Возвращение Теркина. Анализ

Автор - С. В.Сызраков

Нынешнему читателю Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921) известен, главным образом, как автор романа ’’Китай-город” (1882), неоднократно переиздававшегося в советское время и считающегося лучшим произведением писателя. Между тем сам Боборыкин был склонен соглашаться с теми, кто значение вершинного достижения приписывал другому роману — ’’Василий Теркин” (1892): ”Те, кто меня детально знает, как беллетриста, в ’’Василии Теркине” видели как бы расцвет моего письма”, — замечает он в одном из писем 1909 г.

Современное прочтение романа ’’Василий Теркин” не только под­тверждает подобную точку зрения, но и по-новому освещает целый ряд чрезвычайно актуальных вопросов истории русской культуры.

Отличительная особенность ’’Василия Теркина” — отчетливо вы­раженный личностный пафос, нехарактерный в целом для произведе­ний Боборыкина. Это свойство романа было сразу же подмечено со­временной писателю критикой: ’’Это личная история греха и покая­ния, падения и возрождения”, — определял идейно-композиционную основу романа критик ’’Русской мысли” (№ 4. 1892 г.). Центростре­мительный характер образно-композиционной структуры, повышен­ный интерес к внутреннему миру личности, установка на изображе­ние героя времени — все это резко отличает ’’Василия Теркина” от прочих произведений Боборыкина, приближая его к классическому романному канону XIX в.

Основное содержание первой части романа — предыстория героя. Характер Теркина, ядро его личности формируются в противостоянии парализующей индивидуальное начало власти крестьянского ’’мира”, с одной стороны, и гнетущей силы бюрократического произвола — с другой. Изгнание из гимназии, попытка самоубийства, заключение в сумасшедший дом, позор телесного наказания — в этих выпавших на долю героя испытаниях как бы суммированы все возможные россий­ские утеснения и препоны на пути личностной эмансипации.

Собственный опыт лежит в основе резких и беспощадных сужде­ний Теркина об ’’осатанелости” мужика и всеобщей русской ’’распус- те”. Выходец с Волги, Теркин мучительно переживает хищническое уничтожение поволжских лесов, загрязнение и обмеление родной ре­ки. Его сознанием владеют идеи культурного хозяйствования. Не только жажда обогащения, материальный интерес, но и желание по­служить России движут героем. Избавление родины от бесхозяйствен­ности и хищничества, от власти ’’купона и кубышки”, от нищеты и пропойства народа Теркин видит в соединении свободной деловой инициативы с твердым нравственным законом ”во всяком поступке и в каждом слове”. Однако эта жизненная программа подвергается серьезным испытаниям. Боборыкин как бы моделирует ситуации, про­веряющие запас нравственной прочности героя. Первородный грех всякого предпринимателя не минует Теркина: соблазн использования чужих денег в качестве первоначального капитала оказывается сильнее велений совести (коллизия, уже встречавшаяся у Боборыкина в романах ’’Дельцы” и ’’Китай-город”).

Вторая часть романа — история ’’очищения”, нравственного воз­рождения героя. Деловая, ’’купецкая” сторона жизни Теркина полно­стью уступает место духовно-психологическим переживаниям и реф­лексии. Перипетии отношений Теркина с Серафимой и Калерией вы­ражают коллизии внутренней борьбы ’’двух Теркиных” — темного начала стяжательских инстинктов, эгоистических тщеславных вожде­лений и просветляющего стремления к правде, истинному ’’закону”. Смерть Калерии — катарсис, точка высшего нравственного потрясе­ния, открывающего Теркину ничтожество его ’’делецкой гордыни”, себялюбивых планов ’’будущего радетеля о нуждах родины”. Потреб­ность ”очиститься духом”, познать высшее ’’разумение судьбы чело­века” овладевает им. Поездка к Троице, посещение родного села Кла­денец, встреча с народником Аршауловым снимают с души Теркина бремя ’’кровных обид”, возвращают его к первоисточнику личной ви­ны и личного долга перед задавленной нуждой ’’гольтепой”. С этим и остается герой Боборыкина, чтобы жить, хозяйствовать, ’’заручаться силой” и искать своей веры и своего закона.

Кто же такой Василий Теркин Боборыкина? Герой текущего мо­мента, переходный тип ’’культурного капиталиста”, лишенный исто­рической перспективы (традиционная для советского литературоведе­ния точка зрения), или же знамение большого общественно-историче­ского явления этапного характера, как полагал, например, видный русский филолог конца XIX — начала XX вв. Д.Н. Овсянико-Кули­ковский?

Точка зрения Овсянико-Куликовского заслуживает самого серь­езного внимания. В своей книге ”Ь тория русской интеллигенции” ученый писал о Теркине Боборыкина так: ”Он знаменует собой вто­рой великий шаг в направлении демократизации нашей интеллиген­ции. Первый шаг относится к 60-м и 70-м гг., когда явились разночин­цы и кающиеся дворяне, создавшие догму и этику народничества. Второй шаг был сделан в 80-90-х гг., когда обнаружилось в среде ин­теллигенции присутствие значительного числа выходцев из народа и когда, после падения утопического народничества, начинался кризис идеологии и самой психологии передовой русской интеллигенции”.

Нетрудно заметить, что Теркин, мужик по происхождению, бур­жуа по социальному статусу, несет в своем существе целый комплекс черт, характерных для русского интеллигентского сознания второй половины XIX в.: критическое отношение к церкви, сочувствие наро­ду, обостренный морализм, потребность строить жизнь на основе ка­ких-то высших нравственных начал и, самое главное, стремление к интеллектуальной свободе и повышенное чувство собственной лично­сти (последнее даже принимает в Теркине форму психологического комплекса — своеобразной охлофобии, боязни толпы).

Есть основание говорить, что в лице своего героя Боборыкин за­печатлел представителя нового, все более крепнущего слоя русской интеллигенции, призванного занять срединное, промежуточное поло­жение между двумя ее традиционно различаемыми течениями — ре­волюционно-радикальным и консервативно-либеральным.

Теркин — человек середины, той здоровой, деятельной, жизне­способной середины, в которой уравновешиваются крайности, кри­сталлизуются лучшие черты национального характера. Это именно тип человека, призванного к работе в средней области культуры, не­разработанность которой была и остается коренной проблемой рус­ской жизни. Уместно в этой связи привести высказывание известного русского философа Н.ОЛосского из его книги ’’Характер русского на­рода” (1957): ’’Недостаток внимания к средней области культуры, ка­кие бы оправдывающие обстоятельства мы ни находили, есть все же отрицательная сторона русской жизни. В царстве грешных существ, к которому мы принадлежим, высшие духовные деятельности в высокой степени зависят от правильного удовлетворения низших потребно­стей, от телесного здоровья, питания, защиты от холода и т.п. усло­вий, требующих совершенствования материальной культуры”.

Именно мысль о необходимости кропотливой работы над совер­шенствованием материальной культуры как основы грядущего духов­ного расцвета и была одним из центральных положений разрабатыва­емой Боборыкиным программы культурного развития России. И мысль писателя, как видим, находится в этом отношении в согласии с позднейшими выводами отечественной религиозной философии.

Сам тип ’’срединного” человека, конечно же, не есть открытие Боборыкина. Он имеет глубокие корни в русской литературе. Это пушкинский капитан Миронов, лермонтовский Максим Максимович, толстовский капитан Тушин ... Но, в отличие от этих героев, способ­ность к практической деятельности, к плодотворному общественному служению соединяются в Теркине с достаточно высоким уровнем са­мосознания.

Василий Теркин Боборыкина — тип вызревающий. Различные его варианты мы находим еще у Чехова (Лопахин в ’’Вишневом саде”), у Горького (Яков Маякин в романе ’’Фома Гордеев”). Но и Горький, и Чехов скептически оценивали возможности развития этого социально-психологического типа. Боборыкин же в третьей части своего романа пытается наметить перспективу, в свете которой прояснялись бы не только социальные, но и этические, и идеологические основания развития найденного им типа, с которым писатель связывал возможности будущего развития России. Перспектива эта выглядит следующим образом: союз деятельного практического ума и таланта (Теркин), просветительского рационалистического гуманизма (Хрящев) и энергии жертвенного служения народу (Арщаулов) с вознесенным над всем этим как высший нравственный эталон образом Калерии, олицетворяющим христианское начало деятельной любви.

Конечно, и сегодня, как и сто лет назад, есть основания говорить о несостоятельности и утопичности идей Боборыкина. Катаклизмы русской истории XX в. уничтожили социальный базис Теркиных, и вопрос о его возрождении и ныне открыт. Но Боборыкин, как из­вестно, обладал особого рода чуткостью (отмеченной Л.Толстым: ’’Бо­борыкин замечательно чуток. Это заслуга”), чуткостью, способной в едва народившихся социальных явлениях угадывать контуры будуще­го духовного движения общества. Не приходится ли признать, что в случае с Теркиным Боборыкину удалось прикоснуться к тем сущност­ным сторонам жизни русского духа, которые не подлежат уничтоже­нию? И здесь необходимо вспомнить о другом Теркине русской лите­ратуры, герое знаменитой ’’Книги про бойца”, первое отдельное изда­ние которой вышло в свет ровно через 50 лет после романа Боборыки­на — в конце 1942 г.

В годы самой тяжелой из всей русской истории войны имя забы­того боборыкинского героя воскресает, чтобы стать национальным символом, олицетворением жизнестойкости и величия народного духа. Совпадение имен героев Боборыкина и Твардовского принято приписывать воле случая. Но возможны ли случайности в развитии живого организма литературы? Тот факт, что Твардовский узнал о существовании боборыкинского романа лишь после того, как большая часть его поэмы была уже написана, не только не отрицает возмож­ной близости двух Теркиных русской литературы, но заставляет ис­кать неких потаенных глубинных соприкосновений в содержательных структуре этих образов. Изначальная массовидность героев, идущая от народной основы их характеров, — первый, лежащий на поверхно­сти момент сходства (примечательно, что у них совпадают не только имена и фамилии, но и отчества: оба Ивановичи). Но есть в характе­рологии их элементы, делающие очевидным их исконное родство. Эти элементы — плутовство и героика, неразлучные в народном характе­ре. Умение носить личину в Теркине Боборыкина органично. Это не привычка, приобретенная делецкой практикой, но инстинкт народно­го лукавства, самозащита народной души (успехи Теркина в симуля­ции умопомешательства — этой природы). Не чужд характерологиче­скому типу боборыкинского героя и комический элемент в том его вы­ражении, которое заставляет вспомнить традиции народной смеховой культуры (сцена мести учителю-фискалу Перновскому способом пуб­личного осмеяния).

Героическое начало в характере героя Боборыкина — его раскры­вающееся в сфере культурного предпринимательства ’’богатырство”

• таит свои истоки в стихии народного свободолюбия, чаяния луч­шей доли. Здесь звучит ключевое слово, заставляющее двух Терки­ных русской литературы сойтись в братском рукопожатии. Слово это

"боец”: ”Вы, как на Оке говорят, боэс! Это они, видите ли, ’’моло­дец”, "богатырь”, "боец” выговаривают на свой лад...”— определяет суть характера Теркина Хрящев, самобытный мыслитель из разряда боборыкинских ’’амбарных Сократов”. Боецкая природа ”купецкой” удали Теркина предстает перенесенным в образный план ”срединно­го” человека выражением эпического фольклорного архетипа воите- ля-богатыря, заступника, ратоборца.

История ’’смерти и воскресения” Василия Теркина представляет­ся одним из тех еще не постигнутых уроков, которых так много таит в себе русская литература. Есть основание полагать, что мы имеем здесь дело не просто с фактом истории литературы, но с культурно­историческим феноменом, требующим пристального осмысления.

• Думается, книга П.Д.Бобрыкина способна внести заметный вклад в процесс восстановления органического единства русской культуры, который, несмотря на трудности, начинается в нашей стране.