Специалистами по научному атеизму уже многое сделано для раскрытия характера модернизации религии применительно к современной обстановке. В ряде книг, брошюр, статей анализировался вопрос о том, что меняется в религиозной идеологии и культе под натиском жизни, каковы особенности этого процесса в условиях советского общества. Вместе с тем эта актуальная проблема теории и практики научного атеизма не всегда решается на должном уровне; часть пропагандистов и исследователей атеизма допускает на сей счет упрощения, которые не дают возможности глубоко раскрыть действительную картину дела.

Прежде всего имеет место упрощение относительно самой сущности процесса модернизации религии. Перестройка религии и церкви на современном этапе — это сложное социальное явление, обусловленное коренными сдвигами в общественной жизни страны. В устных и печатных выступлениях ряда атеистов эта проблема, к сожалению, получила название «приспособленчество религии». Особенности существования религии в определенных исторических условиях эта формула смешивает с личной характеристикой ее отдельных деятелей. Понятие «приспособленчество» не может быть отнесено к формам общественного сознания, религии в том числе.

Более правомерен термин «приспособленчество церковников», широко распространенный в научно-атеистической литературе. Однако этот термин, характеризующий субъективные намерения духовенства:       их различные

идеологические увертки, спекуляции на приверженности советских людей идеалам коммунизма, — во многих книгах и брошюрах заслоняет собой весь сложный процесс модернизации религии или применяется без всяких оговорок к любому проявлению деятельности церковников. Но разве можно назвать приспособленчеством, например, политическую лояльность духовенства, большинство которого искренне поддерживает Советскую власть, и активно выступает за мир и безопасность народов. Политическая лояльность духовенства — разумная его позиция, к которой Советское государство относится с должным пониманием. Конечно, в области идеологии многие церковники спекулируют на достижениях науки, на привлекательности социальных и нравственных идеалов коммунизма, хотя некоторые священнослужители искренне верят в возможность соединения христианства с социалистическими принципами. «В церкви, — писал И. И. Скворцов-Степанов, — есть трезвенные политики и тактики, которые рассудочно оценивают сложившуюся обстановку. Но в ней есть и еще будут и свои «идеалисты», свои «праведники», которые подхвачены совершившимся сдвигом» *. Однако, на наш взгляд, важно прежде всего раскрыть не субъективные намерения духовенства, а объективную логику событий, в орбите которых оказались религиозные организации.

Изменения, совершающиеся в современной религии, оценивались бы слишком поверхностно, если бы мы ограничивались указанием на ловкачество и увертки церковников. «Ведь не модернисты выдумали приспособление религии к современности, — справедливо отмечает Ю. Федин. — Оно происходит в сознании верующих независимо от богословских мудрствований (и даже нередко вопреки им). Богословский модернизм в конечном счете интересен для нас именно потому, что он выражает характерные тенденции в современной «массовой» религиозности»1 2. Конечно, церковники не плетутся в хвосте у религиозного сознания современных верующих. Активно на него влияя, они учитывают и завтрашние судьбы «массовой» религиозности, и общественно-историческую обстановку в целом.

С рассматриваемым упрощением связано представление о перестройке религии и церкви как демагогии и обмане. Нередко можно слышать, что процесс модернизации религии является «дешевенькой приманкой», к которой прибегают проповедники религии и на которую «попадаются еще некоторые неустойчивые люди» 3. Автор книги «Коммунизм и религия» И. М. Ермаков заявляет: «Для видимости церковь играет в так называемое «приспособленчество» к новым условиям» 4. Подобные представления являются своеобразным отголоском теории обмана, объясняющей возникновение и существование религии сознательным обманом масс служителями культа. Было бы неверно сбрасывать со счетов элемент богословского обмана, когда речь идет о новейших приемах оправдания религии. Вместе с тем следует смотреть глубже: религия, ее конкретные осовремененные модификации — не просто заблуждение, не просто обман, это скорее, как говорил К. Маркс, самообман, приятный усыпляющий дурман. Именно эту сторону религии имели в виду К. Маркс и В. И. Ленин, характеризуя ее как опиум народа, как род духовной сивухи.

Имеют место неточности и относительно оценки масштабов модернизации религии в современных советских условиях. С одной стороны, ряд специалистов атеизма ограничивает эти масштабы фактически областью культа, а в религиозной идеологии видит лишь отдельные сдвиги (в отношении к труду, к женщине). Православная церковь, читаем в учебном пособии «Основы научного атеизма», «на деле допускает некоторые нововведения, главным образом в богослужебной практике» *. Подобную точку зрения можно обнаружить и в ряде других научно-атеистических работ. Сторонники ее недооценивают идеологическую перестройку религиозных организаций, интересам которой, собственно говоря, и подчинены новшества в сфере богослужебного культа.

Идеология, а не культ является самым подвижным элементом религиозного комплекса. Культ представляет собой внешнее проявление религии, и поэтому его изменения, кстати сказать определяемые изменениями в религиозной идеологии, более очевидны, быстрее бросаются в глаза. Но, с другой стороны, религиозно-культовые действия, прочно сросшиеся с бытовыми традициями, проявляют наибольшую консервативность по сравнению с другими частями религии. «Обряд, — пишет С. А. Токарев, — всегда составляет самую устойчивую часть религии, связанные же с ним мифологические представления очень изменчивы, нестойки, нередко вовсе забываются, на смену им сочиняются новые, долженствующие объяснить все тот же обряд, первоначальный смысл которого давно утрачен».

Утверждения о преимущественном развитии обрядового реформаторства и недооценка идеологической перестройки религиозных объединений исходят из уже отмеченного ложного тезиса о ставке церковников на самого отсталого, не затронутого духом времени человека. В научно-атеистической литературе встречаются заявления о том, что духовенство прежде всего стремится к насаждению слепого обрядоверия и наружной благочестивости. Следует учесть, что обрядовая сторона религии имеет специфическое идеологическое значение, хотя она далеко не всегда связана с твердыми религиозными убеждениями. Прекрасно отдавая себе отчет в огромном идеологическом влиянии богослужебной практики на сознание верующих, деятели церкви в настоящее время стремятся поднять усвоение прихожанами «священного смысла» религиозных таинств и обрядов. К тому же для соответствующей группы верующих внешняя обрядность составляет содержание их религиозного сознания; в этом случае таинствам, молитвам, псалмам приписывается магическое значение самим по себе 1.

С другой стороны, имеют место определенные преувеличения в отношении оценки масштабов религиозной модернизации. Эти преувеличения выражаются в утверждениях о якобы коренной ломке религии на современном этапе, чуть ли не «перерождении» ее. Факты реальной жизни позволяют поставить под сомнение подобные крайние утверждения. Радикального изменения религиозной идеологии произойти не может. Естественно, что модернизацию современной религии и церкви в СССР не следует сводить к чему-то поверхностному, внешнему, к отдельным поправкам; она вносит значительные сдвиги в веро- и нравоучение церкви, ее культ, ее организацию. Однако никакая перестройка не изменяет сущности, основ, духа религии как антинаучной, чуждой коммунизму идеологии.

Положение об отсутствии коренной ломки религии и церкви в ходе их перестройки в новых социальных условиях требует комментария. Утверждения, сходные по внешней форме с этим положением, можно найти в писаниях служителей культа. В «Журнале Московской патриархии» читаем: «Мы не можем, разумеется, ставить знак равенства между условиями жизни церкви в древности и в наши дни. Но и при изменении исторических условий сущность церкви остается все той же» Духовенство усиленно распространяет среди верующих идею о неизменности и вечности религии и церкви, объясняемых божественным характером их происхождения, что, кстати заметим, мешает многим верующим критически оценить свои религиозные убеждения.

Научная философия принципиально иначе объясняет факт сохранения основы религиозного учения в ходе его приспособления к условиям социализма. Сохранение сущности, основы религиозной идеологии и культа в процессе их модернизации вытекает из особенностей религии как формы общественного сознания. Религия дальше, чем другие идеологические формы, отстоит от экономического базиса, приобретает наибольшую степень относительной самостоятельности и в большей мере отстает от развития общественного бытия. Она обладает огромной консервативной силой, которая во многом и определяет сохранение религиозных пережитков в условиях социализма. Эти пережитки в своей антинаучной сущности измениться не могут, в противном случае религия перестала бы быть религией.

Что же действительно изменилось и изменяется в религиозной идеологии в связи с воздействием на нее новых социальных условий?

Встав в свое время на путь лояльного отношения к Советской власти, религиозные объединения ныне делают следующий шаг — стремятся сблизить социальные идеалы религии и коммунизма. Они ныне утверждают, что религия, как и коммунизм, защищает идеи социальной справедливости, сочувствия к угнетенному человеку, уважения к труду и т. п. Эти идеи якобы впервые были провозглашены ранним христианством или исламом, а ныне возрождаются в теории и практике коммунизма. «В ликвидации... капиталистических отношений между людьми, в уничтожении эксплуатации человека человеком,— утверждает «Журнал Московской патриархии», — церковь видит приближение человечества к тем идеалам, которые возвещены Евангелием» 1 2. «Идеал и устремления Мухам меда, — заявил один из мусульманских деятелей Северного Кавказа, — воплощаются ныне в живом, формирующемся коммунистическом обществе» К Коммунистическое общество в модернистских суждениях религиозных идеологов представляет собой низшую, «земную» фазу царства божьего.

Аналогичную позицию духовенство занимает по отношению к нравственным идеалам коммунизма и религии. Оно все настойчивее пропагандирует мысль о том, что коммунистические и религиозные нравственные принципы совпадают. «...Атеизм коммунистический, — заявляет крупный иерарх русской церкви, —представляет собою определенную систему убеждений, включающую в себя моральные принципы, не противоречащие христианским нормам» 1 2. В церковной печати и в проповедях часто утверждается, что библейский декалог с его нормами «не убей», «не кради», «не прелюбодействуй» и т. д. родствен моральному кодексу коммунизма. Особенно большое место для доказательства совпадения коммунистической и религиозной нравственности отводится религиозному гуманизму, проповеди любви к ближнему, сострадания.

Процесс обновления идейного арсенала религиозных объединений охватывает и их догматические основы. Чрезвычайно симптоматичной в этом отношении является позиция русского православия, ныне отступающего от векового догматического консерватизма. Модернизация догматики православной церкви совершается на базе сохранения христианского вероучения, как оно было определено вселенскими соборами IV—VIII вв. Этим православие отличается от западных христианских направлений: католицизма, установившего ряд новых догматов, и протестантизма, отвергшего многие догматы вселенских соборов. Подчеркивание верности восточной церкви решениям этих соборов подчас сбивало с толку исследователей православия, делавших ложные выводы о его абсолютной неизменности. Известный немецкий протестантский богослов и историк христианства А. Гарнак в свое время считал, что греко-православная церковь более чем за тысячелетие ни в чем фактически не изменилась. С целью оправдать нововведения в области вероучения католицизм в середине XIX в. выдвинул теорию так называемого догматического развития церкви, согласно которой признается возможность количественного нарастания догматов и качественного их изменения. Идея догматического развития, правда в иной, чем это представлено в католической церкви, форме, нашла своих некоторых приверженцев среди русских богословов второй половины XIX — начала XX в. Видный теоретик православия Н. Чельцов, например, писал, что изложения догматов «неизбежно видоизменяются по мере развития церковной жизни» '1. На позиции «раскрытия», «точнейшего определения и объяснения» догматов в ходе общественной эволюции стоял митрополит Макарий, автор известного труда по православно-догматическому богословию2. Официальная православная иерархия идею догматического развития не поддержала.

Оставив прежнюю, консервативную позицию, мешающую осовременить самую ответственную часть своего учения, современная русская церковь начинает осуществлять переход на путь догматического развития. Не отвергая ныне прогресса, «усовершаемости» и развития догматики, православие отрицательно относится к возможности как количественного увеличения «истин» вероучения, так и коренного, качественного их изменения. «Усовершаемость и развитие догматов, — говорится в курсе лекций по догматическому богословию для духовной семинарии, — состоит не в умножении числа их и не в изменении содержания христианского учения, а в точнейшем определении и объяснении, в более и более глубоком раскрытии одних и тех же неизменных в своем существе догматов» 3.

Конкретизируя эту позицию православия, следует отметить, что оно проводит различие, во-первых, между понятием догмата и изложением догмата. Догмат сам по себе, по учению церкви, представляет собой содержание божественного откровения, он непогрешим и неизменен. Напротив, изложепия догмата, или вероизложения, будучи делом человеческим, могут быть изменяемы церковью. Во-вторых, в самих вероизложениях православные богословы различают положительное раскрытие догмата и объяснения, доказательства, которыми оно может сопровождаться. Положительное изложение догмата, имеющее свои особенности и оттенки в зависимости от исторических обстоятельств, представляет собой, по утверждению деятелей церкви, «выражение непогрешимого учения веры». Что касается объяснений и доказательств, которые сопровождают положительное изложение догмата, то они «выражают собою только известную меру научного, или разумного, усвоения людьми данных предметов веры». Эти объяснения и доказательства, имеющие «человеческий авторитет», могут быть взяты из арсенала философских, естественнонаучных, исторических, археологических и тому подобных исследований.

Церковь стремится к тому, чтобы ее проповедь была усвоена верующими. Но для этого ее нужно перевести на язык соответствующей эпохи. Применяя метод «раскрытия догматов», духовенство и придает своему вероучению смысл и оттенок, наиболее подходящие для воздействия на массы в данных условиях. Причем для лучшего «вразумления и назидания» паствы церковники, как видим, считают необходимым использовать философский, а также естественнонаучный и общественно-научный материал, разумеется фальсифицированный в нужном для богословия духе. Каждая эпоха имеет свою библию, говорил Л. Фейербах. Указанный способ модернизации вероучения позволяет церкви сейчас иметь такую «библию», которая весьма гибко приспосабливается к изменившейся социальной среде. Заметим, что метод «раскрытия догматов» применяется пе только православными реформаторами, но и модернистами других религиозных объединений.

Примером осовременивания православной догматики может служить учение о промысле божьем, в котором широко применяется как «положительное раскрытие догмата», так и в особенности привлечение фальсифицированных даппых современной науки для «доказательств», сопровождающих раскрытие догмата. Из ряда догматов, на которые распадается учение о боге-промыслителе, рассмотрим догмат о промысле божьем по отношению «к миру вещественному», природе. Современное православное богословие по традиции сохраняет разделение видов промысла божьего на естественный и сверхъестественный. Если первый проявляется «в действии естественных сил и законов, вложенных творцом в природу, например законов тяготения, сохранения вещества и энергии и др.» то второй, будучи способом непосредственного воздействия бога на жизнь мира, обнаруживает себя в чудесах. Говоря о промысле божьем в отношении природы, апологеты православия в прошлом указывали именно на чудеса, прежде всего из числа описанных в Библии. Не могут отказаться от чудес и деятели современной русской церкви. В отличие от своих предшественников они, однако, не выпячивают на первый план сверхъестественный вид божественного промысла и, кроме того, все больше обнаруживают стремление интерпретировать чудеса как нечто не противоречащее науке.

Под напором современности акцент делается на «естественном» виде промысла божьего. Открытые естествознанием законы природы служители культа истолковывают как способы, посредством которых бог управляет созданным им миром. «Естественные силы природы, — читаем в одной богословской диссертации, — действуя по установленным для них законам, являются в этом случае лишь орудиями воли творца, исполнителями его промыс-лптельных намерений» 1 2 3. В целях «научного» доказательства бытия божьего православные теологи используют данные кваптовой мехапики, теории относительности, термодинамики, космогонии и т. д.

Яркая иллюстрация серьезных сдвигов в догматике современного православия — развитие и «усовершаемость» догмата о церкви. Столетиями русское богословие придерживалось идеи так называемой единоспасающей церкви. Оно заявляло, что только православие является обладателем христианской «истины», дарует спасение своим приверженцам. Что касается других христианских исповеданий, то все они как утратившие «истину» Христова учения объявлялись «обреченпыми па погибель». В современных условиях эта позиция, ведущая к вражде и нетерпимости в отношениях между христианскими направ лениями, вступила в противоречие с тенденцией к их объединению. Русская церковь, значительно расширившая контакты с инославными исповеданиями, а в 1961 г. вступившая во Всемирный совет церквей, самой логикой жизни была поставлена перед необходимостью пересмотра идеи единоспасающей церкви.

В православии ныне настойчиво раздаются голоса о том, что и другие христианские направления обладают истиной божественного откровения и могут даровать спасение. «Ни один истинно православный человек, — утверждает «Журнал Московской патриархии», — не решится ответить... так, что вот только мы, православные, можем надеяться на спасение, а все остальные, хотя бы и именующие себя христианами, но на деле остающиеся за пределами истинной и спасающей церкви, будут лишены спасения»1. Журнал пишет, что если сторонники ино-славных исповеданий иначе понимают некоторые места «священного писания», чем православные, то это более касается деталей, а не самой сущности евангельского учения. А ведь не так давно вокруг этих «деталей», ныне объявляемых несущественными для спасения, развертывалась непримиримая борьба, которая подчас отодвигала на задний план основы христианского учения.

Вопрос о модернизации вероучения неполон без рассмотрения отношения церкви к «священному писанию». Православие в прошлом придерживалось концепции так называемого вербального (дословного) откровения, согласно которой в «священном писании» богодухновенны не только идеи, но и их словесное выражение. Отдельные дореволюционные экзегеты, считавшие необходимым более гибко реагировать на научную критику Библии, предлагали отказаться от этой концепции. Профессор богословия П. Я. Светлов утверждал, что воззрение на «священное писание» как богодухновенное «во всех своих буквах» низводит человека «на степень простой бессмыслеппой машины и недостойно христианского... учения об общем характере отношений бога к человеку» 2. Предложения пересмотреть концепцию вербального откровения были отрицательно встречены церковной иерархией.

В настоящее время в среде русских богословов имеют место попытки, правда еще весьма осторожные, прорвать узкие рамки вербального откровения. В своем стремлении найти более эффективные приемы защиты «священного писания» от натиска научной мысли деятели православия используют опыт, выработанный их западными собратьями.

Во втором сборнике «Богословских трудов», издаваемых Московской патриархией, помещена рецензия кандидата богословия Е. Карманова на книгу католических богословов Э. Гальбятти и А. Пьяцца «Трудные страницы Библии. Ветхий Завет». Защитник русского православия с сочувствием цитирует мысль ревнителей католицизма о том, что богодухновенный автор Библии «мог внести в свое произведение существовавшие ранее документы».

К таким заимствованиям в Ветхом завете, носящим человеческий, а не богодухновенный характер, относятся родословия, перечисления владений колен израилевых, переписи. Рецензент Е. Карманов далее отмечает, что богодухновенный автор Библии «мог доверить редактирование произведения одному или нескольким секретарям, работавшим под его руководством и под его ответственностью» В результате этого «прохождения божественного слова сквозь фильтр человеческого разума» якобы и возникли противоречия и ошибки, отмеченные научной критикой Библии. Возможность «отделаться» подобным образом от библейских несообразностей все более привлекает православных экзегетов.

Специфической чертой идеологической перестройки религиозных организаций в условиях социализма является то, что многие модернистские выводы и положения, прежде всего социального и нравственного характера, не вытекают из существа религиозного учения. Совершавшееся на протяжении веков приспособление церкви применительно к интересам эксплуататоров не противоречило духу религиозного мировоззрения, а согласовывалось с ним. Современное духовенство пытается представить свою реформаторскую деятельность логическим следствием церковных канонов. Стремление его сблизить социальные и нравственные идеалы религии и коммунизма отнюдь не есть необходимый вывод из основ религиозного вероучения. Скорее наоборот: современная модернизация церквей и сект носит вынужденный характер, являясь условием существования религии в социалистическом обществе.

Глубокая, коренная основа противоположности между коммунизмом и религией, песмотря на переоценку идейного арсенала последней при ее адаптации к советской действительности, сохраняется в полной мере. Следует подчеркнуть, что никакое приспособление веры не может изменить принципиального отношения марксизма к религии и церкви. Эффективность усилий атеистов в борьбе с современными модификациями религии будет значительно выше, если это приспособление поставить в связь с духом религиозного веро- и нравоучеппя. Религия меняет форму во имя сохранения старого содержания, и прав доктор философских наук Н. И. Губанов, говоря, что наносить удары по форме, в которой в наши дни выступает религиозная идеология, надо с таким расчетом, чтобы разрушать сущность ее веро- и нравоучения1.

В связи с этим следует подчеркнуть, что подлинное приспособление религии к условиям социализма, подобное союзу церкви и капитала в буржуазном обществе, невозможно. Указанное обстоятельство не должно давать повода к недооценке модернистской деятельности служителей культа и тем более к отрицанию всякой возможности обновления религии. Автор книги «Развитие и углубление реакционной сущности идеологии современного православия» Г. Рыжих считает, что по причине необычайного роста материального и духовпого богатства современного человека, развития материалистической науки и повых общественных отношений «любая попытка приспособиться к новым условиям путем модернизации вороучепия обречена на неудачу» 1 2.

Общеисторическая судьба религиозного реформаторства здесь смешивается с его конкретными перипетиями на том или ином этапе развития социалистического общества. В общеисторическом плане, в масштабах коммунистиче ской формации, которая в своем развернутом виде будет вообще свободна от религиозных иллюзий, обречены на пеудачу действительно все усилия религиозных реформаторов. Но на определенных стадиях развития нового общества религия и церковь приспосабливаются к создавшимся необычным для них условиям, и игнорировать этот факт атеисты не могут и не должны.