В попытках реформации христианства в новых социальных условиях значительное место принадлежит концепции достоинства христианства и недостоинства христиан. Эта теория, восходящая к отцам церкви, Блаженному Августину, а затем в какой-то степени развитая датским мистиком середины XIX в. Сереном Кьеркегором, была разработана в России в период столыпинской реакции группой мистически настроенных интеллигентов.

В 20-е годы ее обосновал и наиболее полно сформулировал Бердяев в небольшой книжке, которая так и называлась — «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан».

Политическая направленность нового учения о церкви, разработанного Бердяевым и иже с ним, прозрачна. Оно преследовало цель «оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию»

В России в начале XX в. возникает светское либерально-реформистское движение, нашедшее последователей «среди некоторой части молодого русского духовенства», по словам Ленина, и стремившееся к модернизации религиозного мировоззрения и церкви. Русские богоискатели и мистики вместе с иерархами церкви организовывали в Петербурге, а затем в Москве и Киеве религиозно-философские собрания, на которых обсуждались «земные» проблемы «божественной организации» церкви. К представителям «нового религиозного сознания» причисляли себя С. Булгаков, Н. Бердяев, Д. Мережковский, В. Эрн, 3. Гиппиус, В. Тарнавцев, А. Карташев и др. В работе петербургских собраний принимал участие митрополит Сергий, который в 1944 г. стал патриархом русской православной церкви. Представители разных теоретических течений, люди разных склонностей и зачастую даже расходящихся социальных устремлений — все они сходились на признании необходимости модернизации религии и церкви. «Если в первые века церковь организовалась так быстро, то это благодаря примитивности всей общественной жизни... Если тогда для совлечения с себя «ветхого» человека достаточно было усилия воли, то теперь, при чрезвычайно сложном переплетении христианских и антихристианских начал во всем жизненном укладе, это уже становится делом не только воли, но также ума и опыта. Нельзя не принять в расчет также повысившейся технической культуры...» 1 2 — говорилось в докладе с характерным названием — «О старом и новом религиозном сознании» на собрании Петербургского религиозно-философского общества в 1908 г. Влить новое вино в старые мехи оказалось не так-то просто, и в конечном счете вся затея окончилась провалом. Но именно в те годы был найден тонкий и ловкий ход: не изменяя существа христианства, была сделана попытка отмежеваться от дискредитировавших себя в глазах широких масс деяний церкви. Светские теологи и даже иерархи русской православной церкви стали различать непогрешимые принципы христианства, непорочную церковь и исторический путь христианства, старались отмежеваться от преступлений христианской церкви против человечества. Был избран путь порочного противопоставления принципов, идей и их конкретных носителей. К историческому христианству причисляли историю католицизма, православия и протестантизма, инквизицию, организацию погромов и травлю инакомыслящих и т. д. «Все зрелище, весь вид церкви, все старые законы ее нашептывают мне: «Ложь! Ложь! Ты пришел сюда ко лжи, ты здесь стоишь перед ложью. Все здесь тобою видимое ложь!» 1— исступленно нашептывал русский мистик В. Розанов, ратуя в то же время за создание такой религии, которая бы тонко вплеталась во все проявления человеческой жизнедеятельности. Весь замысел модернизации религии суммировался в лаконичной формуле достоинства христианства и недостоинства христиан.

Под влиянием В. Розанова Бердяев требует различать два понимания христианства — консервативное и творческое. Консервативное, старое, историческое христианство предполагает верующего неизменным, пассивным, косным. Оно отрицает изменяемость и активность человека, не учитывает зависимость его сознания от времени, от социальных влияний, от социальной психологии и идеологии. Идея вечного и неизменного порядка, провозглашаемая историческим христианством, привела к тому, что творчество человека, его созидательная деятельность представлялись как второстепенные, лишь дозволенные, лишенные высшего достоинства — цели. Консервативное христианство пыталось подчинить себе творческую жизнь человека в качестве высшей иерархической власти (и это наблюдение верно, так как церковь боялась исканий человеческого разума). Поэтому самое большое возражение против христианства — сами христиане, указывал Бердяев. «Грехи христиан, грехи исторических церквей очень велики, и грехи эти влекут за собой справедливую кару. Измена заветам Христа, обращение христианской церкви в средство для поддержания господствующих классов не могли не вызвать по человеческой слабости отпадение от христианства тех, которые принуждены страдать от этой измены и от этого извращения христианства» \ — писал Н. Бердяев.

Сама церковь, приноравливаясь к господствующим классам, помогала им держать в узде народы, а церковная иерархия в массе своей отличалась аморальным поведением, властолюбием и нередко истолковывала истины христианства но своему усмотрению. Богоискатель В. Эри в брошюре «Пастырь нового типа» писал: «И крепостничество, и беспардонный tric-trac system, и византийски-татарское самодержавие, и подлая олигархия — словом, всякая социальная низость находила себе ярых, красноречивых апологетов в рядах официальных представителей христианства... язык свой они добровольно связали раболепным союзом с сильными и богатыми, а души свои обессилили преклонением перед кумирами временных политических форм и преходящих социальных порядков» 1 2 3.

Наиболее острой критике в концепции достоинства христианства и недостоинства христиан подвергался средневековый католицизм и теократический принцип устройства католической церкви, в результате которого церковь стала похожей на государство и папам приписывалась власть над миром. Вопиющие преступления католической церкви против человечества — инквизиция, фанатическое преследование инакомыслящих, травля передовых ученых — решительно осуждаются в теории достоинства христианства и недостоинства христиан. Но это осуждение носит чисто внешний, декларативный характер, так как не сопровождается требованием уничтожения церкви.

Истории католицизма Бердяев противопоставляет историю православной церкви, заведомо ее идеализарун. «Православная же церковь не знала инквизиции, не знала такого рода насилий в делах веры и совести, несвойствен ей был фанатизм. Насилия у нас происходили главным образом от государственной власти» 1.

Намеренно игнорируется тот факт, что православие всегда было верным помощником царизма, слугой правящих классов, частью государственного аппарата, что в России свобода совести отсутствовала и что именно православие часто являлось инициатором преследований и травли инакомыслящих. Даже современная русская православная церковь вынуждена признать существование в прошлом со стороны церкви «актов произвола и насилия» 2. Но о грехах православия Бердяев не говорит, ограничиваясь лишь упоминанием о них.

Уже позитивное отношение к истории русской православной церкви размывает основной принцип рассматриваемой теории — противоречие между принципами христианства и его конкретными проявлениями. Постепенно в саму теорию достоинства христиапства и недо-стоинства христиан вводится оправдание того же самого исторического христианства, которое, по видимости, гневно осуждается. Начинают доказывать, что вся прошедшая история христианства, собственно, и не могла быть иной. Апеллируют к человеческой природе, которая-де обладает способностью все искажать. Человек так устроен, что принципы христианства постоянно искажаются. Христианские истины о любви и свободе человек вместить не способен. Отсюда, к примеру, нетерпимость, фанатизм и жестокость средневековой инквизиции. Вместо анализа социальных отношений и па их основе критического разбора догматов и деяний церкви защитники концепции достоинства христианства и недостоинства христиан заняты разговорами о несовершенной человеческой природе, за которыми стоит неприкрытое, изрядно полинявшее чучело христианского первородного греха.

Затем в оправдание грехов исторического христианства ссылаются на то, что из всех мировых религий христианская религия самая трудная, самая неосуществимая, противоречащая человеческой природе. Принципы христианства, по замечанию Бердяева, требуют веры в то, что вообще направляет человека но линии наибольшего сопротивления реальной жизни.

Эти разглагольствования усугубляют разрыв, предопределенный уже самим рассматриваемым принципом, между идеалами, принципами, этическими нормами и их конкретными проявлениями. В действительности этого разрыва, как правило, не существует, ибо идеи и принципы, этические нормы — исторически обусловленное отражение социального бытия людей. Они не существуют сами по себе, вне общественно-практической деятельности людей.

Если же поучают на манер Бердяева: противоречия между догматами, вероучениями и повседневной практикой христиан свидетельствуют не о недостоипстве христианства, а о несовершенстве, греховности самих христиан, то здесь тоже скрыт весьма практический принцип. Это оправдание преступлений христианской церкви с позиций самого христианства и своего рода практическая максима, практическое руководство: веруйте тихо и не требуйте, чтобы христианские идеалы были воплощены в жизнь. В конечном счете противопоставление принципов христианства и его конкретного «дурного» земного пути вполне укладывается в русло христианской проповеди покорности, пассивности, непротивления злу.

И наконец, ядром пресловутого достоинства христианства и недостоинства христиан является учение о церкви как непогрешимой божественной организации. Выше доказывалось, что о христианстве нельзя судить по истории церкви: в истории церковь выступала в качестве организации наряду с государством, ей были присущи иерархия, культ. Но это, оказывается, ее ложпое понимание. Церковь же должна пониматься как выражение вечного, непогрешимого божественного порядка, как мистическое тело Христово. Роль церкви всегда значительна и необходима, а ее основы непогрешимы.

Поэтому «осуждение христианства за ту земную грязь, которая прилипла к церкви в ее историческом пути, есть фарисейство. Да и вряд ли сами осуждающие так уже чисты и совершенны» 1 — таков вывод Бердяева, оправдывающий церковь как идеальную общественную организацию.

Учению о церкви в концепции достоинства христианства и недостоинства христиан отводится центральное место. По аналогии с действием божественной силы действие церкви не знает географических и этнографических пределов, оно универсально и общенародно — всечеловечно. Церковь возвышается над всеми социальными организациями, она вмещает в себя всечеловеческое общество независимо от частных устремлений классов, социальных групп и отдельных лиц. Церковь мыслится в этой концепции как живой организм, как бы вырастающий из глубины мировой жизни и возвышающийся над бурями и противоречиями земной жизни. Правда, церковь отнюдь не является каким-то обязательным совершенством. По евангельской притче, она есть сеть, заключающая в себе множество рыб разного рода — добрых и злых; поле, на котором плевелы растут рядом с пшеницей. Но она не может быть осквернена пороками своих священнослужителей. До личных качеств служителей алтаря верующим нет дела. Все апостолы крестились — и Петр и Иуда-предатель, и действие таинства всегда одинаково действительно, потому что оно — выражение божественного миропорядка.

Учение о противоположности между церковью земной и церковью идеальной выступает как форма противоположения вечного и временного, преходящего.

Бердяев требует, чтобы церковь покончила с постоянным конформизмом по отношению к государственному строю. Церковь должна покончить с освящением преходящих исторических явлений, институтов, должна быть поставлена вне защиты классовых интересов и социальных несправедливостей. Наступает, по мнению Бердяева, конец старого, бытового христианства, скомпрометированного реакционной политической практикой. Бердяев требует освободить церковь от социальной обыденности, прекратить ее вмешательство в политические дела, чтобы таким образом сосредоточить все внимание на формировании духовности человека, предоставить только ей идейное воспитание человека. К этому лозунгу присоединяется Дм. Мережковский с требованием «новой» церкви. «Церковь — не старая, историческая, всегда подчиняемая государству или превращаемая в государство, а новая, вечная, истинная вселенская церковь. Так же противоположна она государству, как абсолютная истина противоположна абсолютной лжи» *.

Это требование определяет враждебность Бердяева всякой строго определенной религиозной форме и организации и его влечение к мистике. Бердяев ратует за растворение религиозных форм в самой религиозной жизни. Понятие религии чрезмерно расширяется, религия становится особым специфическим способом, истоком оформления всех действий и мыслей человека. Это позволяет объединить всех религиозно настроенных людей независимо от религиозных форм. «Христиане нового типа, нового чувства жизни, творческие христиане всех вероисповеданий перекликаются между собой, и между ними больше близости, чем внутри каждого вероисповедания. Они должны соединиться» 1 2 3. Такова основа экуменического движения, этой базы для объединения разных христианских церквей.

Под оболочкой интеллектуального бесстрастия, неторопливых мистических поисков в писаниях Бердяева прослеживается очень четкая воинствующая, жестко проводимая цель:    освобождение церкви от средневековой

громоздкости, отказ от юродства и гаамапства православного культа, придание религии и церкви большей гибкости и маневренности, создание такого типа религиозности, который пронизал бы всю жизнь человека. Стремление все подчинить религии — страшная и опасная форма клерикализма, утонченного, внешне ненавязчивого, но губительного, уводящего в холодный призрачный мир, который на поверку оказывается царством буржуазной действительности. Таков социальный смысл теологической философии Н. А. Бердяева.