Тридцать седьмой эпизод

Не в первый раз вижу я эту процедуру... Заключительные фразы приговора... За барьер, отделяющий подсудимых от зала, входит конвойный... Защелкиваются наручники на запястьях... Человек отделяется теперь не только от зала, но и от нас — живущих...

Впрочем, отделил себя от всех он сам...

Он молод, совсем еще молод. Признан вменяемым, хотя я, вглядываясь в его напряженное лицо, улавливаю какой-то лихорадочный блеск в глазах, истовость какую-то, что бывает у фанатично верующих людей. Но он-то никакой не верующий. Ни во что он не верит. И нет для него ничего святого.

Первый его «блин» вышел комом. Летней ночью 1980 года жителей соседнего с Казанской церковью дома в селе Семеновском Ивановской области разбудил какой-то шум. Мужчина вышел, посмотрел на замок — дужка надпилена. Явно кто-то хотел проникнуть в церковь. Естественно, за иконами... Кто же? Тогда этот эпизод так и оставили — неудачная попытка.

Четыре года спустя молодой человек говорил следователю:

—           Чтобы полностью очистить свою совесть от грехов и ответить за все, я не буду ничего утаивать. Тогда мы не смогли проникнуть в церковь и похитить иконы. Но пытались...

Очень нужны были иконы. И совсем скоро он добыл антиквариат. Краденое сбыл своему знакомому Остапу Ивановичу.

—           Трудно с этим стало, — посетовал, — все уже разобрано.

—           Между прочим, — сказал Остап, — я бы охотно приобрел и ордена.

—           А где же ордена-то взять?

—           Ну, это дело не такое уж трудное... Познакомлю с одним человеком — этот все про все знает.

Все тем же летом он познакомился с проходимцем, выдававшим себя за участника войны. В миру его звали Дунаевич, а в своих кругах он носил почти аристократическую кличку — «Алямс Пятерка». Почему он был прозван столь странно, теперь никто уже не узнает — Алямс еще задолго до начала событий, закончившихся в зале суда, благополучно скончался.

Но когда с ним познакомился охотник за антиквариатом, Дунаевич держался еще бодро. Он был по-своему замечательным человеком. Всю сознательную жизнь Алямс ходил, можно сказать, по лезвию бритвы, над пропастью. Пропасть образовывали статьи Уголовных кодексов всех союзных республик. Алямс виртуозно удерживался на узенькой стезе. Скольких его соратников, учителей и учеников пересажали — не счесть. А он спокойно дышал «воздухом свободы». Нигде никогда не работал, но всегда был при деньгах. Был явным соучастником бесчисленных афер, но никто ничего доказать не мог. Наводил, подстрекал, укрывал, консультировал, но делал все так, что кроме сомнительных знакомств ему ничего предъявить было нельзя — а за это, как известно, не судят. Словом, как Бендер, учеником коего Алямс любил себя называть, он чтил Уголовный кодекс.

Вот этот-то Алямс и наставлял молодого человека в мошеннических делах.

—           Вариантов, молодой человек, могут быть тысячи. Читайте классику. Бессмертного Рабле, в частности. Его герой знал девяносто шесть способов изъятия чужой собственности, из которых простое воровство считалось самым честным. Вы — студент, интеллектуал, следовательно... Думать надо, а не зачеты получать...

—           А все-таки... Не посоветуете...

—           За советы деньги платят. Да уж ладно, авансом. Ну, к примеру, вы «красный следопыт», собираете материалы о славных наших ветеранах войны и труда для школьного уголка... Нет, не пойдет, для школьника вы переросток, для учителя — недомерок... Вы пишете дипломную работу, связанную с подвигом нашего народа в минувшую войну... Впрочем, еще лучше представиться внештатным корреспондентом областной газеты, естественно, далекой области газеты. Но тут могут потребовать документы. Студент — ближе к правде. Если же с вами будет наивная подружка школьного возраста с широко распахнутыми на ветерана глазами... считайте дело сделано. Особое внимание обратите на заслуженных учительниц, ушедших на заслуженный отдых. Добрейшие и наивнейшие создания. Они вам свои ордена сами начнут показывать, да еще чаем с вареньем поить будут...

—           Но, допустим, я познакомлюсь, проникну в квартиру, буду расспрашивать, попивая чаек... А дальше-то?

—           А дальше начинается тесное соприкосновение с УК. Я — не подстрекатель, я — консультант, так сказать, по общим вопросам... Увольте от практических наставлений... Господи, — воскликнул Алямс, видя растерянность молодого человека, — да неужто, пока заслуженная учительница бегает на кухню за очередным сортом варенья, вы не сумеете... Но тогда зачем вы ко мне пришли?

Молодой человек внимательнейшим образом слушал наставления старого мошенника. И решил для пробы осуществить акцию в родном городе — в Иванове.

Он пришел к заслуженной учительнице Екатерине Петровне, представился и студентом, и красным следопытом. Сказал, что у него курсовая о ветеранах труда и что вот ему порекомендовали... Старушка обрадовалась, захлопотала, вынула из коробочки орден. Он стал его разглядывать, потом положил в коробочку, сказал, что хочет расспросить поподробнее о трудовом пути. Старушка вновь захлопотала — не хочет ли «Володенька» угоститься чайком с вареньем. «Володенька» очень хотел. А когда попили чайку, когда старая учительница посмотрела вслед милому молодому человеку умиленными глазами, она захотела еще раз — в который уже! — попестовать награду, озарившую всю ее долгую жизнь.

Ордена, как вы, наверное, догадались, в коробочке не было...

В Смоленске он представился полному кавалеру ордена Славы корреспондентом газеты «Рабочий путь». Ему-де надо взять интервью у героя. Опять было чаепитие. А после ухода «корреспондента» «Слава» 1-й степени исчезла.

В Одессе в семью ветерана войны он уже пришел не один — его сопровождала юная девушка тургеневского типа с широко распахнутыми на ветерана глазами... «Мы от совета ветеранов, собираем материалы...» Хозяева вынесли завернутые в бархотку награды...

Любое преступление — безнравственно. И говорить о том, что это «хуже», а это «лучше», как-то даже неудобно. И все же великий знаток человеческой души, в том числе и души преступной, Федор Михайлович Достоевский говорил — «есть преступления стыдные, позорные, мимо всякого ужаса». В прежние времена в широком употреблении было слово «злодеяние». И именно оно, это слово, все время крутилось в голове, когда слушал я показания этого молодого человека перед Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда СССР, которая рассматривала эти «стыдные, мимо всякого ужаса» деяния.

Геннадию Калинину, который везде представлялся «Володей», к тому времени было 26 лет. Он был, если верить характеристикам, скромным, дисциплинированным и прилежным школьником. Потом курсантом военного училища. Правда, оттуда его отчислили за воровство у товарищей, а потом исключили из комсомола — за аморальное поведение. Освоился на гражданке. Поступил на экономический факультет Ивановского университета: исключили опять же за неблаговидные поступки. Около двух лет не работал вообще, а потом устроился подсобным рабочим в городской парк. «Фактически я был сторожем». В это время он и начал свои походы с целью грабежа ветеранов. Его мать — ударница «Красной Талки». Награждена медалью «Ветеран труда». Думаю, не ограбил он родителей лишь потому, что на том рынке, куда он сбывал похищенное, ее медаль котируется не по высшему разряду.

Не потому я так думаю, что раз на скамье подсудимых — можно на него все говорить. Логика злодеяния неумолима, она не позволяет удерживаться на одном уровне зла, коль светит хоть какая-то выгода. А у этого молодого человека уже произошла атрофия гражданского чувства. Он уже не видел в людях людей: только объекты краж и грабежей. Обвинительное заключение, кажется, бесконечно перечисляет одни и те же эпизоды: пришел — представился — очаровал — украл. Сначала один, потом с Инессой, по достижении 18 лет ставшей его женой.

Она тоже на скамье подсудимых. Симпатичная девушка. Гладкая прическа, длинная коса. Встретишь — подумаешь, что прилежная школьница. Она, кстати, и училась хорошо, и общественной работой занималась активно. А вместе с тем...

Эпизоды, эпизоды, как именуются в уголовных делах составные части преступного пути. Ярославль, Белгород, Суздаль, Рига, Бендеры, Воронеж, Кишинев. Герои труда и герои войны. Мужчины и женщины. Разные. Но все — открытые, доброжелательные, готовые помочь в святом деле: оставить наследникам то, что с их смертью уйдет навсегда. Геннадий и Инесса кощунственно улыбались, выспрашивали ненужные им подробности, лишь выжидая момент, когда хозяин или хозяйка отлучится «насчет чайку», чтобы сорвать с пиджака, украсть из коробочки — ранить больно, больнее, может быть, чем пуля или штык.

А то и убить...

Тридцать шесть эпизодов — краж икон, антиквариата, знаков наград — исследовал суд. Геннадий Калинин не запирается, подробно, обстоятельно рассказывает, как обманывал людское доверие. Инесса, его жена, подтверждает — на 18-е по счету «дело» они уже шли вместе. Пока муж брал интервью, «прилежная школьница» крала из коробочек, срывала с кофточек или кителей предметы, которые пойдут потом по рукам спекулянтов.

В тридцать седьмой раз они появились на квартире Георгия Никитовича Холостякова, вице-адмирала, Героя Советского Союза, прославленного во многих боях воина и флотоводца. Старый моряк был открытым человеком. Его знали во многих трудовых коллективах, в редакциях газет и журналов. О нем немало написано. Он сам щедро делился воспоминаниями. Приход молодого человека, интересующегося боевым прошлым, его не удивил.

—           В квартире я увидел, — дает показания подсудимый, — портрет Георгия Никитовича, макет корабля, на стене большую карту боевых действий.

—           Но это вас не интересовало?

—           Если откровенно — нет. Я попросил адмирала показать его награды. Собственно, только они меня и привлекали.

—           Как предмет грабежа?

—           В общем... д-да...

Адмирал меж тем рассказывал. «Не о себе, как скажет подсудимый, а все больше о боевых товарищах». Подсела к ним Наталья Васильевна — жена адмирала, вдова героя Малой земли Цезаря Куникова. Оба вспоминали былое, а Геннадий глядел на мундир и подсчитывал... Шутка ли, больше 20 иностранных орденов и медалей! А отечественных — не счесть. Визит затягивался. Посетитель уловил не усталость хозяев, нет. Ему необходимо было прикинуть, как же действовать. А потому вежливо распрощался, получив согласие адмирала еще раз нанести визит и побеседовать.

Назавтра он пришел с женой. Снова долгая беседа. Снова принесли мундир — «показать «Марине», как он ее представил. Геннадий заметил: Наталья Васильевна унесла мундир куда-то в левую комнату. Адмирал рассказывал о боях — посетитель прикидывал, как же его ограбить. Наконец, попросил книгу — она называлась «Вечный огонь». И договорился еще об одной встрече.

—           Мы понимали, — говорит суду молодой человек, — какой шум поднимется, если... Но очень велик был соблазн.

Через три дня, 18 июля 1983 года, они приехали из Иванова в Москву на своей машине. В чемоданчике лежал «Вечный огонь», который надо было вернуть, и монтировка-гвоздодер. Около восьми утра позвонили. Открыла Наталья Васильевна:

—           Не рано ли с визитом?

—           Нас посылают на картошку. Заехали вот книгу вернуть. И кое-какие детали надо выяснить.

—           Куда же вас посылают? — из комнаты вышел адмирал. — Кстати, кто ваш руководитель? В МГУ я многих знаю... Проходите же...

Через несколько минут они запихивали в мешок парадный мундир адмирала. Заодно прихватив хрустальные вазы, рюмки...

—           И все-таки, попытайтесь хоть сейчас объяснить: одно дело украсть, пусть и кощунственно, совсем другое — убить двух человек? — задает вопрос председательствующий.

Объясняет довольно-таки спокойно. По его словам, после первого визита он даже почувствовал облегчение: ничего тут не выйдет. У него было две вещи, которые он собирался продать Ивану, скупщику краденого (этот тоже на скамье подсудимых). Но Иван сказал: не стоит возиться, добудь еще — тогда все сразу. Его мысли вновь обратились к адмиральскому мундиру.

— Я понимал, что делаю опасный шаг, но искушение было слишком велико, — говорит подсудимый.

И в подробностях рассказывает, как пошел на кухню за хозяйкой и там ударил ее ломиком, как на шум выбежал адмирал и как ему он тоже нанес удар. Все это спокойно, обстоятельно, даже с выразительными жестами. Где кто стоял, как кого убивал. Он, точнее, они с юной женой, похожей на прилежную старшеклассницу, легко прошли «мимо всякого ужаса».

Насчет атрофии гражданских чувств упомянул я не ради красного словца. Коллегия Верховного Суда, государственный обвинитель попытались, как и полагается, вскрыть истоки преступления, причины падения молодых людей. И странная вырисовывается картина. Геннадий Калинин с третьего курса экономического факультета университета подается в подсобные рабочие при парковом аттракционе. Иван, скупщик краденого, черноволосый плотный красавец мужчина, работает сторожем на лесоторговом складе. Другие, связанные преступлениями молодые люди, забросив аттестаты и дипломы, занимают такого же уровня посты. Посты, которые позволяют ничего не делать, иметь практически безграничное свободное время и не нести никакой ответственности. Правда, оплата мизерная. Но это меньше всего их смущает: они «свое» берут на различного рода махинациях и спекуляциях. Преступление толкает на путь чуть прикрытого тунеядства, тунеядство рождает преступление.

Так замыкается порочный круг. Какая уж тут гражданственность. Сама человечность исчезает.

Когда знакомился я с материалами этого необычного дела, когда слушал в суде показания преступников, речи обвинителя и защитников, последние слова подсудимых, когда, наконец, взял в руки перо, то все время думал о словах, которые бы, как говорится, были бы адекватны содеянному. Сильных слов, конечно, набрать можно много. Но что слова!

Знаете, что самое удивительное, что больше всего поразило меня: они не ужаснулись тому, что сделали. Ни тотчас после убийства, ни спустя время. За тридцать седьмым эпизодом последовал тридцать восьмой, тридцать девятый... Вместе с Иваном убили еще женщину, чтобы завладеть иконами. С четвертым подсудимым, Александром, покушались на третье убийство — опять из-за антиквариата. Мимо, мимо всякого ужаса...

Они очень спокойно, обстоятельно рассказывают суду о своих преступлениях. Не утаивают ничего. Верно, утаить что-либо очень трудно: в зале суда сидят десятки потерпевших — те, кого они обворовали и кто их опознал. Пожилые люди с густыми орденскими колодками на груди. Да и вещи, изъятые у коллекционеров, уличают всех четверых в их злодеяниях.

Все же Геннадий пытается как-то оправдать себя по тридцать седьмому эпизоду.

— Монтировку я взял на всякий случай. Убивать я не хотел. Думал, если возникнет критическая ситуация, я буду обороняться, попугаю только. Нет, не было мысли убить адмирала. Так вышло. Я хотел только ордена...

—           Но ведь никакой опасности для вас не возникло? И все же вы...

—           Так уж получилось... Соблазн был велик.

Говорят, коллекционирование — всепоглощающая страсть. Но сам-то Геннадий никакой не коллекционер. Да и нет никаких оснований бросать тень на честных коллекционеров, которые были во все времена и которые сохранили для потомков бесценные сокровища, не дали самому, кажется, времени исчезнуть навсегда. Но хорошо известно: к святому делу липнут и проходимцы. Один из таких— ему, в частности, сбывал Геннадий похищенное — предстал перед судом в качестве свидетеля (он осужден за спекуляцию, но без лишения свободы). Остап Иванович, который упоминался вначале. Агрессивный, циничный, не стыдящийся ничего.

—           Да, я покупал вещи у подсудимого. Нет, их происхождением я не интересовался. А какой закон мне это предписывает? Что я коллекционирую? Все! Старые книги, картины, вещи, значки, ордена, оружие. Все, что старое. Разумеется, что имеет цену.

—           И, естественно, перепродаете?

—           А почему бы и нет?

—           Скажите, свидетель, а есть ли для вас что-нибудь святое?

—           А какое мне до этого дело? При чем тут святое? Мне предлагают — я покупаю, у меня просят — я продаю. А как иначе?

К этому добавлю: у Остапа конфисковали старины на сто тысяч рублей.

Не одна — много причин у злодеяния. Их искала защита и в сложностях семейной жизни некоторых подсудимых, и в дурном влиянии дельцов от антиквариата, и в том, что молодые люди оказались вне коллектива. Защита и должна использовать все предоставленные законом возможности, чтобы смягчить участь подсудимых, помочь суду понять мотивы поступков. Но слишком тяжки деяния молодых людей, отделенных от зала барьером. Особенно деяния Геннадия Калинина.

Множество причин толкает человека на преступный путь. Это бесспорно. И мы вроде бы справедливо упрекаем семью, школу, комсомол, даже все общество — недосмотрели, недовоспитали. Позвольте... а сам-то человек? Он же не мешок, куда ссыпаются пережитки прошлого и влияния чуждого? И в ответе не причины, а сам человек, избравший такой путь. Расплачиваться ему...

Он много и хорошо говорил в своем последнем слове: и о том, что сделал, и о том, как «прозрел», понял только теперь, что вел неправедную жизнь. Возможно, он каялся искренне. Но — поздно, слишком поздно.

Последние слова приговора. Конвойный входит за барьер и защелкивает наручники на запястьях Геннадия Калинина — такова процедура при осуждении на исключительную меру наказания.