Право судить

До поры до времени я читал то место «Капитанской дочки», где комендантша посылает поручика разобрать конфликт солдата и бабы в бане из-за шайки, с понятной, как мне казалось, иронией. Помните эту знаменитую инструкцию? «Разбери... кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи». Гоголь нашел здесь глубокий смысл. В преступлении, писал он, комментируя инструкцию капитанши Мироновой, виноваты и преступник и жертва, и не людскому суду их судить.

А какому же? Судить-то надо. Не отпустишь же с миром преступника до второго пришествия. Так что без людского суда, за неимением иного, нам все же не обойтись.

Да, он ненадежен и далеко не всегда справедлив. Ему не дано «заглянуть в душу» того, кто держит ответ: даже самым проницательным судьям приходится скользить по поверхности фактов, событий и лишь внешних, поведенческих проявлений личности. А что в ее глубинах?

Какой приговор вынес бы, например, суд Гадюке Алексея Толстого? Помните Ольгу Вячеславовну, бойца гражданской войны, не выдержавшую травли мещанского окружения? Она в финале повести стреляет в ту, в которой воплотилась для нее вся мерзость ниспровергнутого старого мира. Писатель на этом ставит точку.

А какой был бы наш приговор? Не знаю. Но знаю, что сегодняшний наш суд ее бы осудил. Обязательно. Указав на смягчающие обстоятельства, но осудил бы. Мне, кстати, пришлось однажды познакомиться с уголовным делом, где тоже отчаяние вынудило на крайний поступок.

Некто, назовем его Маслов, явился в милицию и заявил, что «порешил» свою жену и ее сестру. Вот показания Маслова: «У нас четверо детей, двое уже взрослые. После свадьбы ссоры с женой начались сразу. Она уходила от меня, возвращалась, снова уходила. Пить стала. Поступила работать завскладом — каждый день пьяная. А как только ее сестра Мария приезжала — мужчины. Мне открыто говорила о своих связях. Дети стыдились матери. Я на все плюнул: не уходил из-за девочек... Вечером приехала сестра жены. Пригласили они двух командировочных и пили. Дочки возмущались. Жена детей на улицу выпроводила: чтоб не мешали. Когда я пришел, слышу, Мария говорит жене моей: «Ты устрой, чтоб его забрали и осудили, скандал закати, а его обвини. Квартира твоя будет...» Тут я не выдержал...»

Из показаний дочки: «Папа не пьет и не курит, нас любит очень. Мама увезла нас к бабушке — ходили мы как нищие в школу, мама и там все пропивала. Вернулись к папе — он нас обул и одел...»

Из показаний милиционера: «В 19 часов 8 марта по вызову Маслова я пришел на квартиру. Жена гражданина Маслова и ее сестра Мария сидели за столом, с ними двое мужчин. Пили. Мужчины сказали: «Нас пригласили, мы выпиваем за праздник — не хулиганим». Я ушел — не имел права вмешиваться».

Не стану останавливаться на подробностях.

Они таковы, что стыдно писать. Над человеком издевались мерзко.

Суд приговорил Маслова к девяти годам лишения свободы за убийство на почве мести свояченицы и покушение на убийство из ревности жены (та осталась жива). Верховный суд РСФСР снизил наказание и записал в решении: «Преступлению предшествовала очень сложная и тяжелая бытовая обстановка, возникшая по вине потерпевшей». Уже после этого жена, на жизнь которой покушался муж и которая на суде поливала этого мужа грязью, написала такое письмо в Верховный суд РСФСР: «Я полностью признаю себя виноватой, каюсь за страдания, которые причинила мужу. Я вела себя недостойно. В том, что случилось, виновата я».

Нет, очень, очень трудно решать чужую судьбу. Судили человека, который убил. Но ведь рассматривалось и дело человека, который оказался в эпицентре трагедии. Суд первой инстанции был, видимо, целиком под влиянием потрясших результатов драмы. Верховный суд РСФСР более тщательно проанализировал все подходы к этой драме. И хотя Маслова не оправдали, но исследовали все более объективно. Это особенно отчетливо видно на оценке дополнительной меры наказания. Суд первой инстанции постановил: ходатайствовать о лишении ордена Отечественной войны и двух орденов Красной Звезды. Это решение Верховный суд РСФСР отменил. Он не отрицал факта преступления, признал Маслова преступником, но... мне кажется, он очень хотел оправдать убийцу. Но — не мог, не решился, никто бы такого решения «не понял». На оправдание он просто был «не способен».

Потому что профессиональный суд не свободен в своих суждениях и выводах. Он так же жестко запрограммирован, как любая аппаратная бюрократическая система. По форме, по принципам, по структуре наш суд вроде бы демократичен. Однако время и обстоятельства исказили его сущность, так же как была искажена идея самой Советской власти: Совет оказался при исполкоме; ну а демократическое большинство суда (народные заседатели) при суде по должности. Цели, установки и методы работы такого суда подменили идею Правосудия вполне аппаратными постулатами.

Перед нашим уголовным судом все документы и указания ставят цель — борьба с преступностью. Но истинная цель Правосудия совсем иная: установить объективную истину по делу, оценить, доказана ли вина человека, и решить, что с этим человеком делать. Решая эти задачи, суд не должен оглядываться на состояние преступности, ибо даже если ее уровень очень высок, нельзя человека посадить без вины. А можно не сажать и при наличии вины. Что делать, сошлюсь на авторитет. Ленин писал, что суд «является властью местной, которая обязана, с одной стороны, абсолютно соблюдать единые, установленные для всей федерации законы, а с другой стороны, обязана при определении меры наказания учитывать все местные обстоятельства, имеющая при этом право сказать, что хотя закон несомненно был нарушен в таком-то случае, то такие-то близко известные местным людям обстоятельства, выяснившиеся на местном суде, заставляют суд признать необходимым смягчить наказание по отношению к таким-то лицам или даже признать таких-то лиц по суду оправданными» (ПСС, т. 45, стр. 198—199). (Выделено мною. — Ю. Ф.)

Аппаратный профессиональный суд не способен подняться до второй части ленинского требования: во всяком случае, факты о том свидетельствуют, в частности и приговор Маслову.

Ложные цели, поставленные перед судом, подкрепляются установками. Они даются и прямо, и косвенно — в форме показателей. Например, борьба за стабильность приговоров диктует судье не столько в суть дела вникать, сколько думать о том, а не отменит ли приговор высшая инстанция, не обвинят ли, не дай бог, в либерализме. А если учесть, что суд отчитывается перед кем только возможно — перед партийным комитетом, Советом, органом юстиции, трудовым коллективом и собранием граждан по месту жительства, то можно оценить степень его независимости. Ведь отчет — это опять же и установка, указание, как судить.

Вот и делайте вывод о независимости суда и подчинении его только закону. Аппарат давно прибрал к рукам независимость Правосудия. Народных заседателей мы выбираем, они сидят в судейских креслах, ставят подписи под приговорами. Но надо ли доказывать их истинную роль? Просто не хочется повторять, что говорят о них «в народе», дабы не оскорблять людей, толком не понимающих своей роли.

Ну, а методы ... методы соответствуют целям и установкам. И если обнажить их, снять шелуху слов, то сводятся они к тому, чтобы не дать возобладать тем демократическим началам, кои заложены в нашем судопроизводстве. Проще говоря, не дать представителям общества — народным заседателям — решать дело по существу; превратить демократическое по идее судопроизводство в бюрократически-профессиональное.

К сожалению, наш суд достиг поставленных целей. Он послушен, покорен и легко управляем. Подчинившись в свое время тирану, он остался таким же при карикатуре на тирана до сего дня. Вынести приговор исходя из обстоятельств дела, оценки личности и внутреннего убеждения наш суд не способен не потому, что судьи негодяи, а потому, что это противоречило бы заданным целям и установкам. Бюрократическая же система внутренне не противоречива: она работает как часы, все колесики и шестеренки крутятся в заданном режиме.

Вот поэтому при всей очевидности того, что лишь крайние обстоятельства вынудили ветерана войны, прекрасного отца, верного супруга пойти на то, что он сделал, суд, даже Верховный суд республики, оправдать его не мог при всем желании. Это противоречило бы всем установкам. Это было бы несовместимо со служебным «долгом».

Присяжные могли бы Маслова оправдать...

Нет, я не решусь сказать: нам надо немедленно в ходе реформы, на ее нынешнем этапе ввести суд присяжных. Не потому не решусь, что это слишком смело: такие предложения уже высказывались, в частности, группой ученых, энтузиастом коей является профессор В. Коган; даже разработан проект перехода к такому суду. И все же вряд ли мы готовы к этому... По крайней мере, пока...

Предвидя возможные возражения тех же энтузиастов, я сам постараюсь выдвинуть аргументы «за». И главный из них — а разве послениколаев-ское общество середины прошлого века было готово? Тем не менее вслед за отменой крепостного права власть пошла на решительную судебную реформу. Официально узаконенный инквизиционный следственный процесс, соответствующее ему исключительно бюрократическое, причем тайное, судопроизводство, при прямом подчинении суда самодержцу или соответственно назначенным им чиновникам сразу же, без всяких переходов заменялось гласным публичным судом с присяжными заседателями.

И произошло чудо. Недавняя «судейская крыса», крючкотвор из казенного ведомства вдруг превратился в общественного деятеля всероссийского звучания. Адвокат стал кумиром толпы. Речи правозащитников печатались в газетах, наиболее яркие ораторские пассажи передавались из уст в уста; анекдоты, обычно связанные с именем Плевако, хотя он был лишь одной из «звезд», дошли до наших дней. Совсем недавно скрытое за семью дверями, наводящее на простых смертных страх судопроизводство стало мощным фактором социальной и культурной жизни России, очагом демократии в самодержавном режиме. И это — суд!

Адвокаты выигрывают порой самые безнадежные дела. Присяжные заседатели выносят оправдательные вердикты, заставляя власти и консервативную часть общества скрежетать зубами от злости и бессилия. Не хотелось бы лишний раз упоминать оправдание Веры Засулич. Не могу, однако, не упомянуть, потому что тут — заслуга не только блестящего адвоката П. А. Александрова, но и выдающегося нашего юриста Анатолия Федоровича Кони, председательствовавшего на том суде и давшего напутствие присяжным. Не вольный адвокат, а «ответственный работник» царской юстиции, высокопоставленный судейский чиновник, собственно, благословил оправдательный приговор подсудимой, бросившей вызов самой Власти. Не хочу приуменьшать личного мужества

Только демократическая атмосфера российского суда третьей четверти XIX века не могла не влиять на его напутственное слово присяжным.

Сошлюсь на одно нашумевшее тогда дело — оно в какой-то мере сходно с упомянутым мною делом Маслова. В 1875 году театральный антрепренер из Оренбурга Великанов обанкротился, бросил труппу и жену и со своей любовницей Каировой уехал в Петербург. Жена тоже туда приехала и предъявила свои права на мужа. Каирова уступила было, уехала, а потом тайком вернулась и полоснула жену бритвой по горлу. К счастью, та выжила. Не стану подробно описывать перииётии этой любовной истории. Скажу лишь, что присяжные оправдали Каирову, хотя факт преступления был налицо. Мнение общественности были самые разноречивые. Достоевский, посвятивший не одну страницу в «Дневнике писателя» делу Каировой, занял двойственную позицию: «Я просто рад, что Каирову отпустили, я не рад лишь тому, что ее оправдали», ибо «убийство есть тяжелая и сложная вещь».

Я же, не вдаваясь в подробности споров вокруг этого дела, хочу лишь привести свидетельство популярной тогда газеты «Новое время» гражданской зрелости института присяжных. Газета писала: «Еще один приговор присяжных разумный, гуманный, справедливый и притом приговор по делу, в котором коронные судьи, завзятые юристы запутались бы, пожалуй, в дебрях всяких теорий, научных вопросов и всевозможных соображений... Присяжные еще раз доказали, как правильно понимают они лежащие на них обязанности представителей общественной совести» (выделено мной. — Ю. Ф.).

Не стану дальше продолжать о суде присяжных той поры. Выскажу лишь предположение, что суд стал тогда, пожалуй, единственным официальным институтом, где российская общественность брала уроки демократии, училась демократии.

Но почему же тогда, пропев в меру своих сил оду суду присяжных, я все же сказал, что пока мы к нему не готовы? Дело в том, что суд присяжных, с моей точки зрения, занимал яркое, но скромное в количественном отношении место в сословном обществе. До него доходили сравнительно немногие дела. Большинство же тяжб, особенно в крестьянстве, решалось единолично мировым судьей, а то и просто капитаном-исправником. Присяжные выбирались из «лучших людей». Прокурорами и «коронными судьями», адвокатами тоже был сравнительно узкий, интеллигентный круг юристов. Были, понятно, всякие. Но до нас дошла слава российского суда присяжных именно благодаря присяжным заседателям.

Сможем ли мы сейчас сразу ввести суд присяжных? сомневаюсь. Если мои опасения несостоятельны, дай бог. Но не стоит ли попробовать полумеру. Такую, например. Не просто увеличить по некоторым делам количество народных заседателей. Главное — на их самостоятельное решение оставить один вопрос: «доказано обвинение или не доказано». Не «виновен» — «невиновен», а «доказано» — «не доказано». Потом вместе с судьей заседатели могли бы обсудить мотивы решения, могли бы и изменить свой вердикт. Почему такая осторожность? Очень многие нынешние дела, в первую очередь связанные с должностными преступлениями, хищениями, преступлениями, ставшими следствием бесхозяйственности и разгильдяйства, требуют квалифицированного юридического осмысления. Но все же первоначальный вердикт, вынесенный народными заседателями отдельно, самостоятельно, стал бы серьезной преградой на пути бездоказательных приговоров.

Такая полуреформа могла бы стать этапом перехода к суду присяжных — истинно демократическому, независимому от властей и единственно, на мой взгляд, достойному концепции правового государства.

Вернусь к мнению великих. Нет, без людского суда все же не обойтись. Восполнить же его несовершенства можно, на мой взгляд, одним путем: чтобы само общество в лице уполномоченных им своих членов, независимых от давления бюрократии, решало основной вопрос правосудия. О вине и ее доказанности. Общество должно взять на себя тяжкое бремя этой ответственности.