Анализ повести Льва Толстого «Казаки»

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ СТАТЬИ

Замысел «Казаков» возник у Толстого под влиянием событий кавказской войны, в которой он принимал непосредственное участие. Толстой сам жил среди своих героев и отразил в своей повести живые впечатления, вынесенные им от пребывания на Терской оборонительной линии. Несмотря на это, повесть обдумывалась и писалась долго, с 1852 по 1862 г. Творческая история её чрезвычайно сложна. В процессе работы над произведением Толстой неоднократно менял его план, форму и идейное содержание, имена и характеры действующих лиц.

По первоначальному плану, возникшему у Толстого в конце октября 1852 г., наблюдения писателя над жизнью казаков должны были вылиться в серию нравоописательно-этнографических «Очерков Кавказа», куда входили и рассказы Епишки (Ерошки из «Казаков») об охоте, о старом житье казаков и его похождениях в горах. Была намечена среди этих отрывочных очерков и история какой-то казачки. Драматическая картина встречи казачкой тела своего убитого в походе возлюбленного была вскоре описана Толстым, но не в очерке, а в небольшой «казачьей песне».

Однако, приступив в августе 1853 г. вплотную к работе над произведением, Толстой оформляет его не как серию беглых очерков и не как казацкую поэму, а как повесть из жизни местного казачества. Он создал «кавказский роман» бытового, нравоописательного характера. В этой первой редакции романа уже намечено столкновение между офицером и казаком из-за Марьяны, здесь — жены казака. Но этому столкновению ещё не придан глубокий социальный смысл, а противопоставленности офицера и народных типов не придано того глубокого значения, которое присуще окончательному тексту повести. Офицер Губков представлен обыкновенным кавказским офицером, ^для которого ухаживания за Марьянкой — обычное в походной офицерской жизни любовное приключение. В свою очередь Марьяна и молодой казак лишены тех поэтических черт, которые отличают их в позднейших вариантах и в окончательной редакции.

Толстой не был удовлетворён этим началом и вскоре приостановил работу над ним на третьей главе, записав 31 августа в дневнике: «Встреча нейдёт как-то».

Перевод в 1854 г. в Дунайскую армию, севастопольская страда и последующие события отвлекли Толстого от кавказской темы. Возврат к ней, намечавшийся в 1855—1856 гг., был осуществлён лишь весной 1857 г. в Швейцарии.

Прекрасная швейцарская природа и обездоленный капиталистической эксплуатацией люд, её населяющий, напомнили Толстому с особенной силой ещё более прекрасную, по его мнению, природу Кавказа и прекрасных, бодрых и сильных его обитателей.

Патриотическое одушевление, охватившее русское общество во время Крымской воины, подъём освободительного движения в стране оставили неизгладимые следы в умонастроении Толстого, ожидавшего «великих перемен» в России. Отвращение к крепостническому гнёту, отрицательное отношение к помещичьему землевладению, укрепившиеся в нём под влиянием общения с добивавшейся земли и свободы крестьянской массой, с одной стороны, и разочарование в западной буржуазной культуре — с другой, по-новому повернули в творческом воображении Толстого казацкую тему.

Роман из кавказского быта, главной особенностью которого был отказ от традиционной романтической трактовки Кавказа, перерастает в социальный роман, ставящий, наряду с вопросом русско-горских отношений, кардинальный вопрос современности о взаимоотношении дворянства и народа.

По плану, определившемуся более чётко позднее, сюжет должен был сложиться следующим образом:

Первая часть: приезд офицера, увлечение его Марьяной, военная тревога, ранение молодого казака.

Вторая часть: женитьба выздоровевшего казака на Марьяне, ухаживание офицера за Марьяной, вспышка ревности у казака, ударившего офицера ножом; бегство казака в горы.

Третья часть:^ возвращение офицера, пережившего в Тифлисе, роман с княгиней Воронцовой, в станицу; связь его с Марьяной; поимка пришедшего тайком в станицу мужа Марьяны, казнь его и смерть офицера, убитого не то Марьяной, не то любящим её солдатом.

Первоначальную редакцию 1853 г. — кавказскую повесть нравоописательного характера — сменяют в 1857 г. варианты, написанные или в духе казацкого героического эпоса, возвышающего народные типы, или в плане бытовой повести из казацкой жизни Героем этих вариантов (11 — 14, 7—8, по описанию А. Е. Грузинского в 6 томе юбилейного издания)1 является молодой казак, то Терёшка Урван, научившийся от Брошки «всему казачьему молодчеству», то Кирка, «ещё совсем молодой, очень красивый казачонок», в чертах которого «заметно что-то ранне спокойное и изящное». Вскоре после женитьбы на Марьяне казак в минутной вспышке «пырнул ножом» офицера, продолжавшего преследовать Марьяну своими ухаживаниями, и вынужден был бежать в горы.

Однако, стремясь поставить в повести актуальные вопросы современности, Толстой отказался как от героико-эпической, так и от этнографическо-нравоописательной формы повествования и стал на Путь реалистической повести, продолжающей в идейном и стилевом отношении линию его раннего творчества.

В 1858 г. Толстой создаёт новую редакцию повести, близкую к окончательному тексту (варианты 2—4, по описанию А. Е. ^Грузинского), поставив в начало её предпоследний заграничный вариант («Старое начало хорошо, продолжал немного», записал он в дневнике 24 февраля 1858 г.). Эта редакция содержит двенадцать разработанных глав, начиная с прихода армейских в станицу и кончая письмом офицера о своей жизни среди казаков. Офицер в этой редакции носит имя Дмитрия Андреевича Ржавского; казак — Кирка, товарищ его — Назарка, подруга Марьяны — Устинька (а не Иляс и Стёпка, как в вариантах 1857 г.). Эти главы, объединённые названием «Казаки» (в предыдущих редакциях название было «Беглец», «Беглый казак»), настолько художественно совершенны, что лишь с небольшими поправками легли в основу повести. Вокруг них в течение 1859—1862 гг. нарастает весь остов окончательной редакции. В процессе творческих исканий и переработок повесть оформляется так, как мы её знаем сейчас, с теперешним началом — отъездом героя (на этом этапе — Оленина) из Москвы, оттеснившим главу «Кордон» (вариант 15 ю казаках в секрете и убийстве абрека молодым казаком, здесь впервые названным Лукашкой), являвшуюся в конце 1858 г. началом повести.

В 1862 г. Толстой вынужден был из-за стеснённых денежных обстоятельств отдать своё произведение в «Русский вестник», и в течение этого года он спешно отделал материал первой части, оставив недоработанным рассчитанный на три части роман. Некоторое представление о второй и третьей части романа дают сохранившиеся продолжения повести.

На последней копии Толстой сначала надписал: «Молодость. Кавказ, 1853 г.», объединяя, таким образом, повесть со своей автобиографической трилогией; но это заглавие он зачеркнул и проставил утвердившееся в рукописях повести конца 1857 1858 гг. заглавие «Казаки». Написанное было: «попытка романа» — он также зачеркнул и приписал к заглавию: «Кавказская повесть, 1852 г.».

Таким образом, повесть, создававшаяся с перерывами более десятилетия, с основными приступами к работе в конце 1852

1853 гг., 1857—1858 гг. и 1862 г., особенно интенсивно писалась в 1857—1858 гг., в период демократического подъёма в России, что наложило несомненный отпечаток на идею повести.

II

Повесть «Казаки» — это повесть о красоте естественной, трудовой жизни на земле, о нравственной высоте русского народа. Мысль о превосходстве народа, его сознания, его трудовой морали* над моральным ничтожеством и опустошённостью дворянства является главной идеей повести.

В этой связи должна быть отброшена глубоко порочная, антиисторическая точка зрения на повесть «Казаки» как произведение, претворяющее идеи Руссо о преимуществе дикого состояния перед цивилизацией и ненужности прогресса. Эта унаследованная от буржуазно-дворянского литературоведения точка зрения, отрывающая повесть от основ русской жизни, от демократического движения эпохи, получила распространение и в советском литературоведении и нашла отражение как в школьных программах, так и в учебниках, хотя им$ Руссо в них и не названо.

В центре внимания Толстого не протест против культуры, а противопоставление исконной жизнеутверждающей силы народа, «нашего поильца и кормильца», слабости и никчёмности дворянства, проблема превосходства народа и необходимости сближения с ним.

Содержание повести тесно связано с идейными исканиями Толстого 50—60-х годов, с общественной борьбой этого времени, нащедшей хотя и косвенное и весьма своеобразное, но несомненное отражение в «Казаках». Недаром Толстой говорил, что «Казаки» — «с сукровицей»1; они вышли из душевных глубин, писаны Толстым кровью сердца.

Воспевание русского народного характера в «Казаках», подчёркивание великой моральной силы русского народа, его национальной самобытности, его патриотизма, гражданской и воинской доблести было своеобразным ответом как славянофилам, усматривавшим основные черты русского человека в «терпении, простоте и смирении», так и «западникам», видевшим в крестьянстве «силы полудикие», неспособные к деятельности «самостоятельной и разумной»2. Однако Толстой не разделял ни славянофильских упований на крестьянскую общину, ни ориентации на западноевропейское капиталистическое хищничество либералов-западников. Вместе с этим он был чужд и стремлений революционных демократов к крестьянской революции.

В поисках положительного идеала народной жизни Толстой, принимавший деятельное участие в спорах о крестьянской общине как форме общественного быта и землеустройства в России, обращается к казацкой общине, в которой он, не замечая её внутренних противоречий, видит классовый мир и гармонию с природой. Идея «Казаков» в значительной мере связывалась Толстым с идеалом «вольной земли», якобы осуществлённым в казацкой общине. Отсюда некоторая идеализация в повести казацкой общины, хотя и не знавшей крепостного права, но всё же бывшей порождением того же помещичьего государства.

Однако эта идеализация, более заметная в подготовительных вариантах, не является определяющей для повести, в которой особенности художественного метода Толстого — жизненный реализм, сочетание тонкой наблюдательности с глубоким знанием предмета — сказались с исключительной силой.

Повышенный интерес к истории родной земли, и в частности к быту, истории и этнографии казачества, повлёк за собой изучение Толстым очерков по военной истории Кавказа («Записки об Аварской экспедиции» Я. Костенецкого и др.), исторических трудов Карамзина, Устрялова и других, собирание им казацких преданий и песен. По свидетельству современников, Толстой писал в 1862 г. о Кавказе, обложившись книгами.

Критическое освоение исторической и этнографической литературы о Кавказе Толстой обогатил обширным запасом собственных наблюдений и создал верный исторической действительности очерк жизни гребенского казачества, любовно описал «этот чисто русский народец, закинутый между полудикими магометанскими племенами, с совершенно русскими, старинно-русскими нравами и обычаями».

Следует особо отметить фольклорную основу повести. Толстой записывал исторические предания и собирал песни казаков. Первоначальный замысел повести под названием «Беглец» напоминает известную Толстому 'казацкую народную песню, говорившую «про старинного джигита-казака, который ушёл в далёкие горы и тужит по своей родине и по своей душеньке, которая за другого вышла замуж». Толстой насытил этот сюжет социальным содержанием, сделав причиной бегства казака кровавое столкновение его с офицером.

Специальному рассмотрению подлежит историческая основа повести, в частности осмысление Толстым событий Кавказской войны.

До недавнего времени, как известно, в нашей исторической науке была распространена ошибочная, антиисторическая концепция, искажавшая характер Кавказской войны и движение Шамиля, трактовавшая реакционный мюридизм как прогрессивное национально-освободительное движение. Эта идейно-порочная концепция нашла отражение и в работах некоторых литературоведов, ошибочно приписавших Толстому «сочувствие» мюридизму, «поэтизацию» Шамиля и т. д.

Глубокий интерес Толстого к жизни родины и к историческим судьбам русского народа обострил его внимание к событиям Кавказской войны, в центре которых он находился.

Верное осмысление кавказских событий определило новое отношение Толстого к кавказской теме в русской литературе. Толстой даёт правдивое, реалистическое изображение кавказской войны, взаимоотношений русских казаков с народностями Кавказа, как к тому деятельно призывал в это время «Современник».

Образы, близкие действительности, обыденные фигуры вои-нов-казаков вытесняют образы бесшабашных удальцов и экзотические фигуры горцев современной Толстому низкопробной кавказской беллетристики. Пошлым романтическим штампам Толстой противопоставляет реальных, кажущихся прозаичными людей, и они-то, по его мнению, «прекрасны, сильны, свободны». «Никаких здесь нет... Амалат-беков, героев и злодеев», но есть «изнурённое храброе кавказское воинство» и несущие срою службу казаки, есть набеги «незамирённых» чеченцев и тяжёлый ратный труд «товарищества храбрых кавказцев», походы, кордонная служба, тревоги.

В этом противопоставлении, способствовавшем правильной трактовке событий на Кавказе, — прогрессивное значение «Казаков».

Борьба с Шамилем, участником которой явился Толстой, воспринималась русскими войсками как патриотический долг. Для местного русского населения на Тереке она являлась одновременно и борьбой за существование, поскольку поощряемые англотурецким империализмом набеги , опустошали русские селения. Вникая в смысл происходящей борьбы, Толстой приходит к убеждению, что справедливость на стороне русских воинов и местного казачества, поскольку они защищают свои земли от набегов и ведут борьбу за исторически правое дело.

«Кто станет сомневаться, — писал он в одном из черновых вариантов «Набега», — что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне!»

Но вместе с тем Толстой был убеждён, что между горцами и русскими нет повода для братоубийственной вражды. Так же, как и кавказские рассказы Толстого, «Казаки» пронизаны мыслью о возможности дружбы народов России и Кавказа.

«Живя между чеченцами, — пишет Толстой, — казаки перероднились с ними и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев; но удержали и там, во всей прежней чистоте, русский язык и старую веру».

Идею добрососедских отношений отстаивают в повести и герои Толстого. «И зачем она война есть? — вопрошает Брошка в одном из черновых вариантов «Казаков». — То ли бы дело, жили бы смирно, тихо, как наши старики сказывали. Ты к ним приезжай, они к тебе. Так рядком, честно да лестно и жили бы».

О мирном присоединении Кавказа мечтает и Оленин в одном из подготовительных вариантов повести.

И сам писатель фиксирует внимание читателя не на событиях войны, а на показе всего строя жизни казака, который, говоря словами Добролюбова, «столько же воин, сколько и земледелец»1. Указывая, что в условиях войны боевые действия занимают большое место в жизни казаков, Толстой подчёркивает, что «средства жизни казаков составляют виноградные и фруктовые сады, бахчи с арбузами и тыквами, рыбная ловля, охота, посевы кукурузы и проса». Быт казаков, по Толстому, это не только стычки с горцами, увод коней, служба в дозорах, но и мирная крестьянская жизнь во всех её гуманных и человечных проявлениях. И поэтому вместо развёрнутых картин войны Толстой рисует лишь один-два драматических военных эпизода, нужных ему для воспроизведения исторического колорита эпохи. Основным же содержанием повести он делает мирный быт казаков.

III

«Казаки» являют собой классический пример изображения жизненных типических образов в типических обстоятельствах. В сложной обстановке, странного и поэтического, по определению Толстого, сочетания войны и свободы действуют народные персонажи повести, составляющие тесно спаянный, здоровый, трудовой круг людей, полных физического и нравственного обаяния. На первом плане — наделённые большой притягательной силой жизненные, типические образы Брошки, Лукашки и Марьянки, воплощающие в себе лучшие черты и специфические особенности старого и молодого поколения казачества. В свете яркой, сочувственной обрисовки их автором становится вполне естественным и оправданным тяготение к ним дворянского интеллигента, представителя господствующего класса, осознавшего необходимость сближения с народом.

Образ Брошки был создан Толстым на основе длительного общения со старогладковским казаком Епишкой, постоянным его собеседником и спутником на охоте. Внешний облик и характер старика, его шутки и рассуждения, факты его биографии — явились реальной основой для создания обобщённого высокохудожественного образа старого казака. В лице Брошки представлено старое поколение казйков, сложившееся в определённых конкретно исторических и социальных условиях. «Трудно встретить человека более старинного характера, особенно речь его», — характеризует Епишку автор. «Нынче уж и казаков таких нету»,— сам о себе говорит Брошка. Рассказы Брошки о традициях, быте и нравах гребенцев соединяют в себе живую историю, фольклор и этнографию казачества. Старинные русские обычаи встают как живые в его красноречивой передаче, хватают за душу старинные казацкие и горские песни в его исполнении.

Брошка — представитель вольного казачества, не знавшего рабской приниженности, человек жизнедеятельный, жизнерадостный. «Всё Бог сделал на радость человеку», — развивает он перед Оленинйм философию жизнеутверждения. Его оптимизм основывается не на покорности судьбе, как у Платона Каратаева, а на непоколебимой вере в жизнь. Именно на здоровом мироощущении Брошки сосредоточивает внимание автор, перемежая рассказы старика о занимательных его похождениях философскими рассуждениями.

В лице Брошки простой человек поднимается до проповеди высокой гуманности, уважения и любви к людям без различия веры и состояния, сословных и национальных ограничений. «Я бывало со всеми кунак: татарин — татарин, армяшка — ар-мяшка; солдат — солдат, офицер — офицер». «А по-моему хоть ты и солдат, а всё человек, тоже душу в себе имеешь». В каждом человеке Брошка усматривает лучшие, благороднейшие его стороны: Марьяна для него «красавица», «девка важная», Лу-кашка — «молодец малый», Оленин — «человек хорош». «Джигита убил», — говорит он с сожалением при виде убитого Лу-кашкой чеченца (курсив мой. — Р. 3.). Вражда русских и чеченцев, которые, по его здравому суждению, могли бы жить в мире и согласии, печалит его. «Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!» — говорит он о Лукашке, хотя реально сложившиеся военные условия заставляют его в то же время одобрительно рекомендовать Оленину Лукашку как джигита, который абрека убил и крест выслужит, и советовать тому же Лукашке не доверять кунаку-чеченцу: «Верить — верь, а без ружья спать не ложись».

Житейский опыт, природный ум и непосредственность чувства помогают ему решить важнейшие жизненные вопросы, подняться над уровнем и понятиями своей среды, выработать свободные и широкие воззрения на мир. Он воплощает в себе народную мудрость, присущую народу силу духа и богатство мысли. Оленина поражает выразительное, умное лицо казака. Толстой показывает его незаурядное умственное и нравственное развитие, способность к самоуглублению и философским обобщениям. Философия Брошки представляет собой не абстрактные умозрения, а трезвый, практический взгляд на вещи. Это человек дела, практических знаний. Его чисто народное знание всего жизненно необходимого, полезного противопоставлено неприспособленности господствующих классов. «Я тебя всему научу», — говорит он Оленину. И действительно, он знает и местных людей, и местную природу, и все роды занятий своей среды. Он искренне удивлялся, почему люди, подобные Оленину, «ничего не знают, а все учёные».

В Брошке поражает широта и размах его натуры. Рассудочность уживается в нём с эмоциональностью и непосредственностью. «Дядя Брошка, всю жизнь свою увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения», — говорит о нём автор. Стремление к разудалой жизни у Брошки соединяется с высоконравственными требованиями к окружающим; с жаждой подвигов он соединяет любовь и сострадание к людям; со страстным увлечением охотой — любовь к животным. Он не терпит прозябания, с презрением отзывается о молодых казаках, утративших казацкую удаль, готов, забыв свои годы, джигитовать вместе с Лукашкой. «Ты думаешь, я засох! Нет, я не засох», — говорит он Лукашке. Носителя дворянской культуры Оленина, чувствующего «свою слабость, свою изломанность», привлекает в старике, олицетворяющем собой народную силу и душевную мощь, цельность его натурь), его оптимистический взгляд на мир, любовное отношение к человеку и горячая любовь к природе.

Брошка противопоставляет жизнеутверждающие законы природы несправедливым человеконенавистническим законам общества. Слова «уставщиков», сеющих национальную рознь, по его мнению, «одна фальчь». Брошка является не изолированной от социальной действительности личностью, живущей на лоне природы без всяких гражданских, национальных и общественных связей, а яркой социальной личностью, воззрения которой определены её социальным бытием, общественным положением. Толстой рисует Брошку человеком труда, действия, у него «трудовые морщины», могучие, «корявые руки». Даже любовь Брошки к природе, слитность с ней связаны с действенным к ней отношением. Охота для Брошки — естественная форма труда, а не «баловство», как, например, для Оленина. Брошка не только любит природу и тонко чувствует её силу и красоту, но и знает её. Он чувствует удовлетворение собой «на охоте в лесу, где он питался по суткам одним куском хлеба и ничего не пил, кроме воды». После удачной охоты лицо его сияет счастьем и гордостью от сознания своей полезности. Брошка воспринимает труд как естественное условие своего существования и смотрит на мир глазами человека из народа. Он осуждает засилье богатых, несправедливость власть имущих, судебное крючкотворство (см., например, его суждения о богаче-хорунжем, оттягавшем у брата сад, или воспоминания о том, как он, поспорив с сотником, не вышел в хорунжие), но в то же время в нём казачья гордость и независимость уживаются с житейским опытом, осторожностью и лукавой хитрецой. Лукашке он советует не перечить уряднику, чтобы не испортить себе служебного положения, желает ему «крест выслужить». Эти противоречивые черты мировоззрения представителя старинного казачества были воспитаны самой жизнью, теми условиями, в которые было поставлено казачество.

Жизненность и яркость образа Брошки достигнуты Толстым многообразной системой художественных средств, соединяющей в себе и прямую авторскую характеристику (начало главы XVI), и оценку героя окружающими, и автохарактеристику его, и обрисовку внешнего вида и психического склада, и показ домашней обстановки, поведения на охоте, и индивидуализацию его речи, и демонстрацию его живописной манеры изложения.

Всё вместе взятое создаёт выпуклый образ. Как и в отношении персонажей «Войны и мира», Толстой подчёркивает в казаке родовую отличительную черту, которая в одно и то же время и индивидуализирует образ, и связывает его с целым семейным гнездом. В данном случае это мощь дяди Брошки, представителя казацкого рода, получившего прозвище Широкого. Рядом зрительных и слуховых эпитетов автор то и дело отмечает «громадность и силу сложения» казака, его «огромный рост», «сильные члены», «широкие плечи и грудь», «широкую», «здоровенную спину», «бочковатость мышц», «красное широкое лицо», «толстую шею..., как у быка, покрытую клетчатыми складками», «сильные ноги», «толстые руки», «толстые пальцы» и т. д.; его голос характеризуется как «звучный», «густой», «оглушающий», как «заливистый», гудящий бас. Впечатление мощи усиливается живописными деталями его одежды и охотничьего снаряжения, сопровождающим его сильным, смешанным запахом вина и пороха.

Сила его духа, широта и размах его натуры ярче всего раскрываются в его рассуждениях и рассказах, в образной его речи (см. например, рассказы Брошки про его «золотое времечко», когда он «по всему полку гремел», о его молодецких похождениях, об охоте; его воспоминания, «как в старину гуляли», как в него казак из пистолета угодил, и прочее).

Брошка говорит «старинным» русским языком, соответствующим его образу мыслей и психическому складу и в то же время характерным для казачества, сохранившего, по определению Толстого, в чистоте русскую речь. «Здравствуй, добрый человек», — говорит он Оленину. «В лесу три курочки замордовал. Али ты не видывал?»

Речь Брошки эмоциональна и выразительна. В противоположность псевдонародным персонажам повестей Авдеева, Потехина и др., Брошка говорит полнокровным народным языком. Его речь составляют типичные для народного языка понятные короткие предложения, которым обилие глаголов, вопросов и восклицаний придаёт особенную динамичность («Я сяду, отец мой, я устал. Карга?» — говорит он Оленину; «Ты говоришь: праздник! Это что за праздник! Ты бы посмотрел, как в старину гуляли!» «Кто это стрелил?.. Не люблю! ох, не люблю!»). Наличие народных слов: «баба», «девки», «зыбка», «хата», «дубьё», «куды», «не» (вместо «нет») и т. д. придают его речи живой колорит и самобытность («Каждая баба как княгина была. Бывало выйдут, табун целый, заиграют песни, так стон стоит... а девки дубьё возьмут»). Казацкие термины («дедука», «нянюка», «флинта» и др.), характерные искажения слов: «дохтур», «стрелил», «докажу» (доскажу) и др. усиливают самобытный характер его речи. Свойственные народной речи уменьшительные суффиксы («зорька», «звёздочки», «местечко» и др.), пословичность («куда придёт, там и дом»; «и сыт и пьян»; «не будет тебе ни замка, ни Закладки»), насыщенность фольклором (заговорами, песнями, приметами и т. д.) придают его речи поэтический колорит. Любовь его к песням, из которых наиболее трогательные вызывают у него слёзы, и мастерское их исполнение показывают, какой родник поэзии кроется в душе этого простого человека, выходца юз народа.

IV

При создании типа молодого казака Толстой также стремился к наиболее объективному раскрытию социальной сущности казачества. Отсюда ряд изменений облика героя в ранних редакциях.

В окончательной редакции облик молодого казака чужд обыдённости и неприглядности ранних вариантов, а также чрезмерной изысканности и красивости промежуточных набросков. В последней редакции это — удалец-казак с твёрдым и мужественным характером, облик и всё сложение которого выражают большую физическую и нравственную силу и красоту, заключающуюся не в правильности черт лица, а в свойственной казакам молодцеватости. «Порознь черты лица его были нехороши, но, взглянув сразу на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: «молодец малый!». По его воинственной и гордой осанке сразу видно, что это — казак и что он знает себе цену не ниже настоящей». Лукашка у Толстого — типичный образ молодого казака тех лет с присущими последнему характерными чертами: ярко выраженным чувством собственного достоинства, f воинственностью и мужеством, энергией и жизнерадостностью, ясным умом и способностью ориентироваться в трудных условиях. О типичности этого образа хорошо выразился старогладков-ский казак Синюхаев: «Да ведь тогда все у нас такие, как Лукашка, были, — все такие джигиты»1 2.

Автор показывает духовное родство Лукашки и Ерошки, носителя лучших черт старинного казачества, от которого Лука перенимает многие молодецкие приёмы. Но он именно представитель молодого поколения; его отличает собранность мыслей и степенность речи, трезвость взглядов, твёрдая убеждённость в правоте своего воинского дела — охраны границ. Лукашка — племянник старика, он из тех же Широких, что и Брошка. Автор отмечает в нём их общие родовые черты: «широкое выражение лица», «широкую спину», «широкие скулы и шею», а в одном из подготовительных вариантов «широкую кость его сложения».

Не ограничиваясь развёрнутой характеристикой казака в VI главе, автор в разных местах повести отмечает его «высокий рост», «белое, здоровое тело», «большие руки», «резкий, повелительный голос», что усиливает первое впечатление. Он одушевляет портрет своего героя показом его бодрости, силы его движений, сдержанной оживлённости и энергии, весёлого выражения лица «красивого казака». Читатель то и дело видит его смеющиеся, «блестящие чёрные глаза», лицо, сияющее удалью и радостью, слышит «сильный резкий голос» песельника, с верным поэтическим чувством передающего лучшие удалые русские песни.

Портретные зарисовки Лукашки автор даёт в типичных для казака положениях, например на сторожевой вышке или верхом на лошади. И отражённый в портрете психологический его облик также дан в типичных для казака отправлениях воинских обязанностей: на кордоне, в засаде, в момент тревоги. Действия его в секрете и при поимке абреков обнаруживают его удаль, заложенную в нём любовь к воинскому делу, выдержку, смелость и находчивость. «Спокойствие и торжественность» в первую минуту опасности сменяются в нём отчаянной решимостью и храбростью в схватке. Из тесных рамок кордонной службы Лукашка рвётся в бой. «А сходил бы в поход! Так мне хочется, так мне хочется...», — делится он с Олениным.

Толстой подчёркивает внутреннюю цельность казака. Ему чужда разъедающая рефлексия, столь характерная для Оленина. Он, например, не думает о грозящей опасности, идя ночью по лесу. О том, что его могут убить, ему и в голову не приходит. Образ Лукашки дан Толстым в движении. Писатель показывает нарастание в нём удали, воинского опыта, превращение его из «ма- i лолетка» в главаря казаков. В деле с абреками он невольно становится начальником отряда станичников, которые Чувствуют его превосходство и внимательно прислушиваются к его словам, не обращая внимания на присутствие молодого хорунжего и Оленина.

Лукашка неотделим от трудовой народной среды. Толстой рисует его человеком труда, действия. «Всякая работа,. крупная и мелкая, спорились в руках Лукашки». «Ловок» он и на охоте. Лу-кашке так же, как и Брошке, свойственен народный, практический взгляд на вещи. Лукашка не понимает, зачем Оленин уехал из дома, где жил так богато. Сам он «и так никуда бы не уехал». Он любит свою станицу, свой родной быт. «Хорошо у нас жить?» — спрашивал он Оленина.

Трудолюбие и деловитость соединяются в Лукашке с жизнерадостностью, жаждой веселья, разгула. Любовь не занимает исключительного места в его духовном мире, хотя он и серьёзно любит Марьяну. Если в ранних вариантах трогательные излияния казака во время свидания с Марьяной сменялись его мечтаниями о жизни с ней после свадьбы, то в окончательной редакции эти чувствительные сцены убраны. Лукашка, как и подобает казаку, любит сдержанно и властно, не растворяется в своём чувстве.’ Оленину странно, что Лукашка, получив подарок, не идёт поделиться своей радостью с Марьяной, что он не опечален тем, что долго не увидит невесты: «Что на неё смотреть-то?» — говорит Лукашка Оленину. Он сдержанно спокоен с ней при людях, лишь игра глаз выдаёт его внутреннее оживление. Он решителен и настойчив в своих исканиях. В его отношениях к Марьяне сказывается свойственная ему сила и самоуверенность молодости.

Речь Лукашки кратка и выразительна. Как и Брошка, он говорит «хорошим русским языком», ясными, понятными предложениями, в которых общерусские простонародные слова («торбы», «бают», «намедни», «обротали» и др.) перемежаются с казацкими терминами («малолеток», «монет», «душенька» и т. д.). Общерусский характер его речи не нарушают, а лишь локализуют восточные слова: «мюрид», «аул», «буза», «пилав» и др. Простонародный колорит и вместе с тем индивидуальный характер придают его речи неправильности в произношении ряда слов: «во», «вона», «эка», «пра», «хошь», «скучился» (соскучился), «пытал» (пробовал), «кажет» (кажется), «постановили» (поставили) и др.

«Ты к верхнему протоку сходи, там табун важный ходит. Я не вру, пра! Намеднись наш казак одного стрелил», — говорит он Брошке, употребляя ходовое в станице слово «важный» в смысле «хороший», казацкое «стрелил» вместо «застрелил», общерусские слова «табун», «намеднись» и характерное своё словечко ,«пра» вместо «право».

С разными людьми Лукашка говорит по-разному: задиристо с дядей Брошкой («Да что, дядя, разве от этого тебя не убили? Може так»); рассудительно с Олениным («Ну, коли не хвастаете, что дома житьё у вас такое, я из дома никуда бы не уехал»); повелительно с матерью («А что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что ль?»).

Разговор его с Марьяной исполнен целой гаммы чувств: речь его с ней то ласковая и нежная («Право... Что я тебе сказать хотел, — ей-богу! Приходи, Машенька»), то убеждающая («Ты не смейся надо мной, Марьяна! Ей-Богу! Что ж, что у меня душенька есть? А чорт её возьми! Только слово скажи, уж так любить буду — что хошь, то и сделаю»), то злобная («Да и что всё ждать, да ждать!»), то угрожающая («Помни ж!»).

По выходе повести реакционная критика резко обрушилась на Толстого за поэтизацию Лукашки, обвиняя писателя в воспевании «дикаря-зверя» и в унижении представителя цивилизованного общества. Но критика сужала и искажала значение этого противопоставления. Не «дикие» люди противопоставлены в повести «цивилизованным», а люди труда — представителям паразитического сословия. В образах казаков Толстой выразил деятельное, активное начало в противовес началу созерцательному. В образе Лукашки Толстой подчеркнул моральное превосходство цельного, неизломанного, выросшего в труде, в суровом казачьем быту молодого казака над унаследовавшим пороки своего класса столичным дворянином. И в этом противопоставлении была заложена большая прогрессивная мысль.

V

Героиня «Казаков» Марьяна принадлежит к числу самых ярких и пленительных образов в русской литературе. Красота и естественность казачки, её физическое и душевное здоровье, трудолюбие и жизнерадостность противопоставлены в повести фальши и лицемерию скучающих салонных женщин с их фальшивыми буклями и «спрятанными и изуродованными слабыми членами».

Смелой кистью великий художник возводит в идеал правды и красоты простую женщину — казачку. Марьяна по-своему так же обаятельна, как непосредственная, жизнерадостная и одарённая «барышня-графинюшка» Наташа Ростова.

Толстой не скупится на эпитеты, возвышающие его героиню, «величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего Творца». Он рисует её «величавую осанку»: она «величественно хороша», «чистая, неприступная, величавая». Эту величавость, подчёркивает он, придаёт ей здоровая трудовая жизнь на лоне природы. Труд — родная стихия Марьяны. Сельская работа для неё — не постылая и тяжёлая обязанность, а первое условие её существования, сделавшее её такой могучей, здоровой и прекрасной. «Весёлой и не усталой» выглядит она в самую горячую пору уборки винограда.

Гордой и весёлой, мужественной и нежной, глубоко обаятельной выступает Марьяна в повести. Если глаза Лукашки говорили: «Видали молодца?», то взгляд Марьяны, казалось, говорил: «Какова я красавица!». «Королева девка», — характеризует её Брошка.

Особенно подчёркивается гордость и неприступность Марьяны контрастом с хорошенькой, маленькой, пухленькой Устенькой, вечно смеющейся и болтающей.

Красота Марьяны — красота здоровой женщины из народа, сильной, могучей и прекрасной. Автор рисует «мужественный стройный стан», «могучее девственное тело красавицы», «сильные», «стройные» ноги, «щеголеватую, молодецкую походку», «прекрасные», «глубокие чёрные глаза», то «отенённые», то «блестящие», её «светлый счастливый смех». Она «гордою и весёлою царицей» кажется между другими. При всём том Марьянка — не идеальное, а живое, характерное лицо. «Черты её Лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, — писал автор, — ежели бы не этот большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных чёрных глаз, окружённых тёмною тенью под чёрными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки».

Гармоничности образа Марьянки автор достиг путём длительной творческой работы.

В окончательной редакции живой и пластичный образ Марьяны, так же как и образ Лукашки, не нарисован сразу, одной портретной зарисовкой. Читатель постигает его постепенно. В каждой новой сцене автор добавляет несколько характерных деталей, дающих представление об образе в целом. Эти отдельные портретные зарисовки и психологические характеристики героини, рассеянные в разных местах повести, сливаясь воедино, вырисовывают всё её существо красочно и рельефно.

Знакомя вначале читателя с Марьяной — стройной красавицей, бросающейся «со всех резвых ног» загонять скотину во двор, автор сразу даёт понять, что это — типичная казачка, «работница-девка», любящая труд, расторопная и ловкая в работе. Следующая сцена — сцена встречи Марьяны с Олениным — раскрывает новые стороны её облика. Читатель вместе с Олениным видит «высокую и стройную фигуру молодой казачки»; его так же, как и Оленина, поражает «твёрдая, молодая походка, дикий взгляд блестящих глаз... и стройность сильного сложения красавицы», Марьяна закрывает лицо рукавом и смотрит на Оленина «с детским ужасом и диким любопытством», а затем, оправившись, быстро, постукивая босыми ногами, пробегает мимо него, и читатель благодаря этим деталям чувствует дикую грацию, своенравие и порывистость казачки. «Девственною силой и здоровьем» веет от неё и в сцене на «балу», и во время сбора винограда, и когда она лепит кизяки по забору, то заходя в сырую утреннюю тень, то блистая на солнце яркой одеждой. Читатель вместе с Олениным не может оторвать глаз от этой картины, и вся сцена звучит гимном труду и красоте, воплощённым в облике Марьяны.

Толстой, вскрывая «диалектику души» своей героини, показывает разные, подчас противоречивые, её душевные состояния. Но это не нарушает цельности образа, — Марьяна всё время остаётся сама собой.

Испуганно отпрянувшая от Оленина в первый момент его появления, Марьяна через несколько часов уже не пробегает, а проходит мимо окна офицера, «ровно и сильно размахивая руками... тою особенною щеголеватою, молодецкою походкой, которою ходят казачки». Эта её походка и то, что она даже не поворотила головы на слова Брошки, а «только медленно повела на старика своими чёрными, отенёнными глазами», говорит уже не о стыдливости, дикости и резвости казачки, а о её гордости, сознании своей красоты и своего достоинства.

Манеру Марьяны медленно поднимать глаза и Лечат не сразу, её редкую улыбку автор отмечает в нескольких сценах (на завалинке, на «балу» у У стеньки др.), усиливая тем впечатление величавости, гордого сознания своего превосходства, которое производит Марьяна на окружающих, всецело подпадающих под обаяние её все покоряющей красоты.

Марьяна молчит или отвечает не сразу отнюдь не из-за недостатка соображения. Разговор её с Ванюшей в клети и Лукашкой у забора свидетельствует о её здравом, подчас насмешливом уме, о присущем ей весёлом юморе.

Марьяна порывиста или спокойна, проста или величава, важна или насмешлива, строга или весела в зависимости от обстановки, и потому все эти переходы из одного состояния в другое кажутся естественными и закономерными и не нарушают цельности впечатления от образа девушки. Её характер, мысли, чувства и настроения как в зеркале отражаются в её движениях, взглядах, выражении лица, голосе и жестах. Физический и нравственный облик Марьяны слиты в одно гармоническое целое.

По тому, как она ласково смотрит на Лукашку или порывисто прижимает к себе, именуя его «братцем», видно без всяких пояснений автора, что она любит молодого казака. Но вот она отрицательно качает головой в ответ на его нашёптывания, и мы чувствуем, что она ласкова и тверда в одно и то же время, что любит она серьёзно и сдержанно, не поступаясь своими строгими нравственными правилами. Она вырывается из объятий Лукашки со словами: «... а ты к своей душеньке поди», и за этим кроется и её уверенность в любви к себе казака, и скрытая, гордая, не унижающаяся до упрёков ревность. Твёрдый душевный закал её сказывается на свидании в том, как она спокойно .выслушивает Лукашку, хотя по изломанной ею на мелкие куски хворостине можно догадаться о её внутреннем волнении, и в том, как она, не вырывая своих рук из рук Лукашки, отдаляет от себя возлюбленного и со спокойным выражением лица и голоса отвечает ему, что замуж пойдёт, а глупости не сделает. То, что-это спокойствие объясняется не холодным бесстрастием, а- твёрдостью правил и сдержанностью, красноречиво доказывает последовавший затем страстный порыв Марьяны.

Под величавой красивой внешностью казачки скрывается богатый внутренний мир. При всей своей непосредственности и простоте она — натура своеобразная и глубокая. В повести отмечена и сила характера, и самостоятельность мысли, и способность к сильному чувству, и нравственная чистота, и глубокое чувство человеческого достоинства, присущие ей.

Твёрдость и строгость её нрава ощущают'все окружающие: И Устенька, называющая её «корявой», и Ергушов, шутливо обнимающий всех женщин на завалинке, за исключением Марьяны, и Назарка, говорящий о ней Лукашке: «Да вот сунься-ка!», и сам Лукашка, безуспешно Пытающийся подчинить себе эту неподатливую натуру («Ишь, хорунжиха! — и не пошутит, чорт!»), и Оленин, испытывающий по отношению к казачке уважение и страх. «Почему-то он боялся Марьянки и ни за что бы не решился сказать ей слово шуточной любви», — пишет автор. «Что хошь, то и сделаю», «что ты велишь, то и сделаю» — почти одинаково признаются ей в своей покорности простой казак Лу-кашка и дворянин-интеллигент Оленин. Это усиленное подчёркивание силы воздействия, производимого молодой казачкой, гораздо ярче оттеняет её облик, чем статичное описание её женщи-ной-царицей, в которой есть что-то «повелительно-прекрасное» (в редакции 1858 г.). О своей твёрдости она говорит сама: «Я раз слово сказала, и будет! Твёрдо, как камень». ^

Она держит себя независимо и гордо с Лукашкой («Пускай к другим ходит», — гордо отвечает она Устеньке, пугающей её неверностью казака), насмешливо и неприступно с Олециным («Ничего тебе не будет!»; «Разве господа на мамуках женятся? Иди!»).

Марьяна — натура скрытная, сдержанная, целомудренночистая. Все её интересы и стремления связаны с трудом и семьёй. Она совсем не разделяет мнения Устеньки, что на девичьей воле нужно гулять, а замужем «и в мысль радость не пойдёт, дети пойдут, да работа». «Что ж, другим и замужем жить хорошо. Всё равно!» — спокойно отвечает Марьяна, отстаивая-свой глубокий и серьёзный взгляд на женское счастье. Недолговременная её благосклонность к Оленину именно вызвана новым для неё возвышенным взглядом Оленина на неё как на женщину и человека.

Марьяна равнодушна к богатству Оленина, ей чужды мелкие, корыстные побуждения Устеньки. Прислушиваться к словам Оленина заставляет её жажда духовного развития. Её неразвитому, но пытливому сознанию нужна духовная пища, и она «слушает всем существом своим, когда он говорил» «о казачьих делах, о соседях, о России», задумывается над его желанием опроститься. «Она привыкла к нему, поняла его речи и ей лестно стало, что он её любит», — разъяснял Толстой в одном из конспектов повести 1857 г. Почтительное отношение Оленина к Марьяне, в отличие от грубого отношения к ней Лукашки, нравилось гордой и ревнивой девушке, и она даже допускала мысль о возможности её сближения с офицером. «Смотри, тогда других баб не люби! Я на это сердитая», — говорила она Оленину. Однако её обещание выйти замуж за него звучит несерьёзно, полушутливо. Он для неё всё же остаётся барином, человеком «белой кости».

Героический подвиг Лукашки, так трагически закончившийся, подняв казака на большую моральную высоту, восстанавливает нарушенное равновесие. Чувство истинной любви к родному ей по духу и складу человеку вспыхивает в Марьяне с новой силой, и она с отвращением и злобой отворачивается от офицера, чуждого интересам станицы.

Речь Марьяны, немногословная и выразительная, отражает её твёрдый и определённый взгляд на вещи. Она насмешлива и остра в весёлые минуты («Ну, что сказать хотел, полуночник?»; «Легко ли! Какой буйвол разъелся, а жениться молод!»), спокойна и рассудительна во время серьёзного разговора («Ты не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова», — говорит Марьяна, не изменяя спокойного выражения лида и голоса. — «Известно, я девка, а ты меня слушай»).

В речи Марьяны отражена и присущая ей эмоциональность, и порывистость. Сдержанной страстью звучит её ласковое обращение «братец» во время свидания с Лукашкой; грубо и жёстко кричит она Оленину, плача по раненом казаке: «Уйди, постылый!». Грубоватая её лексика в окончательном тексте значительно смягчена по сравнению с первоначальными вариантами*повести. Задумчиво и лирично звучит её рассказ о переживаниях Оленина: «Что он мне раз сказал, постоялец-то, — проговорила она, перекусывая травинку. — Говорит: я бы хотел казаком, Лукашкой быть или твоим братишкой, Лазуткой. К чему это он так сказал?»

В лице Марьяны Толстой создал правдивый, реалистический образ простой русской женщины, поражающей читателя своей внутренней красотой и силой.

Молодая казачка, вместе с Брошкой и Лукашкой, близкими ей по духу и складу, олицетворяет трудовой и поэтический мир станицы в противовес индивидуалисту Оленину, «нелюбимому» и непонятному казакам. В общем идейном замысле повести образ Марьяны играет значительную роль, поскольку он воплощает основную мысль о превосходстве народной жизни над пустой и бесцельной жизнью дворянского общества.

VI

Миру простых людей, спокойных и уравновешенных, противостоит в повести герой-дворянин, неудовлетворённый своим социальным бытием, мучающийся несовершенством своей жизни.

^Типичные черты своего героя Толстой почерпнул из наблюдений над молодыми представителями московского дворянства, над бытом передовых офицеров на Кавказе, а главным образом — из самонаблюдений. В переживаниях Оленина отразились некоторые черты духовного развития самого, автора: владевшее им" чувство вины дворянства перед народом, сознание пустоты дворянского существования, тяготение к народу, горячее стремление приносить пользу людям.

В поисках путей сближения с народом Толстой наделяет своего героя присущими ему самому социально-нравственными исканиями. Это не привело, однако, к субъективизму в изображении героя, так как, во-первых, сам молодой Толстой, с его напряжёнными поисками путей для выхода из тупика общественных отношении, был чрезвычайно яркой социальной фигурой, а во-вторых, Толстой, анализируя свои поступки и переживания, всегда старался выяснить их общественную сущность.

Характеристика Оленина, «молодого человека» в московском обществе, нигде не кончившего курса, нигде не служившего и никогда ничего не делавшего (см. главу II), повторяет автохарактеристику Толстого в дневнике 1850 г. Отзвуками настроений Толстого, известных по его ранним дневникам, является презрение Оленина к «свету», раздумье над тем, во что вложить силу Молодости, его поиски нового идеала, стремление «жить хорошенько». Оленин принадлежит к серии героев Толстого (Ир-теньев, Нехлюдов из «Утра помещика», Пьер Безухов, Левин, Нехлюдов из «Воскресения»), в которых писатель воплотил свою неудовлетворённость окружающим, поиски выхода, тяготение к народу, моральные порывы к самосовершенствованию, интенсивность и глубину мысли. Но Оленин, как и другие герои Толстого, является не только отражением личности автора, а представляет собой яркую индивидуальность, в которой Толстой вместе со своими чертами типизирует черты лучшей части дворянской интеллигенции, осознавшей и осудившей пороки господствующих крепостнических отношений. Оленин — один из самых ярких положительных героев раннего Толстогош всей русской литературы 50—60-х годов. Отказавшись от подчёркнуто прозаического образа офицера Губкова (первая редакция) и образа незаурядного героя, резко отрицающего устои современного общества (предпоследняя редакция), Толстой останавливается на изображении Оленина положительным «молодым человеком 40-х годов», «отличным малым», влечение которого к казакам является не романтическим порывом, а вытекает из критического отношения к окружающей действительности и моральных исканий человека, ищущего общественно-оправданного приложения своих нерастраченных сил.

Народные типы, величавые и сильные, как сама природа, были Толстым изображены с присущим народу сознанием своей гордой силы. Героизация эта явилась результатом художественного изображения правды жизни, пристального изучения художником интересов, быта и психологии народной массы. Толстой в своей повести полностью ответил призыву Добролюбова «проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать всё тем простым чувством, каким обладает народ».

Р. Б. Заборова