ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ «СВЕТЛАНЫ» В. А. ЖУКОВСКОГО

Обращаясь к истории создания баллады В. А. Жуковского «Светлана», учитель может поставить ряд вопросов: 1) Каковы русские и западные источники баллады Жуковского «Людмила», предшественницы «Светланы»? 2) В каком соотношении находятся «Людмила» и «Светлана»? 3) Насколько ориентирован Жуковский на русский фольклор и на современные ему баллады русских авторов (Дмитриева, Львова, Муравьева) в пору работы: над своей балладой в русском духе — «Светланой»?

Следующий круг вопросов возникает в связи с «Людмилой»' и «Светланой» как двумя звеньями одной цепи — истории создания Жуковским русской баллады: 1) Какое влияние оказали на осуществление замысла «Светланы» шумный успех «Людми- ч лы», восторженные отклики читателей и критиков? 2) Почему «Людмила», созданная Жуковским легко и быстро, не удовлет-:? ворила самого создателя, и он, едва закончив «Людмилу», взялся . за «Светлану»? 3) Правомерно ли рассматривать «Людмилу» и «Светлану» как варианты-подражания западным образцам? Или они имеют свою творческую историю?

И наконец, третий круг вопросов, встающий перед учителем, изучающим «Светлану» Жуковского: 1) Была ли в русской поэзии первого десятилетия XIX века ясно выраженная направленность на балладный жанр? 2) Почему для подражания был выбран немецкий поэт Бюргер? Только ли в пристрастии Жуковского здесь дело? 3) Как увлеченность Жуковского Бюргером сказалась на творческой истории «Людмилы», а затем «Светланы»? Исчерпал ли для себя Жуковский немецкий балладный образец? И почему снова вернулся к нему спустя два десятилетия—в «Леноре» (1831)?

Эти вопросы определяют современный, уровень подхода к творческой истории «Светланы» Жуковского. Попытаемся ответить на некоторые из них.

Творческую историю литературного явления нередко можно проследить на «сломах» этого явления, когда одно произведение определенного жанра (в данном случае балладного) отрицает уже сделанное предшественниками и продолжает его, разрешая сходную задачу. Таково последовательное появление трех баллад Жуковского: «Людмила» (1808), «Светлана» (1812) и «Ле-нора» (1831).

В творческой истории этих произведений первостепенное значение имеют следующие направления работы поэта: занятия фольклором, тщательное изучение баллад Бюргера и Шиллера (в их сопоставлении), самостоятельные переводы баллад и редакторская правка чужих баллад, раздумья Жуковского в-письмах, статьях о принципах балладного жанра и переводы поэтом балладных произведений.

Изучение творческой истории трех баллад Жуковского как внутренне связанных между собой произведений выводит к общим вопросам: каково движение балладного жанра у Жуковского (этапы становления, развития, кульминации), каково теоретическое осмысление этого жанра самим поэтом и какова история баллады (внутри романтического, а затем реалистического метода).

Одним из толчков к созданию баллад Жуковского были балладные произведения Шиллера и Бюргера — немецких поэтов, особенно популярных в начале XIX века. Их популярности способствовал своими переводами сам Жуковский. В первой из его баллад — «Людмиле» — сказалось увлечение бюргеровской «Ленорой», в которой Жуковский видел образец балладного жанра. Его привлекали простонародность языка «Леноры», обыденность, безыскусственность и динамичность событий, таинственность ситуаций, фантастический элемент как выражение народного мировосприятия, простота, незатейливость поэтической формы, стремительный ритм.

Но, создавая «Людмилу», Жуковский шел своим путем. Прежде всего, поэт стремится придать балладному действию героический и трагический характер, вовлекает читателя в сопереживание своим героям. В «Людмиле» имена, географические названия, образы выдержаны в духе русской народной словесности и русской жизни. Жуковский последовательно разрушал балладную магию Бюргера, нагнетая атмосферу таинственности (что было главным в балладной поэтике) принципиально иными средствами, чем немецкий поэт. Отступая от точности перевода, Жуковский отступал и от жанровых принципов немецкой баллады. Обнажая трагизм ситуации, он должен был вполне отказаться от простонародной насмешки, свойственной Бюргеру, напротив того, усилить (если не вновь ввести) элемент высокой патетики. Поэт утверждал в «Людмиле» свою неповторимую художественную манеру: при стилистическом и мелодическом единстве отрывка он развертывал в нем смысловые противоположности (например, диалог матери и дочери — в начале «Людмилы»), Таким образом он мог переводить балладную тайну из событийного плана в виртуозно воссоздаваемый им план эмоционального переживания этой тайны (пример тому — досочиненный им пейзажный отрывок перед появлением героя-мертвеца).

Жуковскому принадлежит самостоятельное художественное решение в разработке сугубо литературных приемов. Для его «Людмилы» характерны внешнее легкое изящество и углубленный психологизм (позднее в «Светлане» это найдет исход в довольно сложном психологическом состоянии полусна-полуяви).

Жуковский создал мелодическую балладу с внешне спокойным ритмом. Едва закончив «Людмилу», Жуковский приступает к «Светлане».

Успех «Людмилы» у русских читателей был восторженным и единодушным. Одно из свидетельств этого успеха — последовавшие многочисленные подражания «Людмиле» в стихах и прозе. В этих подражаниях происходила адаптация чужой идеи западного балладного образца, ее активное приспособление к нормам русской поэзии.

У нас нет документальных свидетельств реакции Жуковского на успех «Людмилы» у публики, свидетельств того, чем не устраивала его первая баллада, поскольку традиция закреплять факт работы над литературным произведением, обсуждать в письмах процесс его создания оформится несколько позднее. Однако есть важные для нас указания на временные вехи: известно, что «Людмилу» Жуковский закончил 14 апреля 1808 г., напечатал ее в сентябрьском номере «Вестника Европы» и в том же 1808 г. уже работал над «Светланой».

Острота момента заключается в том, что Жуковский, не давая себе перерыва, возвратился к сюжету «Людмилы», чтобы по-новому осмыслить его в «Светлане». Так бывает в ситуации творческой неудовлетворенности. Причем «Светлана» создавалась не единым духом, подобно «Людмиле». В годы работы над ней (1808—1812) Жуковский сочинил еще два балладных произведения: «Кассандру» и «Громобой», между собой совершенно несхожих. Работа над «Светланой» прерывалась и вновь получала творческий заряд. Поэтическая мысль Жуковского обретала разные направления и вновь сосредоточивалась на одном — на замысле этой баллады.

«Светлана» и хронологически, и в жанровом отношении, и по настроению связана с «Людмилой», но и отличается от нее, 1808—1812 гг., время раздумий над «Светланой», были отмечены для Жуковского не только многообразием жизненных планов, творческих замыслов, но и деятельным стремлением к их осуществлению. «Планов и предметов в голове пропасть, и пишется как-то скорее и удачнее прежнего»,— сообщает он своему задушевному товарищу А. И. Тургеневу 15 сентября 1809 г.1. А через год, 7 ноября 1810 г., в письме к нему же с удивлением вспоминает прошлое («Вся моя прошедшая жизнь покрыта каким-то туманом недеятельности душевной») и противопоставляет ему нынешнее свое состояние («Но теперешняя моя деятельность, наполнив душу мою...»)2.

С энтузиазмом и почти единолично выпускает Жуковский в 1808—1809 гг. «Вестник Европы». Полным ходом пошло теперь и давно задуманное Жуковским «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов». Оценочный принцип отбора («лучшие стихотворцы») ко многому Жуковского обязывал.

Работа над «Собранием» потребовала от Жуковского теоретического осмысления и классификации современных поэтических жанров; балладе, широко Жуковским к этому времени изученной и представленной в сборнике, предназначалось одно из ведущих мест. Жуковский занимался редактированием балладных текстов Муравьева, Карамзина, Державина, Дмитриева и попутно обосновывал правомерность той или мной правки.

Захваченный стихией живой, современной ему национальной русской поэзии, Жуковский и свои собственные творческие планы не мог не соизмерять с ней. Редактирование Жуковским чужих балладных произведений естественно активизировало замысел его собственной баллады «Светлана» и влияло на определение ее эмоциональной атмосферы. Так, редактируя текст баллады русского поэта И. И. Дмитриева «Отставной вахмистр», Жуковский настойчиво устранял нарочитую карикатурность центрального образа. Он как бы выводил балладу на серьезный путь, и эта серьезность оживляла фантастические элементы, маловыразительные в прежней стилистической атмосфере карикатуры.

Все это весьма значимо. И в собственной творческой практике Жуковский, по всей вероятности, решает в этот период вопрос о допустимых границах несерьезности в балладном жанре. Жуковский в «Светлане» виртуозно балансирует между легкой незатейливой шуткой и серьезной патетикой чудесного происшествия.

Работа над «Собранием» приближала Жуковского к тем богатым пластам национальной поэзии, где баллада пересекалась с другими жанрами: стихотворной повестью, романом, шутливой литературной сказкой. Поэт изучал эти смежные с балладой поэтические опыты и несомненно хорошо их знал, даже если и не включил в «Собрание». Так, он не мог не обратить внимание на «Причудницу» (1795) И. И. Дмитриева, сказку в стихах, содержащую отчетливые балладные реминисценции. Эта необычная, романтическая сказка была полна драматических причудливых переходов героини из одного психологического состояния в другое (сон, похожий ка бред, в котором прекрасные дворцы и сады нимф неожиданно сменяются жилищем «ведьм, волков, разбойников и злых духов»). Она могла подсказать Жуковскому ту смену душевных настроений, которые переживет позднее его Светлана: ожидание милого, гадание и надежды, разочарование, вновь ожившая мечта и радость ее исполнения, ужас перед жутким открытием, пробуждение и т. д. И еще другое мог увидеть Жуковский у И. И. Дмитриева и так или иначе соотнести со своей «Светланой»: легкие полушутливые авторские замечания, перебивающие напряженное развитие таинственных событий, и больше того, изящное авторское обрамление фольклорной легенды, занимающей центральную часть произведения.

Но особенно важным могло оказаться для Жуковского произведение в балладном духе Н. А. Львова «Ночь в чухонской избе на пустыре» (1797). Оно воспринимается как своего рода забег к «Светлане»: в балладе Жуковского, как и у Львова, меланхолическая атмосфера полусна-полуяви позволяет развернуться фантастическому сюжету. Кроме того, поэтическая жизнь «Светланы», как и произведения Львова, способна проявиться лишь на фоне фольклорном.

Творческая история «Светланы» несомненно складывалась и в процессе общего формирования взглядов Жуковского на историческую достоверность художественного произведения. И здесь важно понять характер исторических занятий поэта, на наш взгляд, не случайно совпавших по времени с работой над «Светланой».

На первый взгляд, эти занятия должны были бы воспитывать у Жуковского точность и обязательность по отношению к конкретному факту. Переписка Жуковского и А. И. Тургенева 1810 г. свидетельствует о настойчивом желании первого «иметь основательное понятие о древности славянской и русской». В каждом письме Жуковского к другу содержится очередная просьба прислать ему книги ученых-историков «о нравах древних славян», составить «полную роспись всех книг русских, немецких, latinskych (латинских) и других, принадлежащих к русской и славянской истории». Письма обнаруживают этнографические интересы Жуковского, его намерения совершить путешествие «в глубь веков», в древний Киев и в Крым.

Так издалека и основательно приступал Жуковский к осуществлению своей поэмы из древней славянской истории «Владимир». В этой основательности сказались, конечно, и тип воспитания поэта (классическая историко-филологическая подготовка, полученная в Московском благородном пансионе), и выразившийся в личности поэта общий характер эпохи (энциклопедизм, рационалистический подход к факту), и одновременно необычный темперамент Жуковского: при пылкости чувств — замедленность и даже леность в осуществлении задуманного.

Однако при всей серьезности и, казалось бы, беспристрастности этих занятий историей поэт выбирает из научных трудов прежде всего нравственные сентенции общего характера, явно не отражающие какую-либо конкретную ситуацию. Но еще более показательно, как Жуковский обращался с конкретным историческим фактом, когда тот попадал в орбиту его художественных интересов. Заботясь об исторической точности будущей поэмы Жуковского, А. И. Тургенев предложил поэту предпочесть Владимиру Святослава. Жуковский не согласился, объясняя свой выбор тем, что «читатель легче верит вымыслам о Владимире, нежели вымыслам о Святославе, хотя последний по героическому характеру своему и более принадлежит поэзии, нежели первый». Жуковский понимает, что фигура Святослава исторически более достоверна, но именно потому она его и отпугивает. «Историческое восприятие» Святослава не входило в планы Жуковского. Его путь к поэме лежал через «сказки и предания». Именно последние, по мысли Жуковского, «приучили нас окружать Владимира каким-то баснословным блеском, который может заменить самое историческое вероятие». А затем поэт конкретизирует путь, по которому пройдет его работа над «Владимиром»: «Поэма же будет не героическая, а то, что называют немцы romantisches Heldengedicht; следовательно, я позволю себе смесь всякого рода вымыслов, но наряду с баснею постараюсь ввести истину историческую, а с вымыслами постараюсь соединить и верное изображение нравов, характера времени, мнений». Но ведь это путь русской баллады, а не исторической поэмы! И не случайно в работе над «Светланой» Жуковский использовал сам метод подготовительных работ к «Владимиру», но впервые он составляет детальный конспект будущего содержания произведения1.           *

\ Существенное дополнение в понимание этого вопроса вносит и статья Жуковского, переведенная или сочиненная им в это же время «О переводах вообще и в особенности о переводах стихов» (1810), в которой поэт исторической, географической и этнографической точности противопоставляет гармонию в произведении.

«Вы своею точностью необходимо должны уничтожить гармонию»,— предупреждает он'переводчиков.

Так готовилась почва для «Светланы», «прелестного и неверного» 2 переложения немецкой баллады. Неверность образцу становилась у Жуковского новой художественной, а не только узко переводческой задачей. Она способствовала раскрепощению от жестких норм образца, сообщала творческому воображению простор, позволяла полнее реализовать возможности поэтической национальной стихии, «собственного своего языка», как называет ее Жуковский. В период работы над «Светланой» Жуковский, по существу, вырабатывал новые (по сравнению с «Людмилой») жаВровые принципы русской баллады. Он не смог закончить свою историческую поэму «Владимир», поскольку уже в замысле предназначал для нее балладный путь сцепления событий. Но работа над этой поэмой из славянской и русской истории, так же как и над «Собранием русских стихотворений», прямо соотносилась с процессом создания «Светланы», дополняя и в известной степени направляя его.

Таким образом, изучение новых фактов творческой истории «Светланы» проливает дополнительный свет на сам метод работы Жуковского над осуществлением замысла баллады. Нас же интересовал главным образом жанровый аспект при выяснении творческой истории «Светланы».      >

Мы обратились к истории создания двух баллад как к связному целенаправленному творческому акту. И в результате увидели перед собой динамичную страницу истории русской поэзии. «Людмилу» и «Светлану» разделяет короткий промежуток времени, отмеченный, однако, стремительным усложнением задач национальной литературы в связи с настойчивыми поисками русским обществом своего национального лица накануне трудной героической эпопеи 1812 г.