как уже говорилось выше, одной нз особенностей религиозной веры является непосредственное, т. е. эмоциональное, отношение к сверхъестественному. Для того чтобы возникло эмоциональное отношение к объекту религиозной веры, необходимо, чтобы объект был представлен религиозным человеком в чувственно-конкретной, наглядной форме.

Наглядный, образный характер религиозного сознания особенно ярко выступает при изучении первобытных религиозных верований. И это вполне понятно. Одной из весьма своеобразных форм, в которых первобытный человек осознавал и представлял окружающий его мир, был миф. Вопрос о понимании сущности мифов и мифологии есть сложная и до спх пор не до конца решенная проблема. Не углубляясь в нее специально \ заметим лишь, что миф выступает в первобытной религии и в религии позднейших эпох как весьма существенный ее элемент. Г. В. Плеханов даже выделял «мифологический элемент» как обязательный во всякой религии1 2. Но что собой представляет миф? Это всегда наглядное, образное повествование о каких-то вымышленных, сверхъестественных существах, о тех или иных событиях, связанных с ними. Именно художественная, образная форма делает религиозный миф явлением, весьма близким к искусству. Более того, в определенных условиях миф может потерять свой религиозный смысл и превратиться в сказку или иное произведение искусства3.

Все это показывает, что религиозные представления с самого начала имели наглядный, образный характер. В так называемых священных книгах многих современных религий образный характер религиозных представлений сразу же бросается в глаза. Возьмем, к примеру, Библию. Она меньше всего похожа на философский или теологический трактат. Будучи своеобразным сплавом древней мифологии, ритуальных, политических и нравственных предписаний и чисто художественных произведений своего времени, Библия представляет собой весьма разнородное н сложное образование. Но общей особенностью самых различных ее частей является то, что в большинстве случаев идеи Библии выражены в конкретной образно-мифологической форме. В этом смысле Библия существенно отличается от христианской догматики, созданной церковью в более позднее время. Указанная особенность Библии вполне понятна, если учесть условия ее возникновения. Что касается Ветхого завета, то отдельные его части восходят еще к эпохе первобытного строя, другие создавались на заре формирования классового общества. Многие мифы заимствованы иудеями от других народов и восходят также к весьма древней эпохе. Новый же завет, который создавался уже в эпоху развитого рабовладельческого общества, весьма любопытен в том отношении, что значительная его часть представляет собой продукт мифологического творчества народных низов, составляющих большинство в первоначальных христианских общинах. В этом смысле Новый завет есть в значительной степени продукт массового религиозного сознания. Он и предназначался для всей массы обращенных в христианство трудящихся, а не для правящей верхушки. Именно этим по большей части объясняется образно-мифологический строй его большинства произведений *.

Обыденное религиозное сознание верующих отличается от богословской церковной доктрины еще одной важной особенностью. В сфере массового религиозного сознания огромную роль играют эмоциональные процессы — чувства, настроения, так или иначе связанные с религиозной верой.

Следует заметить, что речь пдет не о тех чувствах, которые как бы подготавливают религию, способствуют ее возникновению, а о тех, которые свойственны верующему человеку. Только последние могут быть названы собственно религиозными чувствами.

Чувства, испытываемые верующим человеком и непосредственно связанные с его религиозными верованиями, как уже говорилось, весьма разнообразны. Было бы принципиально неправильно игнорировать их многообразие и сводить их к какому-то одному чувству, например к страху 1. Для каждой религии в каждую историческую эпоху характерна специфическая совокупность различных эмоций. Поэтому вряд ли плодотворной может быть попытка говорить о содержании религиозных эмоций вообще. Несомненно, что религиозные эмоции тех верующих китайцев, которые выпороли изображение своего божества, не удовлетворившего их просьб1 2, весьма отличаются от чувств, испытываемых правоверным христианином в ходе богослужения.

Мы попытались дать общую характеристику обыденного религиозного сознания. Для глубокого изучения истории религии такая общая характеристика, естественно, недостаточна.

Марксистская история религии должна обстоятельно изучить особенности массового религиозного сознания в ту или иную эпоху, в той или иной стране, у тех или иных классов. Здесь перед нами еще пепочатый край работы.

Весьма важной и актуальной задачей является, в частности, изучение особенности религиозного сознания различных классов современного капиталистического общества. С марксистских позиций пока что почти не исследован вопрос о том, чем отличается религиозное сознание верующих рабочих от религиозных верований крестьянства или мелкой буржуазии города, каковы особенности религиозных верований современной буржуазии и т. д. и т. п. Между тем изучение этих проблем имеет непосредственное практическое, политическое значение для деятельности марксистских партий.

Особого внимания заслуживает изучение обыденного религиозного сознания верующих в социалистическом обществе.

Общественные и экономические преобразования, осуществленные в ходе социалистического строительства, подорвали социальные корни религии. В социалистическом обществе объективные общественные отношения не рождают религиозного сознания в массах трудящихся. Это, естественно, не означает, что в условиях социализма обыденное религиозное сознание сразу же исчезает. Оно существует, но его соотношение с экономическим базисом, его место в обществе коренным образом меняются. Во многом меняется и его содержание.

Изучение особенностей религиозного сознания верующих в нашей стране и в других социалистических странах является весьма важпой задачей. Успех атеистического воспитания во многом зависит от того, насколько учитываются изменения в сознании, в психологии массы верующих, происшедшие после социалистической революции. Для того чтобы успешно бороться с религией, надо ясно представлять себе, в какой форме она реально существует в сознании тружеников нашего общества, как соотносятся религиозные верования с иными идеями и представлениями, свойственными советским людям.

В заключение остановимся на некоторых особенностях той сферы религиозного сознания, которую мы называем религиозной идеологией и под которой понимаем главным образом богословскую доктрину, развиваемую церковниками и теологами.

Теология (богословие) представляет собой такую область религиозного сознания, где наиболее ярко проявляются некоторые противоречия, внутренне присущие религиозному отражению мира как отражению иллюзорному, превратному. Это определяется самой природой теологии, ее местом в религиозном комплексе.

Теологи, как известно, упорно именуют свои построения «богословской наукой». Некие чисто внешние признаки научности или, точпее, наукообразности действительно присущи богословию. Оно претендует на доказательность, стремится представить религиозное вероучение как стройную и логически непротиворечивую систему догматов, старается апеллировать прежде всего к разуму человека, пытаясь убедить его в «истинности» религии.

Но это лишь внешняя сторона богословия, его форма. Что же касается его содержания, то оно глубоко антинаучно. Теология пытается доказывать принципиально недоказуемое, рассуждает об объектах, которые не существуют, провозглашает догматы, не имеющие никакой объективной значимости и опровергаемые всей совокупностью научных знаний и общественной практикой. Отсюда вытекают имманентно присущие богословию противоречия: между формой теологических построений и их содержанием, между методом доказательств и их целью, между внешней, кажущейся логической структурой рассуждений и внутренней их алогичностью.

Эти противоречия пронизывают теологию вообще и в частности христианскую теологию на всем протяжении ее исторического существования. В свете этих противоречий становятся более понятными те колебания между ограниченным «рационализмом» 1 и крайним мистицизмом, между строгой авторитарной догматикой и субъективизмом, которыми отмечена вся история христианского богословия.

В развитии христианского богословия мы можем обнаружить две основные тенденции, в значительной мере противостоящие друг другу, хотя нередко и переплетающиеся между собой, в результате чего подчас возникали весьма сложные и пестрые теологические системы. Одна из указанных тенденций может быть условно названа рационалистической, другая — иррационалистической, или «мистической». Если представители первой тенденции (к их числу в средние века принадлежал Фома Аквинский и некоторые другие схоласты) пытались более широко использовать рациональные аргументы для обоснования христианских догматов, то сторонники мистицизма (например, Тертуллиан, Бернар Клервоский и др.) апеллировали главным образом к иррациональному, к слепой вере.

При этом следует учитывать, что всякому богословию в прошлом и в настоящем присуще характерное противоречие: богословие не может быть подлипло рационалистическим, ибо последовательный рационализм подрывает устои религиозного вероучения; но оно и не может идти до конца по пути иррациопализма, ибо этот путь ведет к субъективизму, а субъективизм противоречит ортодоксально-церковной теории, согласно которой существует лишь одна «истинная» религия — «религия откровения». Теологическим построениям представителей различных церквей и вероисповеданий, несмотря па их кажущуюся пестроту и многообразие, свойственны указанные колебания между рационализмом п иррационализмом.

Возьмем, к примеру, современное русское православное богословие.

У современных православных богословов петрудно обнаружить указанные колебания между безудержным иррационализмом и мистицизмом и «умеренным» рационализмом, между стремлением полностью отказаться от «рационального» обоснования религиозной веры и вынужденной необходимостью прибегать к помощи разума для формулирования и «обоснования» религиозных догматов.

Православию свойственны давние пррационалист-ские и мистические традиции; оживление этих традиций в современных условиях вполне понятно. Православные богословы, стремясь приспособиться к развитию нашей действительности, отступая в сфере разума перед натиском науки, перед бурпым ростом сознательности советского народа, апеллируют в первую очередь к чувствам верующих.

Наиболее характерпым в рассуждениях современных апологетов православия является стремление принизить человеческий разум, подчеркнуть его мнимую «немощь» по сравнению с верой.

«В то время как неверие есть немощь плотского разума, вера есть сила божья, сила просвещающая, обновляющая, созидающая» К

«Никакое, даже самое безошибочное, доказательство истины не может заменить живого переживания, интуиции веры. Вера не доказывает себя, а показывает 2.

«Вера сама по себе есть внутренний психологический акт, а не формула... Вера христианская прежде всего есть переживание. Аргументация веры есть нечто внешнее, от чего сама вера не зависит» 3.

Необходимость веры как средства некоего иррационального «приобщения к богу» «теоретически обосновывается» в православии тем, что само существование бога и все остальные догматы христианской религии объявляются «великой тайной», недоступной человеческому разуму и невыразимой в понятиях и словах.

Руководитель русской православной церкви подчеркивает, что если какой-либо догмат христианского вероучения становится слишком понятным, то это значит, что он «подменен» и «берется не во всей его божественной глубине» 1. Иными словами, сами церковники признают, что все религиозное неразумно, а все разумпое нерелигиозно.

Но встает законный вопрос: если бог и все прочие так называемые объекты религиозной веры принципиально непостижимы для человеческого разума и невыразимы в понятиях, определениях и словах, то, собственно, чем занимается православное богословие? Ведь оно вынуждено оперировать не чем иным, как понятиями и словами, причем оперировать ими как раз в целях определения тех или иных религиозных догматов. Далее. Если религиозная вера есть особое, таинственное переживание, если верующего христианина, как уверяют защитники православия, «спасают не слова, не произнесение формул», а «живая вера» 2, то какой смысл имеют тогда догматические споры между различными церквами в прошлом и настоящем, какой смысл имеет вообще христианская догматика, пресловутый «символ веры»? Ведь уверяют же православные богословы, что «никакие трудные метафизические вопросы не стоят преградой перед человеком на пути к богу» 3. Если это так, то как объяснить, что та или иная формулировка догмата «божественного воплощения» Христа вызывала в свое время ожесточенные богословские (и не только богословские!) сражения, служила поводом для разделения церквей? Или же возьмем догматическое отличие католицизма от православия, известное в богословской литературе как «проблема филиокве». Как известно, здесь речь идет всего-навсего о том, что в отличие от православной церкви, которая учит, что «дух святой» исходит от «бога-отца», католики считают, что он исходит от «отца и от сына» («филиокве» — по-латыни «и сына»). Чтобы быть последовательными в проведении своей иррационалистской позиции, богословам, очевидно, следует вообще отказаться от всяких догматических мудрствований, «уповая» всецело па «мистический опыт» и «мистическую интуицию» верующих людей. Но па это прапославпые и всякие иные церковники и богословы не пойдут и не могут пойти, ибо богословие выполняет социальные функции, весьма важные с точки зрения церкви.

Догматика необходима церковникам как идейная скрепа, объединяющая верующих, как одна из основ единого вероучения и культа. Сами православные богословы хотя и заявляют, что «высшая молитва — это молитва без слов», но далее вынуждены признать, что «здесь, очевидно, трудно установить, чем отличается молитва человека одного христианского исповедания от молитвы человека другого исповедания», ибо «мистический язык молитвы у всех христиан один» *. В данном случае они во многом приближаются к истине. Если сводить молитву целиком к смутным иррациональным процессам, отвлекаясь полностью от каких-либо молитвенных слов, понятий и представлений, которые на самом деле всегда в ней присутствуют, то тогда исчезает различие не только между христианскими исповеданиями, но и вообще между различными видами религии. Становится весьма трудно отличить веру в Христа от веры эскимосского шамана в духов моря, земли или луны. Рушится, следовательно, концепция «религии откровения» и «религий ложных». Этого, конечно, церковники допустить не могут.

Богословие им необходимо, ибо, сколько бы они ни преклонялись перед мнимой «тайной божественных догматов», они вынуждены как-то определять их, пытаться дать им систематическое изложение, т. е. рассуждать о них с помощью того же «презренного и низкого» разума.

На этой почве возникают довольно комичные образцы богословской казуистики. Желание и святую «невинность соблюсти», т. е. отмежеваться от «плотского разума» как источника греха, и в то же время с помощью этого же разума необходимый богословский «капитал приобрести» заводит святых отцов в такие словесные дебри, из которых выбраться бывает чрезвычайно трудно. Возьмем, к примеру, статьи «Журпала Московской патриархии» за последние годы. С одной стороны, в номерах этого журнала пастойчиво проводится уже упомянутая мысль, что «глубинная сущность божественного естества не поддается никаким рассудочпым определениям, кроме отрицательных, наш язык бессилен определить божественную сущность» К Нас уверяют, что сущность православного вероучения нельзя выявить какими-либо отвлеченными спорами, дискуссиями, диспутами1 2.

С другой стороны, доказывается, что разум должен принимать важное участие в «усвоении христианских истин», что христианин должен «служить Христу» вполне сознательно, осознавая необходимость такого «служения» 3. «Ревнители православия» уверяют даже, что «слепая, безотчетная вера, принятая и содержимая только по традиции, не является устойчивой. Каждый христианин должен стремиться сделать свою веру сознательной» 4.

Эти на первый взгляд неожиданные «рационалистические» нотки находят отчасти свое объяснение у самих православных богословов. Оказывается, суть дела в том, что без помощи разума нельзя обойтись, формулируя основные догматы христианского вероучения, а без этого в свою очередь невозможно обеспечить единства взглядов среди верующих. «В христианской церкви, — пишут они, — все члепы должны иметь не только одну веру в бога, но должны иметь и одно миропонимание. Общеизвестна истина, что церковь не может предоставить каждому ее члену по-разному смотреть на такие предметы, как бытие божье, тайна святой троицы, образ соединения двух природ в одном лице спасителя» 5.

Защитники православия признают, что «формулировка истин веры» всегда была для богословия необычайно трудной проблемой. Трудность задачи, по их мнению, состояла в том, что изложить учение церкви нужно так, чтобы оно было понятно, но вместе с тем «не могло бы быть истолковано в ложном свете».

Что же, можно посочувствовать ученым-богословам. Их затруднения действительно велики, ибо имеют своей основой не просто «трудности формулировки» религиозных догматов, а более глубокие противоречия, свойственные всякому богословию: использование разума для обоснования заведомо неразумного, использование доказательства в интересах принципиально недоказуемого, попытки определения объектов, которые неопределимы, ибо не существуют. Короче, в основе лежат глубокие противоречия религиозного сознания как сознания реально существующего и потому претендующего на известную познавательную ценность и в то же время в существе своем ложного, иллюзорного, лишенного всякого объективного содержания.