Демонический элемент в "записках на манжетах”*

Автор - Рита Джулиани

Опубликование ’’Записок на манжетах” явилось одной из самых трудных задач, которые московская жизнь поставила перед Булгако­вым в 1922-24 гг. [1]. В то время как его фельетоны быстро публико­вались, ’’Записки на манжетах” — ’’что-то вроде мемуаров” [2/, как определил их автор, так и не нашли издателя, который опубликовал бы их полностью.

Осенью 1921 г., сразу по прибытии в Москву, Булгаков продикто­вал машинистке ’’Записки на манжетах”, не пользуясь черновиком, а импровизируя страницы своего дневника и записок [3]. Его желание увидеть их опубликованными книгой так никогда и не осуществилось: '’Не при свете свечки, а при тусклой электрической лампе сочинил книгу ’’Записки на манжетах”. Эту книгу у меня купило берлинское издательство ’’Накануне”, обещав выпустить в мае 1923 г. И не вы­пустило вовсе. Вначале меня это очень волновало, а потом я стал рав­нодушен” [4]. И все же, несмотря на равнодушие, которое он выска­зал в этом месте своей ’’Автобиографии” (1924), в мае того же 1924 г. он писал П.Н.Зайцеву, секретарю редакции ’’Недра”, об этом произ­ведении: ’’Мне они лично нравятся” [5].

До нас не дошел полный текст произведения, а только лишь не­которые отрывки, опубликованные в журналах и альманахах в 1922- 24 гг. с значительными купюрами, к тому же сильно помеченные цен­зурой [61

Даже в этой неполной форме, в которой они до нас дошли, ’’Записки на манжетах” представляют собой важный источник сведе­ний о пребывании Булгакова на Кавказе и о первых месяцах его жизни в столице. В них уже виден его оригинальный стиль и первые проблески тем, мотивов и образов более зрелого булгаковского твор­чества.

В первой части ’’Записок” рассказчик от первого лица воскрешает в памяти кавказские лишения: нужду, бред во время тифа, ненависть к неприветливому краю, намерение бежать в Париж и написать там роман. Беспощадный наблюдатель самого себя, Булгаков рассказывает о своем дебюте в качестве драматурга [7] в очаровательном отрывке, где переплетаются ирония и сострадание к слабому литературному дебюту; еще он рассказывает о создании ”из ничего” литературного отдела (ЛИТО). В произведении отражен также и тот период, когда Булгаков был лектором. В самом деле, во Владикавказе писатель, чтобы заработать на жизнь, выступал в литературных дебатах, где ему пришлось защищать Пушкина от импровизированных нападок исполнителей футуристической сентенции, в которой предлагалось ’’Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности” [8]. Кавказские же ’’иконоборцы” предлагали попросту ’’Пушкина выкинуть в печку”! [9]

Фоном второй части ’’Записок на манжетах” является опусто­шенная и темная Москва со следами суровости периода военного ком­мунизма. Писатель рассказывает о своем приезде в столицу и о крат­ковременной попытке вдохнуть жизнь в литературный отдел [101

Из ’’Записок на манжетах” выступает мир, находящийся в стре­мительном преображении, состоящий из магмы идей и начинаний, мир, еще далекий от того, чтобы принять определенную форму: в хавказских и московских ’’вселенных” не существует ясно обрисован­ных объемов, но хаотичные соединения и распады частиц. Этой пре­рывистости впечатлений, неспособности обнаружить логическую связь, которая соединила бы события между собой, соответствует фрагментарность письма и сегментное, эллиптическое строение фразы.

Несмотря на полемику с футуристами, довольно часто встречаю­щуюся в булгаковских произведениях этого периода [11/, писатель пе­ренимает такие типично футуристические приему, как гипербола и титанизм образов, например: ”Я кулаком грозил черной ночи” (672). В чисто футуристическом духе Булгаков доходит даже до опроверже­ния литературных стереотипов, когда он сравнивает небо с портян­кой: ’’Неба нет. Вместо него висит огромная портянка” (678).

Как и футуристы, Булгаков обращает большое внимание на от­дельные буквы алфавита (внимание, вызванное также и путаницей сокращений, имевшей место в молодом советском обществе) и как будто жонглирует ими, как это имет место в отрывке, где он тотчас истолковывает увиденное в Москве очередное сокращение ’’Дювлам” как ’’Двенадцатилетний юбилей Владимира Маяковского” (684).

Еще один отзвук футуристического влияния в ’’Записках на ман­жетах” — это подчеркнутый объем предметов и слов, в силу которого не только отдельные предметы выступают на первый план, но и аб­страктные понятия материализуются в тяжеловесные объемы, напри­мер: ’’Подошел. Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа — кристалл!” (671).

Следовательно, душа — это нечто осязаемое, ощутимое, как и в современной Булгакову русской поэзии, особенно футуристической. Уже в дневниках Елены Гуро душа стала конкретной ве­щью:’’Слишком громкие стали мысли по ночам. Мысли, как громкие мальчишки, бестактно трогают душу” [12].

Припоминаются и знаменитые строчки стихотворения ”Не тро­гать” Пастернака:

"Не трогать, свеже выкрашен”, - Душа не береглась,

И память — в пятнах икр, и щек,

И рук, и губ, и глаз [ 13].

И стихи Маяковского:

У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! [ 14].

И два стиха Есенина, написанных одновременно с ’’Записками”:

Если раньше мне били в морду,

То теперь вся в крови душа /15].

Перейдем к анализу демонического элемента в ’’Записках на манжетах”. Попытка анализировать демонический элемент, который присутствует, пусть даже эпизодически, в этом произведении, имеет целью внести вклад в исследование булгаковской ’’демонологии”, по­нимаемой как ’’континуум”, как постоянный элемент, характеризу­ющий булгаковское творчество начиная с первых литературных проб (по этой причине было выбрано одно из самых первых произведений писателя) и вплоть до романа ’’Мастер и Маргарита”, который пред­ставляет собой настоящую хрестоматию сведений по демонологии [16].

В творчестве Булгакова категорию ’’дьявольского” следует вос­принимать как ’’подкласс” более широкой категории ’’магического”, т.е. центрального элемента булгаковской поэтики.

Использование магического элемента — прежде всего литератур­ный прием: посредством волшебных появлений и исчезновений, кол­довства, фокусов и тому подобного Булгаков передает очевидную не­лепость и настоящую иррациональность многих аспектов социального устройства. Лито исчезает по причине ’’колдовства”, благодаря ’’большевистским фокусам” материализуется милиционер в фелье­тоне ’’Столица в блокноте”; только при одном имени администратора ’’волшебно” загорается свет в рассказе ”№ 13. Дом Эльпит-Рабком- муна”; ”морозный бог на машине” спасает Москву от нашествия пре­смыкающихся в повести ’’Роковые яйца”, и еще много можно было бы привести подобных примеров.

Следовательно, магическое — это элемент, который широко ис­пользуется в булгаковской иронии и сатире. Но отношение Булгакова к категории магического более глубокое и выходит далеко за рамки чисто литературного приема.

Увлеченный читатель произведений Гоголя, Салтыкова-Щед­рина, Одоевского, склонный к суеверию и к анимистическому воспри­ятию мира (например, он переименовал в ’’Пенаты” комплекс до­машней жизни, включая также домашних животных и дорогие ему предметы [ 17]); с детства обладавший способностью придумывать чу­десные и фантастические истории [18], Булгаков предназначил фан­тастическому и сверхъестественному почетное место в своем поэти­ческом мире. Поэтому в большей части его произведений, как и во многих произведениях Гоголя, дьявол постоянно присутствует, пере­ходя из одного произведения в другое с различными отличительными признаками.

В ’’Записках на манжетах” прежде всего нужно отметить, что дьявол — это частое лексическое повторение. Слово черт в самом деле встречается довольно часто в булгаковском тексте в таких идиоматических выражениях, как к черту!, черт возьми, черт взял, у черта на куличках и т.д.

Но дьявол имеет также и конкретный облик: в тексте почти всегда Булгаков использует термин черт, в традиции русской литера­турной речи обозначающий дьявола. Слово черт появилось в русском языке только около XVII в.; слово, возможно, польского происхожде­ния (czart), которое в западнославянской мифологии обозначало оби­тателя болот, некоторым образом подобного лешему [19]. В еванге­лиях же используются термины дьявол — точная транскрипция гре ческого термина diavolos — и бес. Это последнее слово употреблялось также и в агиографической литературе.

Черт — слово, которым определяли дьявола в фольклоре и в на­родных поверьях.

Именно с народными лубками перекликается образ больного и бредящего рассказчика ’’Записок”: ’’Голова! Голова! Нет монашек, взбранной воеводе, а демоны трубят и раскаленными крючьями рвут череп” (668).

Дьяволы появляются здесь со всеми атрибутами, освященными народной иконографией: у них крючья, которые раздирают тело, и они трубят в трубу в соответствии с агиографической традицией, ко­торая утверждала, что умирающего окружают и мучают дьяволы [207. Однако в этом отрывке Булгаков вместо того, чтобы использо­вать термин черти или бесы, прибегает к слову демон, точной транс­крипции греческого термина daimov.

Особенно богат дьявольскими образами отрывок, который назы­вается ’’Московская бездна. Дювлам”, где рассказчик описывает свое прибытие в Москву. Здесь доминирующим цветом является черный (по преимуществу демонический цвет), в котором время от времени пробиваются лучи света.

В этом отрывке нет ясно обрисованных отдельных дьявольских фигур, но постепенно само место действия приобретает демонические и адские черты: ”во тьме” проходят ’’серые тела” (683), и черная бездна города, колеблясь, становится зеленой. Зеленый, как черный и голубой, является еще одним дьявольским цветом; почти угасшее воспоминание о том, что в средневековье считалось, что зеленый цвет —- это цвет Князя мира, т.е. цвет Сатаны [21].

Зеленый цвет — хроматическое изображение, доминирующее у Булгакова. Он имеет для писателя двойное значение: с одной стороны, это демонический цвет. Вспомним роман ’’Мастер и Маргарита”: там цвет глаз героини становится зеленым во время ее превращения в ведьму, кроме того, не только у Геллы зеленые глаза, но и у Воланда тоже один глаз зеленый, в то время как другой глаз черный. С другой стороны, именно с зеленым цветом связано у Булгакова представле­ние о домашнем очаге, о моральном и материальном тепле семейного уюта, символом которых является образ лампы с зеленым абажуром, повторяющийся во многих его произведениях, от рассказов ’’Записки юного врача” до романа ’’Белая гвардия”, от повести ’’Собачье сердце” до рассказа ’’Необыкновенные приключения доктора”.

Черно-зеленая московская бездна оживляется ’’демоническими голосами серых балахонов” (683), в то время как ’’перестали мель­кать бородатые лики” (там же) — в этом отрывке архаичный цер­ковно-славянский термин ”лик” возвращает образ на века назад, к тому времени, когда в лубке дьяволы были представлены с длинными бородами. Церковь тоже имеет странный облик ("Вид у нее неясный, растерянный”) (там же).

Дьяволизация окружающего мира сопровождается, можно ска­зать, стихийно одушевлением предметов [22]. Это — еще один эле­мент, присущий булгаковской поэтике, который связывает писателя не только с русской литературной традицией, но, посредством литера­турного наследия Гоголя, Одоевского и русских романтиков, также с традицией немецкого романтизма.

В глазах рассказчика Москва ’’черна, черна, черна” (683) и ко­варна; после нескольких строк метаморфоза города становится оче­видной: ”Ан Москва не так страшна, как ее малютки” (684) — явная семантическая перестановка слов поговорки ”не так страшен черт, как его малюют” [23], в которой замена слова ’’черт” на ’’Москва” утверждает эквивалентность двух терминов и к тому же нагружает фразу дополнительным смыслом.

В русской литературе ’’демоническим” по преимуществу городом считался Петербург, но теперь у Булгакова появляется новый эквива­лент: Москва — дьявол. В этом же отрывке писатель подтверждает иррациональное качество жизни в столице, вообразив, что в доме, где размещается фантастическое Лито, над двумя дверьми есть две ог­ненные надписи, взятые из повести ”Нос” Гоголя: ’7836 марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происше­ствие. Цирюльник Иван Яковлевич...” И: ”     совершенная де­

лается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился, как ни в чем не бывало, вновь на своем месте...”

Этими цитатами Булгаков дает свой ключ к осмыслению действи­тельности и в то же время подчеркивает свою склонность к фантасти­ческому, иррациональному, магическому: в повседневной жизни воз­можны любые случаи, и даже то, что могло бы показаться невероят­ным, можно ’’рационально” объяснить либо как сон, либо как колдов­ство, либо как фокус.

В главе, которая называется ’’Неожиданный кошмар”, исчезно­вение Лито, которое произошло из-за его неожиданного перемеще­ния, воспринимается как кошмар и в следующую минуту получает такое объяснение: ’’Клянусь, это сон!! Что же это, колдовство, что ли?! <...> Значит, это был сон... Понятно... Понятно...” (692).

В поисках Лито рассказчик углубляется в лабиринт контор ше­стиэтажного дома, который является предвестником здания ’’Матфиам” в повести ’’Дьяволиада”. Пробегая глазами таинственные названия контор, рассказчик мало-помалу теряет надежду найти Лито, которое он называет ’’заколдованное Лито”, ссылаясь на загла­вие другого гоголевского рассказа — ’’Заколдованное место” [24].

 Заколдованный, волшебный, магический — эти прилагательные особенно дороги Булгакову: очаровательное место, в котором выдают зарплату — ’’волшебное слово: касса” (697), старик в момент реги­страции приема на работу нового служащего пишет ’’магические слова” (691) и так далее.

В ’’Записках на манжетах” Булгаков, может быть, помнящий о том, как оригинально и гиперболически Гоголь ’’играл” с цифрами, уделяет им особое внимание. Особенно часто повторяется цифра три: это частотный повторяющийся элемент в Священном Писании и в сказках. Кроме того, тройка, наряду с цифрами семь, девять и три­надцать [25], была привилегированной цифрой в арифмомантии (гадании по цифрам). В ’’Записках на манжетах” утроение придает повествованию немного сказочный оттенок: три дня находится в пу­тешествии рассказчик, прежде чем приехать в Москву, через три дня начинает работать Лито, через три дня составляются ведомости для получения зарплаты и так далее.

Цитаты демонологического характера сопровождаются в ’’Записках на манжетах” отголосками, сносками, парафразами от­рывков из Библии. В русской литературе тех лет было очень распро­странено использование^ библейских образов и выражений: вспомним о библейских образах в стихах Маяковского и Есенина или о фигуре Христа в поэме Блока ’’Двенадцать” или в поэме А.Белого ’’Христос воскрес” [26].

Рассказчик ’’Записок”, сравнивая себя с Богом, говорит о себе: ”с креста снятый сидит в самом центре писатель и из хаоса лепит подот­дел” (671). Сравнение, нелепое из-за разнородности терминов и срав­ниваемой деятельности, производит юмористический эффект.

Даже в лампаде писатель улавливает аналогии с церковным ри­туалом: "божественным глазком светит лампадка и поет хрустальным голосом” (670).

Эхом отдаются в ’’Записках” реминисценции церковных выраже­ний: ”И было в лето от Р.Х. 1920-е из Тифлиса явление” (673), о не­которых служащих говорится как о ’’казни египетской” (694), и рас­сказчик признается: ”И вот пропал из-за Пушкина Александра Сер­геевича, царствие ему небесное!” (671).

’’Записки на манжетах” усеяны намеками на ’’магические” и сверхъестественные события. Те дьяволы, которые появляются в пове­ствовании, — это дьяволы устной традиции и русской средневековой иконографии, это второстепенные дьявольские существа. Сатана же здесь ни разу не появляется. В романе ’’Мастер и Маргарита”, наобо­рот, дьявольский образ распадается на отдельные фигуры дьяволов, что даст Булгакову повод для научного ’’упражнения” в демонологии.

А в ’’Записках на манжетах”, столь далеких по времени и по фи­лософской насыщенности от булгаковского шедевра, уже предваря­ются некоторые мотивы романа, а именно: полемика против конфор­ мизма литературных кругов; намек на понятие пространства, кото­рое, превзойдя трехмерность, выявляет возможность четвертого изме­рения; определение ’’душевнобольной” (693), которое дает себе рас­сказчик.

А больше всего в микрокосме ’’Записок на манжетах”, как и позднее в макрокосме ’’Мастера и Маргариты”, пленяет читателя не­обычная близость писателя тому миру, в котором будничное миниру­ется, чтобы разрушиться фантастическим элементом.

Источники

1. См.: Булгаков М. Под пятой: Мой дневник / Сост. Г.С.Файман. М., 1990. С. 8, 9, 15, 19, 22, 25.
2. Булгаков М. Тайному другу // Избр.произв.: В 2-х т. Т. 1. Киев, 1989. С. 727. В этой неоконченной повести Булгаков подробно рассказывает о хлопотах с опублико­ванием "Записок", которые тем не менее нигде не упомянуты со своим заглавием; см.: Там же. С. 727-729.
3. См.: Раабен И. В начале двадцатых // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 128.
4. Булгаков М. Автобиография // Письма. Жизнеописание в документах / Сост. В.ИЛосев, В.В.Петелин. М., 1989. С. 94-95.
5. Там же. С. 89.
6. Первая часть "Записок” печаталась с разночтениями в трех публикациях: в Ли­тературном приложении к "Накануне" (1922. № 8. 18 июня), в гораздо более полном виде в альманахе "Возрождение” (1923. Т. 2) и последние шесть глав в газете "Ба­кинский рабочий” (1924. 1 янв.). Вторая часть опубликована в ж. "Россия" (1923. № 5). Подробнее об истории публикации "Записок” см. в примечаниях к изд.: Булга­ков М. Собрание сочинений: В 5-ти т. Т, 1. М., 1989. С. 598-602.
7. О кавказском дебюте Булгакова как драматурга см.: Файман Г. "Местный лите­ратор” — Михаил Булгаков (Владикавказ, 1920-1921 гг.) // М.А.Булгаков-драматург и художественная культура его времени / Сост. А.А.Нинов. М„ 1988. С. 209-224. Хо­тя автобиографичность "Записок" бесспорна, тем не менее они не записные книжки, а литературное произведение, рассчитанное на читающую публику, в котором автоби­ографичность ограничивается условностью литературного повествования и определен­ной "маской” рассказчика. Об этом см.: Козлов Н.П. О себе и о других с иронией ("Записки на манжетах” М.Булгакова) // Литературные традиции в поэтике Михаи­ла Булгакова / Ред. В.И.Немцев. Куйбышев (Самара), 1990. С. 130.
8. Пощечина общественному вкусу: Стихи, проза, статьи. М., 1913; цит. по сб.: Русская литература конца XIX — начала XX в. 1908-1917. М., 1972. С. 538.
9. Булгаков М. Записки на манжетах // Избр. пр-я: В 2-х т. Указ. соч. Т. 1. С. 672. Последующие цитаты из "Записок” даны по этому изданию (С. 665-700).
10. См.: Янгиров Р. М.А.Булгаков-секретарь Лито Главполитпросвета // М.А.Бул­гаков-драматург и художественная культура его времени. Указ. соч. С. 225-245.
11. См., напр., полемику против Мейерхольда, которая развивается в "Биомехани­ческой главе" фельетона "Столица в блокноте” (1922) и в VI гл. повести "Роковые яйца", написанной в 1924 г. Среди персонажей фельетона "Бенефис Лорда Керзона" (1923) фигурирует В.Маяковский "с чудовищным квадратным ртом”. Иронический намек на воображаемую авангардную группу "фантомистов-футуристов” находится также в IX гл. романа "Белая гвардия”, написанного в 1923-24 гг. О сложных отно­шениях между Булгаковым и Маяковским см.: Петровский М. Михаил Булгаков и Владимир Маяковский // М.А.Булгаков-драматург и художественная культура его времени. Указ. соч. С. 369-391.
12. Guro E. Selected Prose and Poetry / Editors A. Ljunggren, N.A.Nilsson. Stockholm, 1988. C. 24. Запись без даты, вероятно, относится к концу 1909 г. (см. там же, С. 19).
13. Пастернак В. Не трогать (Из книги "Сестра моя — жизнь", 1917) // Собр. соч: В 5 т. Т. 1. М., 1989. С. 122.
14. Маяковский В. Облако в штанах (1914-15) // Соч.: В Зх т. Т. 3. М., 1973. С. 7. Мы обязана М.Чудаковой напоминанием этой цитаты.
15. Есенин С. "Все живое особой метой..." (1922) // Стихотворения и поэмы. Л., 1986 (Библиотека поэта). С. 166.
16. Настоящая статья представляет собою дальнейший вклад автора в исследова­ние булгаковской "демонологии"; см. также: Giuliani R. Element! di demonologia e di stgoneria nel "Maestro di Margherita” di M.Bulaakov // Rassegna Sovietica. 1981. № 3. C. 141161; ее же: Demonologia e magia nel "Maestro e Margherita" di M.A.Bulgakov // Ricerche Slavistiche. T. XXIX-XXXI. 1982-1984. C. 269-304.
17. См.: Белозерская-Булгакова Л.Е. О, мёд воспоминаний. Анн Арбор, 1979. С 98.
18. См.: Паустовский К. Булгаков // Воспоминания о Михаиле Булгакове. Указ, соч. С. 95-96.
19. Рязановский Ф.А. Демонология в древнерусской литературе. М., 1915; Leipzig, 1974. С. 45.
20. Лубочные картинки, где изображены дьяволы, которые окружают и мучают человека, имели большое распространение в средних веках как в России, так и в За­падной Европе. См., напр., репродукции старинных картин, воспроизведенные в изда­ниях: Балдина О. Русские народные картинки. М., 1972. С. 151, 154 ("Притча о бога­том и убогом Лазаре”); Romberg М. Sen bohace (Сон богача) // Ruske lidove obrazky XIX stol. Praha, 1948. C. 11. См. также: Di Nola A.M. 11 diavolo. Roma, 1987. C. 319.
21. Michelet J. La sorciere. Paris, 1966. C. 84.
22. В разных местах "Записок” можно проследить прием одушевления предметов; см., напр.: "Тень от фонаря побежала. Знаю: моя тень. Но она в цилиндре" (679); "изнуренный мозг вдруг запел" (669) и т.д.
23. В издании "Записок", вышедшем в ФРГ под редакцией Ф.Левина (1976), это место читается иначе: "Лн Москва не так страшна, как ее малюют" (Булгаков М. Ранняя неизданная проза. Munchen, 1976. С. 203.). Это разночтение сохранилось и в последующем американском издании повести (ред. Л.В.Лосев. Нью-Йорк, 1981), и в американской издании собр. соч. Булгакова, под ред. Э.Проффер (Т. 1. Анн Арбор, 1982). В советских же изданиях "Записок", мне известных, обычно используется текст, установленный Г.Файманом (Театр. 1987. № 6). Этот текст отличается от вос­произведенного в вышеупомянутом собр. соч. в 5-ти т. (Т. 1. М., 1989), которое печа­тает первую часть произведения по тексту альманаха "Возрождение", — и от текста, установленного Л.Яновской и опубликованного в вышеупомянутом двухтомнике (Т. 1. Киев, 1989), где имеет место контаминация трех печатных (20-х гг.) редакций первой части "Записок”. Разночтения между текстом, установленным Л.Яновской, и текстом, установленным Г.Файманом, не очень значительны. Все-таки все советские издания воспроизводят тот же самый вариант этого места ("Лн Москва не так страшна, как ее малюткиЭ. Итальянская версия этой статьи ссылалась на издание Ф.Левина, в то время самое авторитетное.
24. Булгаков написал и фельетон под заглавием "Заколдованное место" / Гудок. 1925. 9 янв.).
25. Цифра 13 считалась "чертовой дюжиной", или "чертовым числом"; см.: Зыб- ковец В.Ф. О черной и белой магии. М„ 1965. С. 170.

О библейских мотивах в русской литературе 20-х гг. см.: De Michelis C.G. II tredicesimo apostolo. Evangelo e prassi nella letteratura sovietica. Torino, 1975; Ripelli- no A.M. Majakovskij e il teatro russo d, avanguardia. Torino, 1959. C. 78-81.