Судьба наркома

Октябрьский переворот, наиболее радикальный по сравнению даже с великими революциями, сопровождался минимальными жертвами. И глава наших недавних учебников истории — «Триумфальное шествие Советской власти» — не содержала больших преувеличений. Первые декреты новой власти — о мире, о земле — вселяли уверенность в том, что «мы наш, мы новый мир построим». Построили при всенародном ликовании...

Создание советского права и утверждение революционной законности стало настоятельной необходимостью сразу после Октября. Отряхнув с ног прах старого мира, можно ли было не отбросить напрочь выработанные веками правовые ценности? Но и можно ли было их взять в чистом виде? И какими силами создавать право Страны Советов? Позднее, на XI съезде партии в 1922 году, Ленин говорил: «Простому рабочему и крестьянину мы свои представления о политике сразу давали в форме декретов. В результате было завоевание того громадного доверия, которое мы имели и имеем в народных массах» (ПСС, т. 45, с. 111). Политика большевиков в сфере юстиции была дана в Декретах о суде. Декрет о суде № 1 упразднил прежние суды, судебные палаты и Правительствующий сенат со всеми департаментами и определил демократические начала вновь создаваемых судов. Кстати, на другой день, 25 ноября, Ленин послал в Петроградский комитет РСДРП записку: «Не может ли кто-либо из товарищей черкнуть мне, проведена ли вчера в Петроградском Совете резолюция о судах? и что сделано практического» (ПСС, т. 50, с. 9). Ильич знал: принять постановление — это еще не все... Правосудие нуждалось в постоянном внимании. В Декрете о суде № 2 и в принятом чуть позже Положении устанавливалась структура нового народного суда. При народном суде учреждалась следственная комиссия. Предусматривались демократические процедуры судопроизводства...

Ближайшим сподвижником Ленина в становлении нашей юстиции, в утверждении режима революционной, социалистической законности стал Николай Васильевич Крыленко. Он вошел в историю не как юрист. Прокурором республики, наркомом юстиции ему еще предстояло стать.

Накануне Октября Крыленко — член Военнореволюционного комитета при Петросовете. В день Октября — активный участник штурма Зимнего. Сразу после Октября — член первого Советского правительства — народный комиссар, входящий вместе с Дыбенко и Антоновым-Овсеенко в Комитет по военным и морским делам.

Именно Николаю Васильевичу доверил Председатель Совнаркома миссию, которая вписала его имя особой строкой в летопись революции.

После провозглашения Декрета о мире Ленин передал в Ставку, которую возглавлял генерал Духонин, распоряжение немедленно вступить в переговоры с немцами. Ставка этот приказ проигнорировала. Не решаясь на открытый мятеж, Духонин отмалчивался. Немедленно последовало телеграфное распоряжение правительства о смещении Духонина и назначении главкомом прапорщика Крыленко. Прибыв в Могилев с отрядом революционных матросов, Крыленко издал приказ № 972: «Двадцатого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года. Сего числа прибыл в Ставку и вступил в должность главнокомандующего армиями и флотом Российской республики. Прапорщик Крыленко». Последовало смещение нескольких генералов, демократизация армии. Народный комиссар и главком действовал решительно...

Удивительная вещь, мы так мало знаем о членах первого своего правительства, о первых народных комиссарах... Но несмотря на эти провалы, в некоторых случаях — зияющие провалы, больше того, несмотря на «отрицательное», хоть и поверхностное знакомство с отдельными деятелями первого СНК, — несмотря на все это, у нас сложилось стойкое убеждение в том, что это было достойное правительство, честное, самоотверженное и умное. Не уверен, как утверждают, что самое образованное из существующих тогда, но что несомненно: вряд ли какое иное справилось бы с ситуацией, рожденной революцией — саботажем аппарата свергнутой власти, враждебной позицией «союзников» и, наконец, полной «профнепригодностью» для дела государственного управления: если, понятно, оценивать состав правительства устоявшимися в том старом мире мерками.

Члены «кабинета» ранее были дерзкими заговорщиками, умелыми конспираторами, отважными людьми, преданными революционной идее. Да ведь, как впоследствии говорил Ленин, преданностью умения не заменишь. А им, народным комиссарам, приходилось вырабатывать и политическую стратегию, и править департаментами, в которых на службу новой власти пошли разве что привратники бывших министерств, да и то не все.

Но когда еще до Октября на I съезде Советов летом 1917 года Ленин бросил свою знаменитую фразу: «Есть такая партия!», — то есть партия, готовая взять на себя бремя власти, это были слова, за которыми стоял марксистский анализ соотношения сил и глубокая уверенность в своих соратниках.

Прапорщик, ставший главкомом и выполнивший волю правительства, — одно лишь тому подтверждение.

Ленин умел решать «кадровые вопросы». Ибо знал людей, знал и Николая Васильевича Крыленко.

Он родился в 1885 году в семье с революционными традициями. После гимназии поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета и сразу же окунулся в революционную борьбу. «Под влиянием потребности к точному мышлению, — писал он впоследствии, — и научному обобщению явлений общественной жизни, я невольно пришел к марксизму, с его выдержанной, стройной и могучей историко-философской теорией. На одной из своих фотографий он написал: «Логика царствует над всем».

Что ж, для будущей миссии деятеля юстиции нужна трезвая голова, логический ум. До этой миссии, однако, было еще очень, очень далеко. Были аресты и ссылки, работа учителем в Люблине (Польша). Была встреча с Инессой Арманд и через нее знакомство с Ильичем, который жил тогда под Краковом (Австрия). Была подготовка речей для депутатов (большевиков) Государственной думы. Для этого Николай Васильевич поступил на юридический факультет — речи членов Думы, их требования должны были основываться на сложных правовых нормах империи.

Было и знакомство с Малиновским — провокатором и предателем. И именно в связи с этим человеком Николай Васильевич получил от Ленина первый урок права.

О Романе Малиновском, члене ЦК партии большевиков и депутате Государственной думы, ходили неясные слухи: будто бы он связан с полицией. В один прекрасный день он сложил с себя полномочия депутата, покинул Таврический дворец и объявился в Швейцарии в окружении Ленина. Подозрения усилились. Возникали уже и прямые обвинения в провокаторстве. Друг и сподвижник Ильича Ганецкий «голову давал на отсечение», утверждая, что Малиновский — предатель. «Ваша голова, — ответил Ленин, — не стоит одной улики; что он дезертир — да, это несомненно. Но провокатор? Доказательств нет».

Ленин тогда ошибся. Ошибся в человеке. Но как юрист он был верен принципу: для обвинения мало убежденности, слухов и намеков; если нет точных доказательств — значит, подозреваемый невиновен. Правовая аксиома, которую и в наши дни мы все еще пережевываем так и эдак и не всегда принимаем за непреложное требование права.

Будущий прокурор республики, будущий нарком юстиции и будущий обвинитель Романа Малиновского брал у Ильича уроки права.

А с провокатором Малиновским Крыленко встретился через много лет, уже после революции; первый сидел на скамье подсудимых, второй взошел на кафедру государственного обвинителя. Малиновский сам вернулся из-за границы в Россию, отдался властям и рассказал о своей службе в охранке.

— Но зачем, на что рассчитывая, явился сюда и отдался в руки революционных властей провокатор Роман Малиновский? — задал в своей речи вопрос государственный обвинитель; и ответил: — Он мог уехать в Канаду или Африку и влачить дни под гнетом презрения и ненависти... А вдруг — помилуют? А вдруг — выйдет? А вдруг удастся последний кунштюк? Это — последняя карта и последний риск; и старый авантюрист решил:      революционеры не злопамятны, авось выйдет!

Слишком велики, однако, были преступления провокатора, чтобы его расчеты оправдались.

Но речь у нас не о нем. Николай Васильевич все более втягивался в работу по организации советской юстиции. Совнарком поручает ему организовать публичное обвинение в ревтрибуналах. А вскоре он займет должность Прокурора республики.

Переход к мирному строительству неизбежно вел к изменениям как форм судопроизводства, так и методов надзора за законностью. Ленин требовал не допускать даже тени отступления от наших законов. Естественно, встал вопрос о создании органов надзора за законностью. Каким ему быть и как действовать? Вопрос оказался не таким простым. И здесь опять на первый план вышла фигура Крыленко. В своих лекциях о судоустройстве Николай Васильевич говорил, что отсутствие Уголовного кодекса привело к тому, что за мордобитие в Рязани суд мог дать выговор, а за то же самое в Туле — расстрел. В 1922 году Уголовный кодекс был принят. Но надо было, чтобы на всей территории страны законодательство применялось единообразно, хотя и с учетом местных условий. Каким образом решать эту задачу, содержащую, казалось бы, внутреннее противоречие?

Законопроект об учреждении Прокуратуры был внесен на III сессию ВЦИК в 1922 году. Смысл его состоял в том, что Прокуратура не подчиняется местным властям, следит за единообразным применением закона, имеет строго централизованное подчинение и тем самым возможность противостоять любым беззакониям. Неподчинение местной Советской власти казалось необычным и непривычным. Сказывались и определенные амбиции, непонимание самой сути законности в государстве. Во всяком случае, многие на сессии ВЦИК высказались против проекта Крыленко. Каменев, Зиновьев, Рыков, Каганович посчитали, что принятие такого закона будет означать чуть ли не потрясение основ Советской власти на местах. Проект отправили в комиссию, то есть фактически провалили. Тогда-то Ленин написал в Политбюро свое знаменитое письмо «О «двойном» подчинении и законности». Вопрос снова решался в коммунистической фракции сессии ВЦИК и снова был отвергнут.

Принят он был непосредственно Политбюро. А потому уже в Положении о прокуратуре основные ленинские идеи нашли свое закрепление. Далеко не последнюю роль во всем этом сыграл тот факт, что во главе партии, правительства, фактически во главе государства стоял юрист, человек, обладающий железной логикой, умеющий проанализировать самую сложную ситуацию и ясно сформулировать позицию. Обратите внимание, как четко и одновременно страстно и даже зло отстаивал Ленин идею единства законности. Двойное подчинение, писал Ильич, необходимо там, где надо учитывать различия: земледелие, промышленность, управление. «Между тем, законность должна быть одна, и основным злом во всей нашей жизни и во всей нашей некультурности является попустительство исконно русского взгляда и привычки полудикарей, желающих сохранить законность калужскую в отличие от законности казанской» (ПСС, т. 45, с. 198).

Перед прокуратурой, созданной на основании ленинских идей, были поставлены задачи: обеспечить общеобязательность исполнения законов на всей территории и всеми без исключения; утвердить единообразие применения закона; исключить противопоставление целесообразности законности, отдавая всегда предпочтение последней. Ленин словно предвидел, сколь трудно будет осуществляться идея законности на практике. И дело не в том, что на сессии ВЦИК разгорелись споры, что авторитетные люди, «вожди» по тогдашней терминологии, выступали против. Дискуссии были в порядке вещей. Ленин прозревал другую силу, незримую, упорную, злую: местную бюрократию, «худшее средостение между трудящимся народом и властью» (ПСС, т. 45, с. 428). Именно против того «средостения», против бюрократии, извращающей политику партии, ослабляющей ее связь с народом, подрывающей ее авторитет, была направлена разящая аргументация исторического ленинского документа.

И если мы перенесемся на 65 лет вперед, в наши дни, в дни перестройки — разве не придем мы к выводу, что, конечно, на ином витке истории, в непохожих условиях, имея за плечами славный и трагический опыт, мы все же сталкиваемся с похожей ситуацией. Открытых противников перестройки нет, но тормозов предостаточно, за демократизацию вроде бы все, а как сильно противодействие ей на практике, на местах; законность у всей юстиции на устах, да только до сих пор, при свете гласности, извращаются законы и выносятся заведомо неправосудные приговоры.

Именно поэтому каждый или почти каждый ленинский документ, его записка, строка — не единица архивного хранения, не страница собрания сочинений, но неувядаемая сокровищница опыта социалистического государственного строительства, утверждения основ советского права.

После смерти Ленина пути становления советской юстиции пролегали до некоторых пор в духе его идей и прямых наметок. Однако давали о себе знать и другие тенденции: желание собственное разумение, злобу дня противопоставить законности. Что можно было противопоставить этим тенденциям? Закон и независимый суд. Крыленко первый в советской юридической науке обосновал такую важную гарантию законности, как независимость судей и подчинение их только закону. Этот принцип, естественно, знали давно, но он считался буржуазным, для советского права неприемлемым. А в своем труде «Судоустройство РСФСР» Крыленко прямо сказал о гарантиях независимости советских судей, о том, что политику Советского государства они должны «проводить в пределах закона и вне зависимости от внесудебных факторов». Он же писал, что «под революционной законностью нужно понимать такой установившийся порядок, при котором каждому будет обеспечена полная безнаказанность действовать, если он совершает то, что законом не воспрещено... и наказуемость всякого, кто бы ни был, при совершении деяния, воспрещенного законом». К этим идеям мы возвратились теперь.

Правда, тогда в 1925 году видный партийный деятель А. Сольц выступил в печати с обоснованием тезиса, противоположного тому, на котором строился весь надзор за законностью. Первенство он отдавал «здравому смыслу», целесообразности: поэтому-де судья, иное должностное лицо ради дела может отступить от закона. Крыленко резко выступил против, усмотрел в этом позицию тех партийных и советских работников, «которые, принципиально соглашаясь на словах со взятым курсом на революционную законность, на деле отнюдь не намерены ее проводить, когда дело касается их самих, их компетенции... Обвинениями в «формализме» они хотят прикрыть свое желание сохранить для себя изъятие из подчинения этой законности». В отчете Прокуратуры РСФСР Президиуму ВЦИК за 1926 год Н. В. Крыленко говорил: «... в работе большинства следователей все еще наблюдаются серьезные недочеты... неполнота расследования, особенно по делам о хозяйственных и некоторых должностных преступлениях... отдельные нарследователи по этим делам совершенно беспомощны... У многих заметна обвинительная тенденция. Формальное отношение к экспертизе и, главное, неумение руководить ею в смысле получения заключения, важного для правильной оценки характера преступления и степени вины обвиняемого». И опять — насколько созвучна эта критика следствия нашим дням. В том и трагедия советской юстиции, что очень многие правовые постулаты, провозглашенные в 20-е годы, были или забыты, или извращены сталинским режимом.

Да, в суждениях Н. В. Крыленко были противоречия, метания. И все же в его деятельности в тот период прослеживается ленинская линия. Но в дверь стучались уже другие веяния. Принципы законности, независимости судей, презумпции невиновности еще не оспаривались как ленинские, они вообще в открытую не обсуждались. Их просто забывали, потихоньку отодвигали, ибо они были неудобны, мешали... Пока еще совсем в незаметных отступлениях от закона, от самой идеи законности.

К сожалению, отступил от ленинских тенденций и Николай Васильевич Крыленко. В 1927 году с идеей реформы Уголовно-процессуального кодекса он выступил на IV съезде работников юстиции, на коллегии НКЮ, а потом на секции Кома-кадемии. Он, который утверждал, что «судебноправовая форма гарантирует в большей степени, чем всякая другая, от ошибок прежде всего самую государственную власть, а затем лиц, преданных суду», что «в ошибочном привлечении к следствию Советская власть не может быть заинтересована, тем более в ошибочном, ненужном заключении под стражу до суда», он, который ссылался на то, что Ленин «исключительно щепетильно относился к этим вопросам», вдруг стал заявлять, что «требовать от судьи абсолютной объективности — чистейшая утопия», прерогативы защиты надо сузить, поскольку сам суд защищает обвиняемого. Он полагает, что защита должна допускаться, кроме исключительных случаев, только по ходатайству профсоюзов. «Это будет защита, ответственная перед профсоюзом, проверенная профсоюзом, и руководство этой защитой будет в пролетарских руках, а не в руках анонимного чужеродного тела», как он назвал коллегию защитников. Ему возражали: защита предусмотрена Декретом о суде № 1. Это было, отвечал Крыленко, когда во главе НКЮ стоял левый эсер Штейнберг.

«Я всем напомню, — возразил тогда П. И. Стучка, — что защита там была вставлена не кем иным, как тов. Лениным».

В 1924 году Крыленко утверждал, что «одно из величайших завоеваний революции... в том, что существует у нас процессуальный кодекс». А в 1927 году он же назвал процессуальный кодекс «сколком буржуазного права» и предлагал если и не отменить совсем, то значительно его упростить. Этим тезисам П. И. Стучка противопоставил свои, в которых сформулировал важнейшие принципы права: неприкосновенность личности, состязательность процесса с участием защиты. Он утверждал, что «только культурный» способ ведения дел даст возможность суду завоевать доверие трудящихся.

На секции права Комакадемии, где проходила дискуссия по реформе УПК, получили одобрение не взгляды Крыленко, а точка зрения Стучки — ленинская позиция в праве.

Столь же путаные взгляды высказал Крыленко в дискуссии о реформе Уголовного кодекса, предлагая устранить понятие вины, не определять в законе точные составы преступления, оставив квалификацию деяний на усмотрение суда. Верно, в 1934 году в докладе на I Всесоюзном совещании судебно-прокурорских работников Крыленко пересмотрел эти свои взгляды. Недавно ушедший из жизни видный ученый-юрист М. С. Строгович писал, что ошибочные взгляды Крыленко «нельзя рассматривать иначе, как какую-то аберрацию у выдающегося государственного деятеля и ученого».

Нам легко судить прошлое и констатировать ошибки деятелей прошлых времен. Но легко судить — не значит верно судить. Что двигало этим честным деятелем революции, другом и соратником Ленина? Об этом можно только гадать, анализируя его труды и то неповторимо сложное, переломное время. Вряд ли кто усомнится в научной чистоплотности Крыленко, в его убежденности большевика. Заблуждения неизбежны при прокладывании новых путей.

Но начало и середина тридцатых годов ознаменовалась не только заблуждениями юристов. В 1934 году Крыленко выпустил книгу «Ленин о суде и уголовной политике» — глубокое исследование по всем основным вопросам права и законности. Революционную законность в ленинском понимании Крыленко трактует как постоянную норму «строительства социализма с момента создания государственной власти и основ планового хозяйства». Законность имманентна советской демократии, советскому общественно-политическому режиму и служит необходимым условием и средством социалистического строительства.

Но в эти же годы создавались другие юридические труды. Их автором был А. Я. Вышинский. Труды эти не содержали ошибок. Они сознательно извращали самые основные принципы советского права, ленинские идеи законности и демократии, тем самым искажалось само правосознание общества. В это время уже готовились громкие процессы 30-х, а потом и внесудебный террор, апофеозом которого стал 1937 год. При всей очевидной надуманности диких обвинений в адрес недавних совсем вождей партии и соратников Ленина общественное правосознание не воспротивилось террору, а скорее его поддержало.

Но для того чтобы этого достичь, требовалась теория. И «теория» была создана. Прежде всего Вышинский обосновал положение: в суде невозможно установить объективную истину, ибо нельзя использовать практику как критерий истины: преступление не воспроизведешь. А раз так, раз истину установить невозможно, то достаточно «максимальной вероятности» виновности обвиняемого. «Суд, — писал Вышинский, — не экспериментальная лаборатория, свободная в выборе средств и объектов исследования. Суд вынужден иметь дело с тем материалом, который ему дает «дело». Между прочим, даже в то время, по крайней мере в теории, некоторые юристы осмеливались возражать всесильному прокурору. Упомянутый М. С. Строгович в 1937 (!) году писал, что обвинение может основываться только на фактах, установленных с абсолютной достоверностью, а не на вероятности, что приговор может быть вынесен лишь тогда, когда установлена объективная истина.

Но что теоретические споры! В практику входил принцип, осмеянный еще Овидием: «Считаю за факт все, что бы я ни приказал». После принятия Конституции СССР в противоречие с ее положениями был принят закон 14 ноября 1937 года, легализовавший упрощенный процесс и фактическую ликвидацию права на защиту в делах о вредительстве. Сохранял силу и закон от 1 декабря 1934 г., который для дел о террористических актах исключал нормальное ведение правосудия. Набирала силу внесудебная деятельность НКВД. О каких-то правах, неприкосновенности личности, защите, процессуальных нормах смешно было и говорить...

Период, к которому мы подошли, сейчас достаточно широко освещается и в литературе, и в публицистике. И нет нужды повторяться. Хотелось бы сказать о судьбе самого Н. В. Крыленко, который в 1936 году был назначен наркомом юстиции СССР.

Он был арестован 31 января 1938 года по приказу Ежова. Ему предъявили обвинения в связи с антисоветской организацией правых, якобы возглавлявшейся Бухариным; в создании в органах юстиции вредительской организации и осуществлении подрывной деятельности, в вербовке лично им 30 человек и т. п.

Трудно воссоздать следствие по делу Крыленко, которое велось 50 лет назад. В 1955 году, когда его реабилитировали, были изучены все сохранившиеся материалы. В какой-то степени по ним можно представить, как все было, если еще дополнить эту картину воображением, впрочем, основанным на свидетельствах оставшихся в живых жертв репрессий.

Тогда «было установлено», что Крыленко с 1930 года являлся участником антисоветской организации правых. Занимая должность наркома, он якобы создал в органах юстиции вредительскую организацию, осуществляя руководство подрывной деятельностью; вместе с Бухариным готовил интервенцию против СССР со стороны фашистских государств. В 1936 году получил от Бухарина задание подготовить террористические акты против руководителей партии и правительства.

Вся эта нелепица якобы подтверждена показаниями многих лиц. Они в деле названы поименно. В их числе Бубнов, Пашуканис и другие. Но вот в 1955 году стали искать эти показания. И... не нашли. Ссылки на показания есть, а показаний нет.

Некоторые показания все же разыскали. Так, в 1937 году Яковлева засвидетельствовала, что она в 1930 году по заданию Троцкого вовлекла Крыленко в террористическую группу. 7 декабря того же года она от этого отказалась. А 10 декабря вновь «призналась». Не надо большого воображения, чтобы понять причины таких изменений в показаниях.

А что же сам недавний нарком юстиции СССР? В деле есть заявление Крыленко на имя Ежова. В первом, от 3 февраля 1938 года, он признает, что с 1930 года участвовал в борьбе с Советской властью, проводя вредительство по трем направлениям: на теоретическом фронте, по развалу работы судов и прокуратуры, по насаждению кадров вредителей.

3 апреля добавляет к этим «признаниям» уже чистую фантастику: оказывается, он еще до Октября вел борьбу против... Ленина, а после Октября — против партии вместе с Бухариным, Пятаковым и другими (между прочим, сотрудник НКВД Коган, добывший эти показания, в 1939 году расстрелян «за антисоветскую деятельность»).

На последнем допросе 28 июня 1938 года Крыленко признал, что завербовал в своем наркомате 30 человек.

Допрошенный в 1955 году сотрудник НКВД Аронсон, заканчивавший дело Крыленко, засвидетельствовал: Крыленко от своих «признаний» на суде отказался.

Но это уже не имело значения.

29 июля 1938 года Н. В. Крыленко приговорили к расстрелу.

Я читаю определение Военной коллегии Верховного Суда СССР об отмене этого приговора. Там сказано:

«В судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР 29 июля 1938 г. Крыленко признал себя виновным. Протокол, состоящий из 19 строк, представляет слишком скудный материал, чтобы составить хотя бы приблизительное представление о процессе, длившемся 20 минут».

Судьба Николая Васильевича Крыленко — это судьба ленинской гвардии: славная и трагичная. В ней воплотились и противоречия, и драма эпохи. В его метаниях между правом и его отрицанием, между гуманизмом нового строя и его жестокостью словно запечатлелась эпоха. Лично человек безусловно честный и порядочный, он не мог не знать, не чувствовать лживой подоплеки того же дела «Промпартии». Но... выступал обвинителем на процессе. Он то допускал беззаконие к «врагам революции», то говорил о независимости суда и о необходимости соблюдения процессуальных норм. На этих противоречиях и непоследовательности (конечно, не только в юстиции) и взошел режим Сталина, жертвами которого стали создатели нашего государства.

Не стоит бросать в них камни: слишком жестоко поплатились они за свои метания и ошибки. Но анализировать трудные пути Советского государства и советской юстиции необходимо — чтобы избежать повторения пройденного. Того, о чем речь в последующих очерках.