Религиозно-философская конструкция Бердяева, освобождение бога от антропохморфных свойств приводит к его восприятию как трансцендентного существа. Такой бог не отличается от представлений о надмировой божественной силе, скажем, у Гегеля. С обыденным, нефилософским сознанием такой бог никак не связан, не доступен для него, непонятен верующим.

В этой связи идейный «собрат» Бердяева С. Франк как-то заметил, что бог — «лес противоречий», из которого нельзя выбраться. Русские мистики понимали, что, чем менее остается места для религии в реальной жизни, тем более субъективизируется верующим представление о боге. В поэтической форме об этом образно говорит немецкий поэт Р. М. Рильке: «Что с тобой будет, боже, если я умру. Я — твоя кружка. Твое питье... Твое одеяние и твое дело, без меня ты потеряешь смысл. Без меня у тебя нет родного дома, в котором тебя встречают теплые слова; я — мягкая сандалия, которая тогда спадет с твоей усталой ноги. Твой взор, который моя щека приемлет, как мягкое ложе, будет долго искать меня и ляжет наконец на чужие камни. Что с тобой будет, боже. Мне жутко за тебя»

Поэтому следующим этапом в рассуждениях Бердяева является постройка моста, связывающего бога с человеком, придающего богу... антропоморфные черты. Этот своего рода педагогический антропоморфизм проводится при помощи образа богочеловека, образа Иисуса Христа. Вообще в наличии образа Христа Бердяев видит преимущество христианства перед всеми другими религиями. В образе Иисуса Христа происходит пересечение двух природ — божественной и человеческой; те качества, которые раньше приписывались богу, переносятся на человека, что приводит, по мнению Бердяева, к сознанию безусловного значения личности, к возможности спасения в индивидуальной форме.

Бердяев противопоставляет христианство всем другим религиям в плане понимания человека. Ни в одной из дохристианских религий не было сознания безусловного значения личности. Естественные религии древности были обожествлением могущественных сил природы. «Для греческого религиозного сознания мир был бессмысленным круговоротом играющих сил природы и не было никакого разрешения этой игры, никакого исхода, никакой надежды для человеческого лица» *.

Греческая религия — это религия Диониса, в ной все возрождается в стихийности и хаотичности прлродпых сил. Ограниченность античного индивида рамками его отношений к полису, тесную связь личности с общественным целым Бердяев отождествляет с отсутствием идеала человека, его самосознания.

Только христианство в образе Иисуса Христа как единственной и неповторимой точки истории позволяет, по мнению Бердяева, поставить вопрос о смысле индивидуальной судьбы, о назначении человека, освобожденного от гипноза стихийных и хаотических сил. Впервые был поставлен вопрос о смысле существования личпости и тем самым о смысле истории. Со времепи распространения христианства началась всемирная история человечества, открылась возможность положительного учепия о человеке, монистической правды о земной судьбе человечества.

Бердяев игнорирует то обстоятельство, что уже в рамках античного мира индивид получает широкие возможности для выявления своих творческих дарований, что приводит к созданию идеала человека, хотя еще в ограниченной, статической форме. И в этом заслуга античной мысли и античного художественного творчества.

Использование Бердяевым того несомненного факта, что образ Иисуса Христа доступен сознанию любого верующего, связан с тем, что этот образ дидактичен по своей сущпости, так как бог, принявший земной, человеческий облик и страдающий за грехи человечества, наталкивает верующего на мысль о неизбежности страданий человека. Бердяев говорит, что, будучи религией личного спасения путем веры и добрых дел, христианство в то же время и главным образом является религией страдания. Внутренний трагизм, свойственный всякой жизни, присущ и богу. Бог разделил судьбу своего творения, он жертвует собой для человека и для мира. Богу свойственна тоска по своему другому — по человеку. Наиболее важна в идее бога и миротворения идея трагическая. Дохристианская идея рока означает понимание мировой жизни как имманентно замкнутого круга. Страдающему не к кому апеллировать, из этого фатализма нет выхода, кроме эстетического примирения через переживание красоты с безысходным страданием. Таков смысл, например, образа царя Эдипа.

В религии богочеловечества страдание получает смысл, освящается благодаря страданиям богочеловека. Бердяев повторяет афоризм Ф. Достоевского: «Сознание есть страдание». Благодаря трагичности бога открывается смысл бытия, соизмеримый с человеком, с постижением окружающего, ибо «внечеловеческое идеальное бытие бессмысленно».

Утверждение Бердяева о христианстве как религии страдания, признающей положительный смысл тех несчастий и страданий, которые переживает человечество в своей земной судьбе, приводит к проповеди непротивления. Эта проповедь непротивления злу насилием находит свое выражение в утверждении Бердяевым смирения в качестве основного постулата нравственной жизни человека, коренного выражения его свободы. Смирить свою волю, примириться с окружающей неправдой — значит проявить величайшую свободу, освободиться от власти внешнего мира. «Нужно насильственное страдание превратить в страдание свободное» Поэтому христианство пессимистично, оно никогда не обещало счастья и блаженства на земле. Здесь он чрезвычайно близко подошел на свой лад к осознанию антигуманистической роли христианства в истории человеческого общества. В культе страдания, в примирении с существующим по принципу «чем хуже — тем лучше» — основной смысл поучений христианства, которые Бердяев горячо приветствует.

В действительности христианская проповедь смирения, кротости, всепрощения и долготерпения отвлекает широкие массы от реальной жизненной борьбы за улучшение условий существования и за перестройку социальной действительности на основе подлинных гуманистических принципов. В сущности христианское непротивление — всегда зло. К чему приводит проповедь непротивления, показали трагические противоречия в жизни Л. Толстого, М. Ганди, Ф. Достоевского.

Бердяев сознает, что в современных условиях, когда мифичность образа Иисуса Христа доказана наукой, трудно преподносить этот образ как образ идеального вождя со спасительным лозунгом «возьми крест свой и иди за мной». Необходимо реагировать на достижения исторической критики Библии, науки.

Бердяев требует создания нового типа христианской апологетики, которая не игнорировала бы подобно официальному церковному богословию возникновение проблем, вызванных развитием научной критики Библии. Для верующего в связи с развитием исторической научной критики встают такие вопросы: «Может ли моя вера, от которой зависят мое спасение и вечная жизнь, зависеть от исторических фактов, которые подлежат оспариванию? Может ли моя вера сохраниться, если историческое исследование благодаря новым фактам и материалам научно докажет, что фактов, о которых повествует «священное писание», не было, что это не исторические события, а мифы легенды, теологические учения, созданные верующей христианской общиной?» 1

Оказывается, историческая критика Библии — своего рода очищающий огонь и обогащающий христианство опыт, так как освобождает «священное писание» от псев-доконкретных подробностей образа Иисуса Христа. Можно в конце концов согласиться со Спинозой в его борьбе с антропоморфизмом, со злыми издевательствами Вольтера, с критикой Канта и с различными школами библейской критики, с разоблачениями христианства Фейербахом, но нельзя отрицать Иисуса Христа как универсальный принцип, объясняющий все происходящее в мире. Надо принять положение Кьеркегора о том, что Христос приходил в мир, что он — современник. Гораздо важнее, по мысли Бердяева, всеобщность христианства, вытекающая из того, что «в евангелии религиозный субъект, поставленный перед откровением религиозного объекта, взят как самая элементарная и простая средняя человеческая природа»

Нивелирующее обращение христианства ко всем слоям населения независимо от этнических и социальных различий («...нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезанпя, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол, III, II))—залог доступности христианской истины для всякой человеческой природы, как самой простой и элементарной, так и интеллектуально изощренной и усложненной.

Бердяев откровенно спекулирует на возможности многозначного толкования евангельских притч, сказаний об Иисусе Христе, утверждая, что только христианство благодаря вечно творящему образу Иисуса Христа дает возможность оправдать творческий акт философа, ученого, художника, моралиста и социального реформатора, придать активности человека непреходящее значение. На самом деле научный и духовный прогресс человечества не нуждается ни в каком божественном оправдании; поступательное развитие человечества и есть необходимость его развития, его воплощения и тем самым его оправдание. Все эти философские искания вылились в лицемерную концепцию достоинства христианства и недостоинства христиан.