Мораль, право и перестройка

После семинара журналистов, пишущих на темы права, который проходил в Ереване, завязался любопытный спор. Был поставлен вопрос так: всякое ли преступление аморально? Доктор юридических наук подтвердил: безусловно, всякое. Журналисты возражали. Выдвигались такие аргументы:

—           Допустим, превышены пределы необходимой обороны. Но некто защищал женщину от хулигана, то есть руководствовался самыми что ни на есть высокоморальными мотивами. Да, перешел грань, но разве изменилось качество мотивов? Или добропорядочный автомобилист превысил скорость и сбил человека. Преступление? Да. Но почему я должен считать этого человека безнравственным, если он и добр, и отзывчив, и готов последнюю рубаху отдать.

На это юрист отвечал примерно так:

—           Пусть эти люди самых высоких достоинств. Только не во всем. Первый, пусть и в состоянии аффекта, но позволил, чтобы злоба к дурному взяла верх над разумом, пусть даже на какой-то краткий миг... и это нравственным не назовешь. Ну а второй... если у тебя в руках тонна мчащегося металла и ты не осторожен — значит, не воспитан. Нет, нет, преступление аморально всегда.

Ему возражали...

Спор этот может показаться чисто академическим и даже схоластическим. Но, пожалуй, только на первый взгляд. В жизни подобные «споры» возникают сплошь и рядом, хотя и не всегда открыто. Это особенно касается тех случаев, когда спорят между собой законность и целесообразность, благие намерения и запреты закона, так называемые «интересы дела» и формальные правовые нормы. И тут как у отдельных людей, так и в широких кругах общественности происходит некое раздвоение.

Наши читатели, возможно, пожмут плечами: о чем тут рассуждать, закон есть закон, он стоит над «производственными страстями». Возьмите действие закона «там». Бизнесмен сам по себе, а государство само по себе, но как сказал мне один юрист, и мы к этому придем. Я близко не знаком с преломлением этой проблемы в мире частного предпринимательства. Могу судить лишь по печати: а она доносит «оттуда» вести о серьезных конфликтах на ниве сокрытия доходов от налогообложения под видом «производственной необходимости», о подкупах должностных лиц «в интересах дела», о сращивании чиновников госаппарата с бизнесменами. Так что формула «закон и только закон» и «там» хороша лишь в теории, на практике же частенько трансформируется в ту истину, которая гласит: «Там, где видна польза, закон молчит».

Но не в этом, в конце концов, дело. У нас свои проблемы, ибо наше хозяйство строится на совсем других принципах, отношения производства с государством иные — о них вряд ли стоит распространяться, — и нас заботит прежде всего, как вести дело в своем доме...

Итак, об упомянутом раздвоении...

Все теоретически соглашаются с тем, что закон свят, что всякий его обход аморален и недопустим.

Однако «все» считают, что в данном конкретном случае с человеком поступили несправедливо, отдав под суд, ибо он «иначе не мог», «ни копейки не положил в карман», «без нарушения не сделал бы дела» и т. д. и т. п. Появились афоризмы-парадоксы вроде «наказуемой инициативы», «бескорыстного преступника» и в том же духе. То есть всплыл тот самый «схоластический» вопрос — всегда ли преступление аморально? И на этот вопрос уже не в застольном споре отвечают — «не всегда», но с трибун собраний, со страниц газет, с киноэкранов.

От стереотипного взгляда на то, что мораль и право едины, мы не до конца еще избавились, но все же не выдаем это теперь за аксиому. А тут возникла новая проблема — «положительного преступника». В период перестройки, утверждения демократических начал во всех сферах жизни проблема эта порой обостряется до предела. Ибо инициативе дан простор не на словах, а на деле; привлекать простых людей, «массы», к обсуждению тех самых вопросов, которые подрабатывались келейно, и решать открыто — становится нормой.

Ну, а как же быть с Законом? С нормами права, которые потому и нормы права, что их отличает от многих моральных постулатов зафиксированная формальная определенность? Иначе говоря, если совершена кража — закон и называет это кражей, если дана взятка — то взяткой. Лишь бы деяние соответствовало тому, что зафиксировано в статье УК. А уж какими мотивами руководствовался вор или взяточник — это вопрос, который будет обсуждать суд. Он, учитывая мотивы, может быть снисходителен к правонарушителю. Но назвать деяние, предусмотренное законом, как-то иначе не вправе и суд. Простить — не значит оправдать.

С моральной точки зрения мы пытаемся порой оправдывать. И в этом сложность действия как норм права, так и постулатов морали в наш бурный сегодняшний день.

В печати рассказали о таком случае. Руководитель производства не мог обойтись без насоса.

А свой вышел из строя, законным путем получить не удалось. На соседнем же предприятии был такой же лишний насос. За взятку в пятьсот, по-моему, рублей руководитель получил агрегат и только поэтому не остановилось производство. Но самого руководителя осудили за взятку. Ибо это была именно она, классическая взятка. Но все мы — на стороне инициативного, а лучше сказать рискового, руководителя.

Так что же мы тогда утверждаем? Производство можно двигать любой, даже преступной ценой? А в период перестройки тем более? Но ни в одном партийном документе или государственном акте, ни в одном выступлении наших публицистов или юристов мы не найдем и намека на то, что демократизация, перестройка могут оправдать нарушение закона.

Без соблюдения законов, без строжайшей дисциплины невозможно вести хоть централизованное, хоть рыночное хозяйство, управлять экономическими процессами. Самостоятельность, которую обретают все больше и больше предприятия; инициатива, стремление к переменам, охватившие самые широкие слои трудящихся; отказ от всего застойного и одновременно поиски нового — все это требует самоконтроля, самодисциплины, сверки своих действий с законом. Однако лишь «голое подчинение» закону без нравственного осмысления необходимости такого подчинения мало что даст.

Мы знаем, какое зло нашему плановому хозяйству принесли и продолжают приносить приписки, искажения отчетности, обман государства. Оставим в стороне явных карьеристов, мошенников, других нечестных людей, которые используют свое должностное положение в своекорыстных целях. В том-то и беда, в том-то и живучесть зла, что на путь очковтирательства и обмана встают работники, иногда весьма ответственные, из самых благих, как они считают, побуждений. Считают ли они моральным обход закона? Вряд ли. И тем не менее обходят, прикрываясь моральными завесами: в оправдание антигосударственных действий выдвигаются «интересы коллектива», «польза дела», «невозможность работать без обхода закона» и т. д. и т. п.

Вывод может быть единственным: наша мораль не выработала твердых убеждений в том, что «хозяйственный закон» столь же свят, как и тот, что не позволяет убивать, грабить и насиловать. И это — несмотря на слишком трагические очевидности.

Мы, например, не устаем дискредитировать в глазах людей всевозможные инструкции. Да, юридическое хозяйство тут достаточно запущено. Но инструкция, подзаконный акт — не только не дурны сами по себе, они необходимы, без них невозможно вести дело. А их несоблюдение приводит к самым тяжким последствиям. Достаточно обратиться к известным всем трагическим событиям: авария на Чернобыльской атомной станции, гибель «Адмирала Нахимова», взрыв на донецкой шахте и, к сожалению, многие другие. Нет нужды говорить о тяжелейших последствиях этих аварий. А ведь наряду с чисто техническими причинами многое происходит от элементарной недисциплинированности, пренебрежения параграфами и пунктами инструкций по эксплуатации объектов, техники безопасности, правилами судовождения.

Сделать «как лучше», не сверяясь с предписанным правилом, поступать, руководствуясь целесообразностью, в обход закона — это гибельный для ведения любого дела путь. На это неоднократно обращал внимание В. И. Ленин. Напомню об одном случае, относящемся к 1921 году. В связи с протестом группы профессоров МВТУ по поводу назначения Главпрофобром Наркомпроса нового правления института (профессора считали, что правление должно быть избрано, а не назначено)

В. И. Ленин просит наркома юстиции Д. И. Курского дать незамедлительно заключение «насчет законности, а затем по существу» (ПСС, т. 52, стр. 141) этого требования. Обратите внимание: «по существу» на втором плане — «затем»! Но и мораль должна исходить из этого, если мы ставим целью укрепление дисциплины наряду с развитием демократии, тем более когда конечная цель — правовое государство.

Особенно остро вопрос о дисциплине встает сейчас, когда гласность набирает силу, демократические начала входят, можно сказать, во все поры нашей жизни. Возникает много вопросов, которые никакими законодательными актами не решишь.

Смотрите, сколько нового, неизведанного вносит в производственную жизнь выборность командиров производства. При этом ведь незыблемым остается принцип демократического централизма, не может ослабнуть авторитетность приказа, распоряжения начальника. Но если этот самый начальник присылался «сверху» или же выдвигался, но опять же по велению «верха», то теперь механизм меняется, а вместе с ним меняется и способ завоевания авторитета. На первое место выдвигаются такие качества, как компетентность, умение вести дело и работать с людьми. И этого мало — руководитель должен действовать в соответствии с законами, уважать права трудового коллектива, коллективный договор. Именно сочетание прав руководителя с его авторитетностью в коллективе сможет обеспечить дисциплину, понятую не формально.

Сегодня каждому на своем месте приходится решать вопросы целесообразности и законности, личной инициативы и незыблемости существующих законов, ответственности за порученное дело и гражданской ответственности перед законом. И это отнюдь не только та сфера, где рискуют головой директора заводов и председатели колхозов — хозяйственники. От того, как каждый для себя будет решать сложнейший этот вопрос, зависит и наше общее дело, и перестройка, и порядок в государстве, и личное благополучие граждан.

Давайте поэтому спустимся на грешную землю и взглянем на знаменитую проблему «несунов» с точки зрения права и морали.

Никто не станет возражать против того, что залезть в чужой карман — это преступление. Вынести с завода, скажем, радиолампу для личного пользования — нехорошо, конечно, но все-таки... Что «все-таки»? Давайте по-честному: перед лицом коллектива будет стоять человек, вытянувший трешницу из чужого кармана, и человек, взявший казенный провод для антенны своего телевизора. Одинаково будет презрение к недостойному члену общества? Боюсь, что нет. Боюсь, во втором случае больше достанется плохому учету, нерадивой охране, слабым воспитательным усилиям коллектива, чем самому вору, которого и во-ром-то назвать постесняемся.

Да и сами «несуны»... Оставим в стороне злоумышленников, которые воруют, чтобы наживаться. Большинство «несунов» вовсе и не считают себя ворами. Они и не думают, не хотят думать, что попирают закон. Тем более оправдывают себя, когда на заводе материалы валяются, в цехе детали никто не учитывает, а если и пронес что за пазухой — так для себя лично, по мелочам. Ущерб от этого в масштабах нашего хозяйства огромен. Страшнее то, что человек, нарушая закон, становясь вором, не считает себя таковым. Оправдывает свой поступок «моральными» соображениями — мол, все равно бесхозно валяется, все равно в отбросы идет.

Но как сам о себе думает мелкий воришка, это его дело. Как к этому относится родной коллектив — вопрос более серьезный, но не глобальный. А вот почему все наши усилия не дают в борьбе с «несунами» ощутимых результатов — весьма важен. И, на мой взгляд, как раз возмущение бесхозяйственностью пересиливает негативное отношение к воровству. Даже к воровству! Официальная мораль, как и закон, конечно, его осуждает. И все же общественное самосознание, как мне кажется, не встало в данном случае вровень с официальной моралью. Нет презрения к «несуну», как к вору, залезшему в чужой карман. Нет, что бы там ни говорили.

Думаю, что в какой-то степени это произошло и потому, что мы обезличили понятие собственности. Личная собственность — это понятно. Социалистическая собственность — нечто такое, что вообще... Неосязаема она для конкретного человека, неуловима, «ее слишком много». Не случайно смысл припева известной песенки — «и все вокруг мое» — остряки переиначили на свою потребу: «если все мое, то...»

Перемены в хозяйствовании, которые грядут и которые уже вошли в жизнь — подряд и хозрасчет, самоокупаемость и самофинансирование, самостоятельность трудовых коллективов и выборность должностных лиц, надо надеяться, решат проблему «несунов». Ибо тогда только понятие «социалистической собственности» сольется в сознании людей с понятием собственности, которой распоряжается сам коллектив. И уж он ее сохранит надежнее, чем это делают штатные охранники.

Словом, если каждый, от рабочего до директора, решит для себя, что сохранять народное добро — это и его личное дело, то, будьте уверены, никто ничего не утащит.

Но ведь так важно, чтобы каждый решил... В сущности, вся сложнейшая проблема преступности состоит в простой вещи — кто-то конкретный не исполняет вполне отчетливые запреты и установления, преступает грань, отчетливо очерченную законом. Почему? Почему отлично все сознающие люди, понимающие, что неизбежно последует за злым деянием, все же его совершают? Как сообразовать эти акты с достигнутым уровнем и общественного сознания, и нравственного состояния личности? Эти вопросы заданы не для того, чтобы дать на них исчерпывающий ответ. Просто еще раз хочется подчеркнуть, как трудна бывает психологическая ориентация в рамках правовых норм.

Гражданину, чтущему Уголовный кодекс, никогда не имевшему дела с судом, безусловно не способному на противоправное действие, каждый день приходится переходить улицу. Всегда ли этот гражданин ждет зеленого сигнала? Не перебежать ли магистраль под носом движущегося транспорта? Увы, катастрофа не кажется неотвратимой, она представляется некой абстракцией, выраженной предельно точно знаменитым «авось»: «авось перебегу», «авось шофер притормозит». Но, выходит, гражданин этот недостаточно чтит закон? Ведь Правила дорожного движения — это закон, подлежащий безусловному исполнению.

Пусть вас не смущает сопоставление «невинного» нарушения Правил дорожного движения с деянием, которое называется преступным. Разница лишь количественная, но не принципиальная. К преступлению идут разными путями, но всегда переступают один порог — впервые делают то, что нельзя. То есть сначала нарушают некий моральный запрет. Потом уже и запрет правовой.

Еще древние говорили: «Законы слабы без нравов». Бывают в жизни такие случаи, что ты имеешь, кажется, право что-то сделать, но не делаешь: стыдно. Допустим, узнал случайно чью-то личную тайну. Никаких формальных запретов разгласить ее нет. Но ты знаешь, что, разгласив, поставишь человека в неловкое положение. Право есть, а нравственность не позволяет им воспользоваться. Разумеется, речь идет не о сокрытии преступления — за это полагается уголовная ответственность, и не о такой тайне, сокрытие которой может принести беду другим. Мы имеем в виду сугубо личные секреты, которые касаются только того, кто предпочитает их хранить.

Мы безусловно отвергаем взгляды Ломброзо как теоретическое обоснование заведомого предрасположения к преступлению. Мы не согласны с тем, что какие-то людские «отходы» несут на себе каинову печать врожденного зла. Этого мы не можем принять. Человек есть продукт определенных общественных отношений, его качества социально детерминированы. Все это так. Но не получился ли в проповеди этих бесспорных, научно обоснованных тезисов некий нравственный перекос? Не заслонилось ли социальным личное? Можно ли ответственность индивидуума за поступки перекладывать на широкие плечи общества? Школа виновата, комсомол, пережитки проклятого прошлого, влияние растленного Запада, бытовая неустроенность, огрехи воспитания... Что еще? Позвольте, а сам человек? Он что — мешок, куда складывается все подряд? Или все-таки Homo Sapiens? Венец творения?

Нет, с общества и всех перечисленных его институтов и не надо снимать ответственность. И общество и институты его должны совершенствоваться. Преступность — явление социальное. Но за конкретное правонарушение расплачивается человек. И все же нам очень важно знать истоки правонарушений. Иногда внешне добропорядочный человек «вдруг» совершает такое деяние, что все в один голос говорят: «Не может быть!». Не может... но факт налицо. Почему он сделал это? Кто подтолкнул или что подтолкнуло? Порой психологическая ниточка тянется далеко назад, но она всегда есть. И всегда таится в неизведанных глубинах человеческой души, которую воспитывает мораль общества.

Нет, не было и быть не может человеческого общества, которое жило бы без законов, то есть без обязательных для всех правил поведения. Другое дело, что правила эти могут быть писаными или неписаными, равными для всех или же создающими преимущества одним за счет остальных, жестокими или гуманными, содержащими санкции за их неисполнение или рассчитанными на сознательное добровольное исполнение, — но без них, без этих правил, невозможна никакая совместная деятельность людей, невозможна нормальная жизнь. В сущности, лишь Робинзон Крузо на своем необитаемом острове был свободен от всяких правил. Стоило появиться Пятнице, и уже появились отношения между двумя людьми, уже появились обязанности у одного перед другим, пусть несправедливые: Робинзон — господин, Пятница — раб. Но — обязанности, правила поведения, продиктованные конкретными обстоятельствами. Робинзон, допустим, мог тут же, как только встретил, убить Пятницу. Но никогда, ни за что бы он этого не сделал. Ибо он человек — существо общественное, выстоявшее в борьбе со злыми силами природы лишь благодаря коллективизму, взаимопомощи, спайке. Ведь далекие наши предки по природе своей были коллективистами, в противном случае не было бы нас. И в первобытном коллективе действовало отнюдь не только право силы — при всей наивной жестокости первобытной жизни в ней существовали законы и помощи слабому, и бережного отношения к женщине. Иначе говоря, свобода силы была ограничена моральными запретами или разрешениями.

Из туманного далека перенесемся в наши дни. Изменилось в мире многое, но проблема «я и другие», «моя свобода и права остальных» стоит достаточно остро. А в период демократизации нашей жизни острее вдвойне.

В нашей Конституции есть положение: «Гражданин СССР обязан уважать права и законные интересы других лиц...» (ст. 65). В сущности, эта краткая формула заключает в себе большую и сложную философскую и правовую проблему. «Люди, — как сказал еще Платон, — рождаются не для себя». Иными словами, они рождаются и живут в обществе себе подобных. И закон, если это равный для всех и справедливый закон, обязан так регулировать отношения людей, чтобы, говоря просто, «всем было хорошо». Что не так-то просто. Ничем не ограниченная свобода личности заманчива. Но возможна ли? Ведь ущемлять мои права может не только какая-то организация или орган власти или должностное лицо. Их вполне может ущемлять и прохожий на улице, и сосед по дому, и злоумышленник, и развязный пьяница. Закон обязан оградить человека и от этих посягательств. То есть ограничить «свободу» силы, свободу произвола. Кажется, ясно. Между тем крайности «свободы» кое-кого иногда привлекают.

Давно замечено — и мудро! — что «закон есть выражение общественного разума, который противостоит неблагоразумию отдельных граждан». Граждане же, по крайней мере некоторые граждане, во все времена и во всех странах частенько вели себя, да и сейчас ведут, крайне неблагоразумно. Хотя бывает, и красиво.

Вспомните знаменитых мушкетеров Александра Дюма. Чуть что — за шпагу или за пистолет. «К барьеру, сударь!» Немало времени и сил потребовалось мудрым законодателям и нравоучителям, чтобы внедрить в сознание людей мысль: убийство — всегда убийство, совершается ли оно из-за угла или же у благородного дуэльного барьера. Века прошли, прежде чем люди создали более или менее надежные правовые механизмы защиты жизни, здоровья, чести и достоинства членов общества, свалив в музейные запасники мечи, копья, шпаги и дуэльные пистолеты.

Развивая демократические начала, обеспечивая еще надежнее права и свободы граждан, наш закон не может опуститься до вседозволенности. Я беседовал с одним молодым человеком, назовем его Виктором Гавриловым. Он вышел из колонии, где отбыл два года за хулиганство. В свои 22 года он уже лечился от алкоголизма. Во время процесса по его делу выяснилось, что его дядя, у которого Виктор подолгу гостил, систематически спаивал подростка. Холостяк дядя работал экономистом в торговле. У него были постоянные застолья, где мальчика пристрастили к вину. Так после осуждения племянника сам дядя получил четыре года лишения свободы. Вроде бы кому какое дело до того, что делается за стенами квартиры. Тем не менее за спаивание несовершеннолетнего против дяди возбудили уголовное дело по ст. 210 УК РСФСР, которая гласит: «Вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность, в пьянство, в занятие попрошайничеством, проституцией, азартными играми... либо склонение несовершеннолетних к употреблению наркотических веществ ... наказывается лишением свободы на срок до пяти лет». При этом преследуется вовлечение, скажем, в пьянство, независимо от того, совершил ли подросток преступление. Сам факт развращения молодого человека карает советский закон.

А ведь на первый взгляд все выглядит как ущемление «свободы». В конце концов, кто может вмешиваться во взаимоотношения членов семьи? Кому позволено вторгаться в частный быт? Тем не менее закон вторгается и в сугубо частные дела, если это грозит здоворью человека, если это ведет к ущербу семье, обществу, общественной нравственности. Разумеется, это не значит, что закон устанавливает какие-то стеснительные регламентации, предписывает манеры, покрой одежды и т. д. По улицам Москвы, как и по бульварам Парижа, ходят девушки в самых смелых нарядах. Но, например, ст. 228 УК РСФСР предусматривает лишение свободы до трех лет или штраф за «изготовление, распространение или рекламирование порнографических сочинений, печатных изданий, изображений или иных предметов порнографического характера». Карается по советскому закону содержание притонов, сводничество, вовлечение людей в азартные игры с целью извлечения незаконных доходов и т. д.

Необходимо подчеркнуть, что всякое вмешательство в «личную жизнь», даже если есть данные, что она противоречит нормам закона, происходит у нас на строго правовой основе, под строгим прокурорским надзором. Не станем скрывать: были времена в нашей жизни, когда мало считались со вкусами и причудами людей, когда могли распороть узкие брюки или отстричь у парня слишком длинный, по мнению блюстителей нравов, локон. Что было, то было.

Сейчас даже при достаточных основаниях подозревать, что аморальное поведение переступает границы законного, никому не дано право действовать произвольно. О чем свидетельствует случай, произошедший в небольшом городе.

Дружинникам стало известно, что на просторной квартире парня, родители которого уехали в длительную командировку, по вечерам собирается молодежь. Гремит музыка. На слух соседей, не всегда там поют пристойные песни, наверное, пьют. Словом, что-то вроде притона. Дружинники и решили принять меры. Около 12 ночи потребовали, чтобы им открыли. Молодой хозяин дверь открыл, но сказал, что никого не пустит. Дружинники решили войти в квартиру и вошли. Началась перебранка. Кончилось тем, что дружинники парня и девушку, которые им нагрубили, отвели в милицию. Их задержали до утра, поскольку они и дежурному нагрубили. А наутро по жалобе хозяина квартиры и задержанных прокурор сделал представление о грубом нарушении дружинниками неприкосновенности жилища, то есть конституционного права гражданина о том, что грубость задержанных была спровоцирована незаконными действиями дружинников. Самое печальное в этой истории вот что. На той квартире действительно был если не в полном смысле слова притон, то нечто к этому близкое. Но город-то думал не о притоне. А о том, что дружинники своевольничают, что для них закон не писан и так далее. То есть нарушением закона со стороны борцов за порядок была скомпрометирована сама эта, безусловно, благородная борьба. Но все равно прокурор иначе поступить не мог: нельзя моральной цели достигнуть аморальными средствами, нельзя за законность бороться беззаконными методами.

Но действие закона должно быть непреклонным. И ни на какие компромиссы закона с аморальностью здоровое общество идти не должно. «Свобода» одних не имеет права оскорблять общественную нравственность. Да и можно ли упомянутые выше запреты рассматривать как ограничение гражданских свобод? Нормы права всегда так или иначе ограничивают свободу действий отдельных личностей, не желающих считаться с благополучием окружающих. Тут ничего не поделаешь: государство обязано заботиться о благополучии большинства.

Между прочим, в ст. 10 европейской Конвенции о защите прав и основных свобод человека говорится: «Осуществление этих свобод, поскольку оно налагает обязанности и ответственность, может быть сопряжено с некоторыми формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые установлены законом, необходимыми в демократическом обществе для охраны национальной безопасности, территориальной целостности или общественной безопасности, для охраны порядка и предотвращения преступлений, для охраны здоровья или нравственности, для охраны репутации и прав других лиц, для предотвращения разглашения конфиденциальной информации или для обеспечения авторитета и беспристрастности судебных властей».

Советскому законодательству, практике его применения, юридической теории чужда сама постановка вопроса о возможности применения карательных мер вне закона. Это четко зафиксировано, например, в ст. 3 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, где сказано: «Уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние». Деяние! Только деяние, а не взгляды и убеждения.

Но, понятно, взгляды и убеждения людей отнюдь не безразличны нашему обществу. Пусть они во многих отношениях будут различными, несовпадающими. Перестройка как раз и предполагает критическое осмысление действительности, поворот мышления от привычных стереотипов к внутренней убежденности, отход от заорганизованное и унификации.

На этом фоне одна область жизни требует однозначного, унифицированного, не побоюсь сказать, стандартного подхода — область действия Закона. Выполнять или не выполнять — такого вопроса быть не может. И мораль должна утверждать один стереотип: выполнять всегда и во всем.

Как я уже отмечал с самого начала, это очень легко утверждать в теории, но, увы, на практике то и дело случаются осечки. Пока еще чаще, чем хотелось бы.