О КОНЦЕПЦИИ личности В РОМАНЕ "МАСТЕР И МАРГАРИТА”

Автор - М.В.Колтунова

Даже при беглом взгляде на перечень заглавий произведений зре­лого мастера бросается в глаза обилие собственных имен: Мольер, Пушкин, Дон Кихот, Адам и Ева, Маргарита... Нет смысла коммен­тировать эти имена, но нельзя не заметить тенденции к усилению противостояния ’’личность-эпоха”, традиционного для контекста всего творчества писателя. Впрочем, и в этом вопросе М.А.Булгаков ориентирован на преемственность и творческое развитие той ветви отечественной классики, которая ”завязана” на личность и отмечена такими вершинами, как МЛермонтов, ФДостоевский.

К сожалению, само понятие ’’личность” в современном понима­нии размыто. Поэтому здесь важно указать, что при ее трактовке не­обходимо, помимо оригинальных нравственно-этических, философ­ских и прочих взглядов, учитывать и поведенческую концепцию че­ловека, детерминированность эпохой.

Применительно к роману, вызвавшему в последнее время ожив­ленную дискуссию, можно утверждать, что вопрос о том, на какую личность ориентирован роман, является приоритетным в связи с под­нятой проблемой. Сторонники той точки зрения, что ’’Мастер и Мар­гарита” — сатанинский роман, центральной фигурой которого явля­ется ’’всемогущий” Воланд, опираются в своих рассуждениях не только на отдельные дневниковые высказывания, воспоминания со­временников, но и на образную структуру произведения [1]. Действи­тельно, Воланд не просто занимает очень большое место в романе, режиссирует современные главы и свидетельствует реальность исто­рических (’’Евангелие от Воланда”), он выполняет чрезвычайно важ­ные функции судьи и арбитра в своем ’’ведомстве”. Но можно ли го­ворить о всесилии трансцедентного героя? И является ли он приори­тетным с точки зрения читательского интереса?

Загадочная и внушительная фигура князя Тьмы, безусловно, ин­тригует читателя, но по преимуществу ’’девственного” читателя. Ос­ведомленный читатель, благодаря обилию реминисценций и аксессуа­ров, разгадывает ’’неизвестного” уже в первой главе.

М.Йованович и И.Ф.Бэлза подробно рассмотрели межтекстовые связи итогового романа М.Булгакова в их иерархизации. Так, в част­ности, И.Ф.Бэлза считает, что образ Воланда ближе не к Мефисто­фелю, а к Люциферу [2].

Но в связи с вышепоставленными вопросами интересен ’’эффект самоустранения” героя. Вспомним, что во время рассказа о Понтии Пилате исчезают не только Патриаршие пруды с реальным историче­ским временем, но и сам рассказчик, лично присутствовавший при описываемых событиях. Следовательно, автор выдвигает на авансцену более значимую фигуру. Кто она? Так же незаметно исчезает Воланд со сцены Варьете ’’вместе со своим полинялым креслом”. И дело не только в том, что сан и достоинство не позволяют князю Тьмы лице­действовать. Просто он там больше не нужен. Функциональность об­раза заключается в хирургически точном вмешательстве в сюжетную ткань повествования (правка событий, извлечение героя и водворение его по месту жительства, очищение огнем).

Итак, кто та фигура, которой тактично уступает место сам Во­ланд? Даже по соотношению масштабности ясно, что это не может быть Пилат, Кант, тем более кто-либо другой из действующих лиц.

Только фигура Христа может противостоять князю Тьмы и пове­лителю теней. Образ Иешуа (здесь Булгаков воскрешает звучание древнего арамейского языка) — это не просто художественный образ. Для М.А.Булгакова это вопрос веры и вопрос о том, что есть человек — с точки зрения философа и врача. Никогда не заявляя, тем более не афишируя своих взглядов, Булгаков приходит через отрицание и му­чительные сомнения к вере в бессмертие и всеобъемлющее разумное начало вселенной, имя которому — Бог. Путь этот был драматичным и непростым, о чем свидетельствует известнейший биограф и исследо­ватель творчества писателя М.О.Чудакова. Новое отношение к рели­гии, по ее мнению, формируется у Булгакова в первые московские го­ды под влиянием пережитого и утверждается до конца его жизни.

В связи с этим очень важен вопрос о том, является ли Иисус мес­сией в романе. И что для Булгакова важнее — Иисус-человек или Иисус-мессия?

Отвечая на эти вопросы, нельзя не отметить принципиальную новизну традиционного библейского персонажа, который, благодаря глубочайшей психологической разработке, становится совершенно оригинальным. Возникает ощущение, что образ проступает, как при реставрационном снятии позднейших изображений. Этот процесс про­исходит зримо и обнаженно, теоретически подготовленный дискусси­ей на Патриарших. Это и обусловливает усиление читательского ин­тереса. Особо потрясает освобождение праосиовы мифа И.Н.Понырева.

’’Очищенный” образ Христа у Булгакова, с одной стороны, не ме­нее убедителен, чем другие исторические персонажи, с другой — не­объясним, загадочен в своих высказываниях и поступках. Действи­тельно, многие поступки и высказывания Иешуа трудно объяснить, некоторые кажутся просто немотивированными. Какое дело дважды осужденному на мучительную казнь (по иудейскому закону — за глумление над верой, по римскому — за оскорбление цезаря) до каж­дого, с кем он сталкивается, будь это центурион, прокуратор, меняла или сборщик податей?

В знаменитом диалоге с Пилатом Иешуа непредсказуем, непо­стижим для собеседника. В самый драматичный момент допроса, когда решается судьба безродного арестанта, тот осмеливается поучать игемона. О дерзости этого поступка свидетельствует реакция секретаря, который* сначала ’’смертельно побледенел и уронил свиток на пол”, а затем начал размышлять над тем, ”в какую именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора” (С. 27) [3]. С точки зрения обывательской логики это безумие, самоубийство.

’’Твоя жизнь скудна, игемон”, — какой внутренней логике под­чинена эта фраза? Безусловно, логика эта особая, непонятная для большинства героев произведения. Сила воздействия образа, на наш взгляд, как раз и связана с принципиальной новизною поведенчес­кого, межличностного аспекта мировоззрения Иешуа. В чем же эта новизна? Прежде всего — в свободе. Иешуа абсолютно свободен. Сво­боден от страха и лицемерия, от лжи и жажды власти над людьми. Особенно контрастно внутренняя свобода и незащищенность Иешуа выглядят на фоне защищенности и внутренней несвободы Пилата. Ес­тественно, что его тревожит собственная земная судьба, и он страдает от побоев и жестокости, но верность открытой им истине позволяет ему оказывать сильнейшее воздействие на собеседников.

Истина же заключается в том, что человек бессмертен. Именно на этой истине основывает булгаковский герой свое учение с новым представлением об ответственности человека за каждый свой посту­пок, за каждое свое слово. Бессмертный человек должен жить по иным нравственным законам, отсюда нравственный императив: нельзя оправдать малодушие, потому что малодушием можно оправ­дать любую подлость и предательство.

В ходе диалога Пилата с необычным арестантом, который пре­вращает допрос в подобие философского спора, спор об истине стано­вится кульминационным. С истиной, открываемой Пилату, связано исцеление от гемикрании. Иешуа успевает развить только исходное положение, согласно которому жизнь, которую ведет прокуратор, не­достойна человека. По мягкому определению бродячего философа, она ’’скудна”.

К чему призывает Иешуа? К жизни, достойной человека. А начи­нается такая жизнь с момента осознания истины, не доказанной аре­стантом; ’’...показалось смутно прокуратору, что он чего-то не дого­ворил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал” (37). И тут же мелькает в голове Пилата ’’какая-то короткая другая мысль”, со­вершенно чуждая его логике, логике язычника: ’’Бессмертие ... при­шло бессмертие...” Откуда явилась эта мысль? Кем она внушена? Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но читатель в кон­тексте произведения должен ответить на эти вопросы, ибо они непо­средственно связаны с концепцией личности в романе. ’’Совсем неле­пая” мысль о бессмертии впервые появляется у Пилата во время до­проса, когда кроме арестанта и секретаря на балконе никого больше не было. Следовательно, никем иным внушена она быть не может. Обладающий, на первый взгляд, сверхъестественными способностями к врачеванию словом, чтению чужих мыслей, бродячий философ ока­зывается способным внушать на расстоянии мысли собственные. Записанное за проповедовавшим философом ’’Смерти нет... убеждает нас, что речь идет не о личном бессмертии казнимого, а о человеке вообще. Освобожденный от страха смерти, человек способен творить чудеса. Огромная энергия, направленная на самосохранение, высвобождается для помощи другим людям. Бродячий философ верит, что все люди от природы добры, жестокими их делает рабство. Отсюда постоянное обращение-характеристика ’’добрый человек”, распро­страненная в древности на Востоке. Она связана с гностическим под­ходом к слову эпохи раннего христианства и выполняет функцию за­клинания для говорящего.

Булгаковский Христос — мессия. По мнению ГЛесскиса [4/, он не подозревает о своем мессианстве, а ’’высшая истина” его учения интерпретируется им как ’’добрая воля”, т.е. желание помимо и во­преки корыстным соображениям творить добро. Подобное понимание ключевого постулата булгаковского героя в кантианском духе харак­терно для целого ряда исследователей.

Трудно даже представить себе, насколько подобная трактовка обедняет образ, созданный на основе значительного количества ис­точников. Среди этих источников принципиально невозможно выде­лить какой-то один. Булгаков обладал редчайшими даром, аккумули­руя информацию, создавать совершенно оригинальное, свое, в том числе и концептуально, произведение. Впрочем, это не исключает по­лемического аспекта, связанного в данном случае с идеей ’’приземле­ния” героя, который сам ни разу не упоминает имя Бога, не связыва­ет свое происхождение с пророческо-династийной ветвью иудаизма. Внешний облик его намеренно снижен: ’’старенький и разорванный голубой хитон”, ’’белая повязка с ремешком вокруг лба”, ’’стоптан­ные сандалии”. Единственный евангельский эпизод, связанный с ис­пытанием верой — искушение бесами на крыше ершалаимского хра­ма, — изъят автором из поздних редакций. Нельзя не согласиться с ГЛесскисом, когда он утверждает, что пафос образа Иешуа заключен в крылатом выражении ’’Сын Человеческий”. Но у Булгакова Иешуа — это человек в полном развитии своих интеллектуальных и психо­физических возможностей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он ведет диалог с прокуратором одновременно на двух уровнях — сознательном и подсознательном — и при невозможности завершить свою мысль вербально прибегает к внушению. Бродячему философу принципиально важно открыть истину Пилату, равному по интеллек­ту (’’тем более что ты производишь впечатление очень умного челове­ка”) (27).

С момента осознания истины человек становится свободным и не­сет всю ответственность за свой выбор. Смалодушничав, не позволив договорить арестанту, могущественный прокуратор выбирает путь раба. В отличие от толпы, орущей: ’’Распни его!” — он ведает, что творит. Это сознательный выбор, и ответственность за него герой несет в полной мере, искупая свое малодушие самой страшной ценой, ценою вечных нравственных мучений. Так наказаны в романе те, кто способен нравственно страдать, а следовательно, и возродиться, быть прощенными (Пилат. Фрида). Все, о чем мечтает терзаемый сознани­ем причастности к позорной казни сын короля-звездочета, это под­няться к свету по лунному лучу вместе с ’’решительно ни в чем не по­винным мечтателем и врачом”, причем понятие ’’свет” в романе по- лисемантично, в исторических же главах опорным, доминантным зна­чением является ’’истина”.

Итак, Иешуа уже в исторических главах — это не только ’’Сын Человеческий”, но и ’’Сын Света”, несущий людям великую истину, которая каждому открывает путь в свободе. А свобода — это самое важное с точки зрения иерархии личностных ценностей для Булга­кова. Для подтверждения этой мысли достаточно обратиться к дне­вникам писателя. В этой связи нельзя не вспомнить и Э.Ренана, кото­рый писал: ”Он создал небо чистых душ, где находится то, чего тщетно ищут на земле, совершеннейшее благородство детей Божиих, полная святость, полное отрешение от мирской грязи, наконец, сво­бода, которую реальное общество исключает как нечто недостижимое и которая может иметь всю свою полноту только лишь в области мысли” (Выделено мною. — М.К.).

Сознающий свое бессмертие человек не может быть рабом, страх и ложь унижают его, ему некого ненавидеть, единственным поведен­ческим мотивом его остается любовь и сострадание. Поэтому главный вопрос — это вопрос веры, ибо истину Иешуа нельзя доказать. ’’Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и со­лидна и остроумна. Впрочем, все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере”, — утверждает Воланд, пререфразируя евангельское ”да воздастся вам по вашей вере” (265), причем Берлиоз, редактор толстого художествен­ного журнала (первоначально ’’Безбожника”), является не просто оп­понентом, но и средством доказательства теории Воланда.

Образованный редактор, знакомый с историческими свидетельст­вами жизни Иисуса, лжет ’’девственному” Иванушке, ссылаясь на Филона Александрийского, Иосифа Флавия, которые якобы ни разу ”ни словом не упоминали о существовании Иисуса”. Лжет он из ма­лодушия, из желания угодить новой власти, жестоко расправляющей­ся с инакомыслящими. Атеизм же становится удобной ширмой и оправданием этой лжи. Заметим, что слово ’’атеизм” не только не пу­гает, но чрезвычайно радует сатану. Согласно религиозным представ­лениям, место, откуда изгоняют Бога, тут же занимает дьявол. Поэто­му Воланд со своей свитой прибывает в ’’свои” владения, принимает гостей, дает бал, а остановиться может, естественно, только у главно­го атеиста Москвы.

Итак, если Иешуа обвиняется в осквернении веры ложно, то Бер­лиоз вполне обоснованно. Как никто более он заслуживает именовать­ся антихристом, т.е. антимессией, скрывающим истину от людей. По второму важнейшему нравственному закону — закону справедливо­сти — Берлиозу не приходится ждать Высшего суда, последний сам является к нему в лице ’’иностранца”.

Дуалистические представления о мире реализуются у Булгакова еще и в том, что концепция личности связана сразу с двумя ведомст­вами — света и тьмы. Так, в частности, справедливость как бы олице­творена в образе Воланда 15]. Справедливо каждое его слово, каждая характеристика, в том числе и на представителей своей свиты, каждое наказание. Именно по его приказу дважды восстанавливается спра­ведливость в отношении Мастера и Маргариты (возвращение в подвал с чудесно спасенным романом и награждение покоем).

Справедливость — это не просто личностное качество для Булга­кова, это созидательная идея романа, его пафос. Справедливость не сиюминутная, житейская, а та высшая справедливость, которая тво­рится помимо человеческой воли, награждая покоем исстрадавшихся, возвращая предательству предательство, насилию насилие, воздавая каждому по его вере и приводя в соответствие наказание с виной. Это карма, которой подчиняются и сверхъестественные силы. Отбывает наказание вся свита Воланда, вынужденно примеряющая на себе в Москве шутовские наряды. Собственно, наказание для рыцарей — де­монов заключается не столько в их гаерстве и шутовстве, сколько в тех унизительных поручениях, которые они вынуждены выполнять. Вряд ли можно считать совместимым с рыцарским достоинством ”ко- ровьевские штуки” — дачу взятки, наушничество, донос, вранъе.вы- дачу ложных документов и фальшивых денег. Само слово ’’рыцарь” ассоциируется у нас с благородным поединком, честным боем, а не глумливым подсказыванием кратчайшего пути к смерти. Только шпа­ги, оставленные в прихожей, указывают на генеалогию этих образов в ’’московских” главах. Элементы маскарада очень важны для понима­ния концепции личности в романе.

В трех обличьях является сам Воланд: ’’иностранца” ”в дорогом сером костюме”, князя Тьмы ”в черной хламиде со стальной шпагой на бедре” и поверженного Люцифера, наказанного Господом за гор­дыню. Память о наказании — разбитое колено, которое начинает бо­леть перед пасхой, — из гордости объясняется им иначе.

Да, закон справедливости абсолютен, поэтому так важно для че­ловека стараться следовать ему.

, Справедливость — это и есть ’’седьмое доказательство” бытия Бо­га, представленное читателю и героям в самом начале романа. Берли- озовское ’’Неужели?., ’’открывает тему Божьего суда, который, как мы уже показали, является высшей и независимой инстанцией. А по сему наивно полагать, что Воланд ’’пристроил” Берлиоза под колеса трамвая.

’’Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад” (46). Что является реальной причиной гибели — чужая воля или собственное малодушие? Безусловно, смерть осторожного редактора закодирована в нем самом, а ’’иностранец” с подковой лишь обладает даром считы­вать информацию, используя ее в своих интересах.

В связи с поднятой проблемой очень интересен постоянно будиру­емый вопрос о справедливости награждения Мастера покоем. Дейст­вительно, почему ”не заслужил” света, а заслужил покой? И что та­кое свет, а что покой? М.Чудакова полагает, что Мастер не ’’заслу­жил” света потому, что прибег к услугам Князя тьмы.

Однако, как уже многими справедливо указывалось, в основе ро­мана лежит дуалистическое представление о мире. Свет и Тьма неиз­бежно сосуществуют, хотя и противоборствуя. Оба ведомства живут по одним и тем же законам, высшим законам Справедливости и Веры.

Свет     Тьма

...по вере вашей и будет вам (Еван­гелие от Матфея).

...и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так го­ворил Иешуа Га-Ноцри (310).

...каждому будет дано по его вере” (265).

И вообще я позволю себе смелость посо­ветовать вам, Маргарита Николаевна, ни­когда и ничего не бояться. Это неразумно (244).

Лгать не надо по телефону (283).

Кирпич ни с того ни с сего никому и ни­когда на голову не сваяится (16).

Правду говорить легко и приятно

Согласись, что перерезать волосок уж наверно может тот, кто подве­сил (28).

Именно поэтому возможна передача поручения ш одного ведом­ства в другое. А вот методы достижения цели в этих ведомствах со­вершенно различны. Смысловой ореол ’’Света” — милосердие, любовь, вера, истина, сострадание, уважение к личности; ’’Тьмы” — воздаяние, возмездие, расплата, в том числе и через глумление и потрясение, ложь и хамство. Свита Воланда как бы перенимает язык того мира, в который попадает, лечит ’’подобное подобным”. И в этом коренное расхождение этих высших трансцедентных инстанций. О единстве и вечном противоборстве их диалектически рассуждает сам Воланд, расположившись на террасе Пашкова дома.

Мастеру же нечего прощать: ’’все счета оплачены”. Само слово ’’заслужил” сильно раздражает князя Тьмы, ибо произнесено оно уче­ником Иешуа, который ’’ничего не усвоил” из того, чему ею учили. Не случайно Воланд именует бывшею сборщика податей словом ”раб”. Не ’’заслужил”, а выстрадал Покой тот, кому пришлось проти­востоять самому страшному тоталитарному режиму. Мастер по сути поднимается из ада, он уже отбыл наказание. Все, в чем он нуждает­ся, — свобода и покой. ’’Покой” — блаженное с точки зрения христи­ анской веры состояние духа. Поминание усопших ”за упокой” явля­ется традиционным для культового богослужения.

Справедливость требует, чтобы Мастер был ’’награжден” Покоем, чтобы ’’исколотая память” угасла, отпустила его, как сам он отпуска­ет Пилата к Свету.

Покой — это снятие конфликтности, свобода, забвение. Еще и поэтому имена главных героев условны, полупрозрачны, детермини­рованы общекультурным контекстом. В любом временном плане, лю­бой ипостаси Мастер остается мастером, а Маргарита — любящей Маргаритой.

Из дневников и воспоминаний Е.С.Булгаковой совершенно ясно, что Покоя желал для себя сам писатель, вконец измученный хорошо организованной травлей и блокадой своих лучших произведений. И сегодня мы поражаемся мужеству, смелости, чувству собственного до­стоинства великого русского писателя Михаила Булгакова. Именно чувство собственного достоинства входит в число качеств, определя­ющих зрелую, развитую личность, позволяя ей сохраняться и проти­востоять эпохе.

”<.. .> никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особен­ности у тех, кто сильнее вас” (273), — формулирует Воланд, обраща­ясь к ’’гордой женщине”, свою любимую мысль. Безусловно, что эта мысль — составляющая кредо Булгакова, что бы ни случалось в его жизни. Это то, что Ахматова назвала ’’великолепным презреньем”.

По Булгакову это чувство может быть результатом влияния сре­ды, воспитания, образования, а может быть врожденным, неизвестно откуда берущимся.

’’Кровь — великое дело”. Действительно, Маргарите, сформиро­вавшейся как личность уже в послеоктябрьскую эпоху, встретиться с таким качеством было негде. Но ’’есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами” (245). Поэтому поистине королевское достоинство, которое с блеском демонстрирует королева бала, объяснить нечем, кроме как ’’причудливо тасуемой колодой карт”. Природа его необъ­яснима, ибо ’’вопросы крови — самые сложные вопросы в мире” (244).

Итак, человек ответствен прежде всего перед собой за тот выбор, который он сделал. Ответственность эта начинается с момента осозна­ния истины. Истина же в том, что человек бессмертен, а потому дол­жен быть совершенно свободен от страха, лжи и жажды власти над се­бе подобными. Тогда исчезнет почва для ненависти и вражды. Ибо не­нависть порождает ненависть, а любовь умножает любовь.

Человеку, осознавшему истину, естественно, должно быть прису­ще чувство собственного достоинства и сознание собственной причаст­ности к мессианству.

Таковы основные положения концепции личности в итоговом ро­мане М.А.Булгакова. Можно сказать больше — таковы итоговые, вы ношенные в муках, суждения писателя о человеке, его природе и на­значении на земле.

Источники

1. Зеркалов А. Евангелие от Михаила Булгакова // Наука и религия. 1987. № 8. С. 49-51; № 9. С. 27-29.
2. Бэлза И.Ф. Генеалогия "Мастера и Маргариты" // Контекст-1980. М.: Наука, 1981. С 191-244. Доклад Йовановича Миливое "Вопросы иерархизации литератур­ных источников романа "Мастер и Маргарита" прочитан на Булгаковской научной конференции в Самаре (1991, сент.).
3. Здесь и ниже сноски на стр. приводятся по изданию: Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5-ти т. Т. 5. М.: Худож. литература, 1989. Мастер и Маргарита.
4. Лесскис Г. Комментарий к роману "Мастер и Маргарита" // Там же. С. 621- 622.
5. Немцев В.И. Михаил Булгаков: становление романиста. Самара: Изд-во Сарат. ун-та, Самарский филиал, 1991. С. 123.

Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 382.