Анатоль Франс. Биография и обзор творчества

Анатоль Франс родился в Париже. Его отец, Франсуа Тибо, держал на набережной Сены, недалеко от Лувра, книжную лавку, и первые впечатления маленького Анатоля Тибо связаны с книгами. Тома, заполнявшие полки и шкафы в магазине отца, возбуждали жаркие споры книголюбов, посещавших лавку. Среди посетителей было немало знаменитых людей, поэтов и критиков, ученых и художников. Приходили сюда критик Жюль Жанен и любители антикварных редкостей братья Гонкуры. Книги, столь ценимые другими, возбуждали сначала безотчетное любопытство мальчика, потом всецело овладели его интересами, превратились в страсть. Любовь к книгам сохранилась на всю жизнь и окрасила само творчество писателя в своеобразные, несколько меланхолические тона пассеизма.

Впоследствии, когда сын книгопродавца Анатоль Тибо стал уже Анатолем Франсом, прославленным писателем и неугомонные почитатели, осаждавшие его, допытывались, где почерпнул он разносторонние и поистине неистощимые свои познания, он с улыбкой указывал на книжные полки своего кабинета: «Вот мои источники. Вы найдете здесь только великих или интересных писателей, которые говорили хорошим французским языком, т. е. которые хорошо мыслили, потому что одно неразрывно связано с другим. По поводу того, что я видел и узнавал в наше время, я старался возможно лучше сказать то, что сказали бы эти прекрасные умы прошлого, если бы они увидели и узнали то же самое» '.

Анатоль Франс великолепно знал историю человеческой культуры, и подчас затрудняешься определить, кто же он в первую очередь — писатель, мастер художественного образа или ученый, философ, историк, критик, литературовед. Его работы о Жанне д’Арк, Рабле, многочисленные предисловия к книгам писателей XVIII столетия поражают глубиной критической мысли и обстоятельностью знаний.

Анатоль Франс поистине вдохновенно любил свой Париж. «...Древний и глубокочтимый Париж с его шпилями, башнями,— все это моя жизнь, это я сам; и я был бы ничем без всех этих вещей, что отражаются во мне тысячью оттенков моей мысли, животворят меня и вдохновляют»,— говорил он о себе устами своего героя Сильвестра Бонара'.

Парижу и Франции принадлежало сердце писателя, Франции должно было принадлежать и его имя. Анатоль Тибо избирает себе псевдоним — «Франс», так зовется его родина (France).

В собрании новелл Анатоля Франса есть маленький рассказ о Кренкебиле, уличном продавце. Кренкебиль ждал четырнадцать су, Которые должна была вынести из дому покупательница, взявшая у него три луковицы. Четырнадцать су — сумма ничтожная, но для Кренкебиля... На беду явился полицейский, на беду на улице оказалось много экипажей, - движение застопорилось, всем мешала тележка Кренкебиля. Крики, шум. Кренкебиль упорно не хотел уходить. Он должен был получить свои четырнадцать су. Ведь он стар, ему не так-то легко добывать себе пропитание. Полицейскому кажется, что старик оскорбил его бранной кличкой. И вот Кренкебиль арестован. Толпа гогочет. Ей нравятся подобные зрелища. Кренкебиль предстает перед судом. Все совершается по букве закона: штраф и двухнедельное пребывание в тюрьме. Совсем немного. Но никто уже не хочет покупать у человека, побывавшего в тюрьме. Все ниже и ниже опускается Кренкебиль и сам не может понять, что с ним стряслось, почему он пьет, — ведь никогда раньше он не пил, почему таким мрачным кажется ему теперь этот мир, раньше казавшийся сносным. И вот пришла нищета, беспросветная нищета... Стояла зима. Старик^ прогнали из каморки, и ночевал он теперь под тележками в сарае. Дожди шли непрерывные, недели три подряд, сточные канавы переполнились, и сарай был почти весь затоплен...

Кому придет в голову мысль заглянуть в полузатопленный осенними дождями сарай, где ночует нищий старик? Мало ли на свете бездомных бродяг! Но есть, оказывается, беспокойные люди, которые не могут равнодушйо пройти мимо несчастий человеческих. Это писатели. «Они великодушны. У них всеобъемлющее сердце. Они сочувствуют всем страданиям. Они трудятся, чтобы их смягчить». Это творческое кредо Анатоля Франса.

Писатель прожил долгую жизнь. Из восьмидесяти лет шестьдесят пять посвящены литературному труду. Еще пят надцатилетним мальчиком он напечатал в литографии отца свое школьное сочинение «Легенда о святой Родогунде».

Началось с мечтаний о славе великого поэта. Во французской поэзии накануне событий Парижской коммуны самым ярким явлением была группа парнасцев. К парнасцам потянулся молодой Франс. Впоследствии он признавался, что поэтом себя не считает: «Поэты мыслят сразу стихами, я же сначала писал прозой и ее переводил в стихи».

Культ красоты, объективность творчества, увлечение античностью — все то, что входило в поэтическую программу парнасцев, импонировало молодому поэту. Анатоль Франс в 70-х годах XIX столетия выпустил сборник «Золотые поэмы» и стихотворную драму «Коринфская свадьба». Здесь внешние черты франсовской музы напоминают манеру парнасцев, и они с восторгом приняли в свою среду многообещающего юношу. Об утраченной светлой юности мира печалились парнасцы, проклиная свой грязный, торгашеский век. Та же печаль о далекой и прекрасной Элладе — в стихах молодого Франса:

Эллада, дочь морей и взморий золотистых,

В груди твоей и страсть и неги забытье.

А песнь твоей любви струится в звуках чистых:

Гармония волной нахлынула в нее...

Навек ушел твой смех из сумрачного мира,

Ушла и грация с тобой и красота.

Напрасно ждет певца покинутая лира,

И землю ужасом объемлет темнота.

Но не все сходно у парнасцев и Франса. Те же внешние черты, но душа иная. Парнасцы уверовали в «дряхлость мира», фатальную, неизбежную, независимую от людских воль всеобщую гибель, и тосковали, и метались, и бросались из одной крайности в другую. Не то у молодого Франса, Франса-парнасца. Здесь бьется молодое сердце, которое живет и хочет жить, здесь молодые глаза, которые влюбленно смотрят на мир. Стихотворение «К лучезарности» — лучшее тому свидетельство. Это — взволнованный и страстный гимн жизни и солнцу.

«Коринфская невеста»

Легенда о Коринфской свадьбе знакома русскому читателю по балладе Гете «Коринфская невеста» в переводе Алексея Толстого. И Гете и Франса привлекла к этой легенде философская тема, тема нравственного противопоставления религии и человека.

В «Коринфской свадьбе» действие происходит в первые века христианства. Юные Гиппий и Дафна любят друг друга, они помолвлены. Гиппий отправляется в дальнее плавание, чтобы, возвратившись, назвать Дафну своей женой. Но беды подстерегают юную любовь, и главная из них — христианская религия. Мать Дафны, чтобы избавиться от болезни, уговаривает дочь постричься в монахини. 'Только этой жертвой богу надеется она продлить свои дни. Несчастная Дафна противится: «Завистливый Христос! Ликуй, печальный бог,— ведь ты так любишь муки!» Возвратившийся Гиппий не узнает своей невесты. Она печальна и бледна и держит себя отчужденно. В конце концов она гибнет, приняв яд.

Словом, мораль христианства противоречит природе. Анатоль Франс — сторонник идей Ренессанса. В поэме звучит легкая грусть о далекой античности, ее очеловеченных богах, как бы олицетворявших любовь древних греков к жизни, к человеческой красоте.

«Преступление Сильвестра Бонара»

Анатоль Франс вошел в ранг больших писателей Франции после выхода в свет романа «Преступление Сильвестра Бонара» (1881). Авторитетные критики посвятили книге обширные статьи. Академия присудила автору премию, отозвавшись о романе как о «выдающемся явлении литературы». Франсу было еще только 37 лет, но для читателя он был убеленным сединами стариком, с «доброй сутулой спиной», ибо все хотели видеть в его обаятельном герое, ученом Сильвестре Бонаре, мастерски сделанный автопортрет.

Действительно, многое и в физическом и в духовном облике литературного героя напоминало самого писателя. В дневнике Сильвестра Бонара (роман написан в форме дневника) не раз с милейшей и добродушной насмешкой описывается нос ученого: «Этот нос, столь замечательный своей массивностью, окраской и формой, вполне законно привлек внимание феи...» и т. д. Писатель подтрунивал над самим собой: его выразительный нос запечатлен на портретах.

Сильвестр Бонар — библиофил. Он окружал себя редкими книгами. Какая-нибудь библиографическая находка волнует его чрезвычайно. Он весь в прошлом. Прошлое до мельчайших подробностей ему известно, но мир окружающий, современный почти неведом. И сам Франс — библиофил, он так же самозабвенно любит книги и предметы материальной культуры минувших эпох. Сходство, как видим, и здесь.

Писатель так же добродушно вышучивает свой пассеизм, как и свой нос. Мы увидим, как всюду Франс незаметно и тонко, но вместе с тем настоятельно убеждает нас в том, что жизнь важнее архивных ценностей. Вот его ученый, проведший большую часть своих дней в тишине кабинета, среди старинных книг и рукописей, волей случая брошен в водоворот людской толпы с ее обыденными интересами, волнениями, страстями. Ученый растерялся, но в его записях мы видим осуждение не толпы, а самого себя, своей отрешенности от жизни, от людей. «Вокруг меня жизнерадостные люди теснятся кучками перед съестными лавками, и я колышусь, как обломок кораблекрушения, по воле этих живых волн, ласкающих даже тогда, когда они вас заливают». Никакой враждеб ности к толпе нет, наоборот, чувство симпатии и приязни: ♦В живости неаполитанского народа есть что-то мягкое и ублажающее».

Писатель нарочито сталкивает утонченную натуру знатока литературы, воспитанного на образцах самой изысканной культуры прошлого, с наиболее заурядными, грубыми проявлениями жизненной активности уличной толпы. И все симпатии его на стороне жизни, пусть грубой, но яркой, не сравнимой ни с какими ценностями истории.

Вот она высшая мудрость — жить и наслаждаться настоящим, как это делает народ, не лукавя, не убегая от современности, не создавая себе мнимую жизнь в воображении, в иллюзорности пассеизма. «Взгляните-ка на этого парня, — он прислонился к решетке, увитой виноградом, глядит на звезды и ест мороженое. Он не нагнулся бы поднять ту старую рукопись, которую я ищу с такими трудностями. Воистину, человек скорее создан, чтобы есть мороженое, нежели копаться в древних текстах».

Франс до конца дней останется влюбленным в прошлое, как бы ни подтрунивал он над своей страстью, влюбленным в камни, которые «поют», рассказывая ему «чудесную историю Франции», но в этой любви — уважение к человечеству, жившему до нас, к его труду, вдохновенному и гениальному. Поклоняясь делу рук человеческих, мы поклоняемся самому человеку. Однако, как бы ни было велико наше уважение к предшествующим поколениям и их гению, оно не должно мешать нам ценить настоящее и всеми силами способствовать счастью живущих людей, наших современников. Такова концепция Франса. Потому если и нужно говорить о пассеизме писателя, то только в гуманном и благородном плане.

Герой романа Сильвестр Бонар, погруженный в книги, в далекую историю, случайно сталкивается с нуждами реальной жизни, узнает, что в доме, где он живет, на чердаке, в нетопленом помещении, ютится семья. Он посылает ей вязанку дров, и этот акт человеколюбия, проявленный к живому человеку, оказывается гораздо важнее его кропотливых и многолетних исторических изысканий («Полено»).

Сильвестр Бонар встречает бедную девочку, внучку Клементины, которую он когда-то робко любил, и все силы его сердца бескорыстно и жертвенно отданы теперь осиротевшему ребенку. Когда внучке Клементины нужно было выйти замуж, старик продал свою библиотеку, чтобы дать ей приданое. «Жанна, мне наскучили эти книги; давайте продадим их»,— говорит старик. Он лукавит: ему больно расстаться с книгами, они уже часть его существа, но счастье живого человека важнее всех ценностей мира.

Франс почти не касается здесь социальных вопросов времени, кроме одного, который не раз потом станет обсуждать на страницах своих произведений, — вопроса взаимосвязей человека и закона. Сильвестр Бонар, помогая Жанне бежать из ненавистного ей пансиона, где ее тиранили и оскорбляли, совершил акт, благородный с точки зрения человеческой морали, но преступный с точки зрения закона. Человеческая мораль и закон находятся в неразрешимом противоречии. «Закон, будучи установлен для охраны общества, не может быть по своему духу справедливее, чем само это общество. Пока общество будет основано на несправедливости, до тех пор и законы будут защищать и поддерживать несправедливость», —> пишет Анатоль Франс'.

Сильвестр Бонар высказывает многие важные философские мысли. Его устами говорит сам автор. Перед нами философия разных эпох человечества. Эпикур и Лукреций, Рабле и Мон-тень — вот учителя Франса. В чем смысл жизни? Этот вопрос постоянно обсуждался человечеством на протяжении тысячелетий. Франс в духе своих учителей отвечает на него устами литературного героя: «На земле существуют, чтобы любить добро и красоту и давать волю всем желаниям, если они благородны, великодушны и разумны».

Как воспитывать человека? Чему его учить? Каким должен стать человек? Эти вопросы много и много раз возникали в практике жизни поколений. Христианская церковь, например, долгие годы занимавшаяся воспитанием молодежи, стремилась воспитать в человеке раба, обескрылить его желания, придавить его волю могуществом царя небесного и земного. Гуманисты Возрождения поставили противоположные задачи. Анатоль Франс целиком принял их педагогическую Программу. Нужно воспитать человека, «блещущего умом и жизнью, — такого, чтобы в его душе вся красота природы и искусства отражалась нежным блеском», — говорит его литературный герой Сильвестр Бонар.

Роман Анатоля Франса — философский по преимуществу, и философия его — человечная и возвышенная. В то время, когда знаменитые поэты Франции, парнасцы, а потом символисты, тоскливо озирались вокруг себя с безмолвными вопросами:       «Зачем мы живем? Зачем нам дана эта глупая

штука — жизнь? Зачем мы родились в годы гибели цивилизации?»— Анатоль Франс обратился к старой, но вечно юной и мудрой философии оптимизма: «Все преходяще... но жизнь бессмертна, — вот эту жизнь в ее бесконечно обновляющихся образах и надлежит любить».

Всему повествованию придана лирическая задушевность, теплота и мягкая, добродушная шутливость. «Вы, звезды, сиявшие над легкомысленными или тяжелодумными головами

моих забытых предков, при вашем свете я чувствую, как просыпается во мне мучительное сожаление. Мне бы хотелось иметь потомство, чтобы оно видело вас тогда, когда меня не станет», — грустит старый холостяк и тут же добродушно подсмеивается над собой: «Каждый по-своему свершает грезу жизни. Я творю ее в моей библиотеке, и когда пробьет час, пусть бог возьмет меня к себе с моей стремянки, приютившейся у полок, забитых книгами». Милый, обаятельный, бескорыстный Бонар! Он любит жизнь и человека, но сам он не жил. Лишь один раз блеснул ему луч любви, оставив в его сердце свое житейское тепло... Бороться же за свое счастье у него не нашлось ни времени, ни умения. Нам жаль этого человека с «доброй сутулой спиной». Он много говорит о счастье, но ведал ли он его? Тихая грусть окрашивает книгу, — эта грусть — дань времени. Она сближает Франса с Флобером и Мопассаном.

Таис

Еще больше эта связь с Флобером обна-

‘              руживается при чтении «Тайс» (1890).

Флобер, автор «Саламбо» и «Иродиады», живописавший с невиданной до того пластичной выразительностью экзотику древнего Востока, создал эстетические традиции исторического романа, отличные от традиций Вальтера Скотта. Далекое прошлое воссоздавалось теперь методом реалистического письма Стендаля и Бальзака. История рисовалась воображению художника как объект психологического и философского постижения бытия людей. Анатоль Франс воспользовался путем, проложенным Флобером. Однако если автора «Саламбо» интересовали прежде всего психологические проблемы, то Франс всегда оставался философом. Его роман «Таис» есть философия в лицах и картинах.

Мы снова в сфере идей, волновавших Франса еще в молодости и запечатленных в его «Коринфской свадьбе». Времена гибели античного мира и первые века христианства — вот историческая арена, на которой разыгрывается трагедия Таис и Пафнутия, героев романа.

Анатоль Франс рассматривает религиозный вопрос с этической точки зрения. Есть ли бог или нет — этой проблемы для писателя не существовало. Что бога нет, для него это аксиома. Оставалось лишь определить, какое моральное значение религия имеет в жизни человека. Читая патетическое повествование об александрийской куртизанке Тайс, мы находим один ответ: роль религии в жизни человека гибельна.

Философская прозаическая поэма «Таис» свободна от схематизма, присущего философской повести XVIII в. Герои ее не только носители идей, но и реальные люди. Это куртизанка Таис, монах-пустынник Пафнутий и философ-эпикуреец Никий.  

Пафнутий провел детство и юность в центре эллинистической культуры — Александрии. Увлеченный учением христианства, он роздал свое имущество бедным и удалился в пустыню, чтобы там истязать свою плоть и приобщаться к таинствам религии.

Во имя каких целей он это делает? Ответ находим на одной из страниц романа, рассказывающей о встрече Пафну-тия с философом-скептиком. Последний тоже ушел в пустыню, покинул людей, города, селения, жил нагой* отказываясь от всего, что могла дать человеку цивилизация. Внешне жизнь его была похожа на жизнь отшельников-христиан, и Пафнутий сначала приветствовал его как собрата. Но старик ничего не знал и не хотел знать о Христе. Он жил так потому, что ничего не хотел, ни во что не верил. Тщетно действовать и тщетро воздерживаться от действий. Безразлично — жить или умереть.

Франс нисколько не погрешил против исторической правды: подобные теории были довольно модны в эпоху античного декаданса, так же как они стали модны в эпоху начинающегося декаданса буржуазного общества.

Подивившись на философа-скептика, пустынник Пафнутий излагает свою точку зрения. Оказывается, все муки, какие он претерпел и собирается претерпеть, не что иное, как плата за будущее «вечное» блаженство. Если бы религия не давала гарантий на райские радости за счет земных страданий, то Пафнутий, разумеется, не надел бы на себя власяницу, не стал бы истязать себя постом и молитвой, а постарался бы жить как можно приятнее здесь, на земле.

Когда-то в юности Пафнутий видел в Александрии прекрасную куртизанку Тайс. Ее пленительная красота несла людям радость. Анатоль Франс — демократ. Олицетворение высшей красоты он находит в девушке из народа. Тайс — дитя улицы. Она познала и бедность, и побои, и нелегкую науку добывать себе пропитание. У нее было только одно достояние — красота. В простоте душевной она не знала ей цены и отдавалась за гроши. Нашлись люди, избравшие порок своим ремеслом, они научили ее искусству «зарабатывать только пляской и улыбками».

И вот Тайс на сцеце. Восхищенная толпа рукоплещет. Пресыщенная Александрия гордится Тайс, как бесценным сокровищем.

Пафнутий вознамерился привести Тайс в лоно церкви. И это ему удалось. Символична в романе сцена сожжения богатств Тайс. В костер бросали, по воле монаха, ковры и картины, изысканные предметы роскоши, созданные руками человека. Простодушная Тайс умоляет фанатика пощадить маленькую статуэтку Эрота из слоновой кости. Он бог любви — великого таинства природы. Пафнутий с остервенением бросает статуэтку в костер.

Анатоль Франс хорошо знал, какому дикому разгрому подвергла христианская церковь античную культуру. Но эта сцена символична и своим моральным смыслом. «Прими в соображение, отец, и то, что этот отрок — Любовь и что поэтому нельзя обращаться с ним жестоко. Поверь: любовь — добродетель, и если я грешила, отец, так грешила не любовью, а тем, что отрицала ее. Я никогда не пожалею о том, что делала по ее повелению; я оплакиваю лишь то, что совершала вопреки ее запрету».

Как удалось Пафнутию покорить Тайс?

Главное, что заставило Тайс уйти в монастырь, — это отвращение к моральной опустошенности, в атмосфере которой она жила. Ее окружали богачи и философы, пресыщенные и развращенные. «Я устала от жизни среди таких людей, как ты, — улыбающихся, умащенных благовониями, себялюбивых. Я устала от всего, что знаю, и отправилась на поиски неведомого», — говорит Тайс философу-эпикурейцу Никию. Испив в пустыне с ладони студеной воды, она воскликнула: «Я никогда не пила такой чистой воды и не дышала таким легким воздухом, а в дуновениях ветерка я чувствую присутствие самого бога!» И Тайс стала монахиней, найдя в своей затворнической жизни непостижимое удовлетворение.

Здесь Анатоль Франс пытался дать объяснение той привлекательной силе, которую имели монастыри в течение столетий для многих непритязательных человеческих душ. Жизнь созерцательная, жизнь в золотых грезах нравилась натурам пассивным. Люди уходили от бед реальности, насилий, убийств, притеснений за высокие стены монастырей. Призывом для них служили евангельские слова Христа: «Придите ко мне, все страждущие и обремененные, и я успокою вас».

Итак, два человека пришли к христианству разными путями : один (Пафнутий) — подобно барышнику-куццу, стремясь запродать как можно больше земных утех за небесные золотые слитки, второй (Тайс) — в поисках неведомого, не найдя счастья в окружающем мире. И тот и другая заблуждались. Тайс вскоре умерла, ибо философия страдания и жизнь — враги. Пафнутий испытал более страшную трагедию: он познал свою роковую ошибку. Неслыханным терзаниям подверг он свою плоть, стремясь изгнать из памяти волшебный облик Тайс. И только тогда, когда дошла до его ушей оброненная пустынником Антонием фраза: «Тайс умирает», — он прозрел мучительную, жгучую, как раскаленное железо, истину:     нет никакой радости в мире без Тайс.

И Пафнутий произносит проклятие богу. Здесь, в патетиче ком мойологе своего героя, Анатоль Франс поднимается во весь рост. Гневу его нет предела. Он мечет громы и молнии, предавая анафеме все то, что веками мучило, терзало, калечило человеческие души.

Каков же вывод? «Бог, небеса, все это — ничто. Истинна только земная жизнь и любовь живых существ».

Трагедия двух людей далекой античности, рассказанная так ярко, так красочно, так патетично на страницах романа, взволновала читателей. Имя французского писателя стало известно во всех странах мира. Композитор Массне написал оперу «Тайс». В 1912 г. она шла в Москве. Духовенство, и католическое и православное, встретило книгу и оперу криками хулы и протеста.

Раскрытие идеи романа будет неполным, если не сказать о третьем персонаже романа — философе Никии. Никий мало действует в книге. Его роль в судьбе двух главных героев ничтожна, но в философском плане она огромна.

Он исповедует философию Эпикура, того «божественного мудрого грека», который «избавил людей от тщетного страха перед неведомым». Никий презирает все религии, ибо «все религии порождают преступления». Он не вмешивается в события, предоставляя им идти своим путом, и как бы смотрит на мир и все живое с позиций вечности. Потому те грандиозные явления, которые вызывают в людях гнев или смятение, страх или радость, для него лишь малозначащие эпизоды вечного движения истории. Пафнутий его ненавидит, а Никий относится к нему снисходительно. Пафнутий — аскет, Никий любит комфорт, изысканные наслаждения, роскошь, искусство. Однако он полагает, что между Пафнутием и им нет особой разницы. «...Дорогой мой, совершая эти поступки, на первый взгляд столь различные, мы оба подчиняемся однрму и тому же чувству — единственному двигателю всех человеческих деяний: каждый из нас стремится к тому, что радует его, и цель у нас одна и та же — счастье, несбыточное счастье».

Никий симпатичен автору. С его философией жизни Франс, пожалуй, склонен согласиться, ибо с грустью убеждается в том, что ничего иного противопоставить этому не может. Но это признание жизненного кредо эпикурейца отнюдь не безоговорочно. При всей своей снисходительной терпимости, при всей доброжелательности к людям, Никий, в сущности, равнодушен к ним. Он — всего лишь себялюбивый сибарит. Он не способен на большие страсти, на героическое самопожертвование, ибо внутренне опустошен, пресыщен. Потому Тайс предпочитает ему Пафнутия, который чему-то верит, за что-то борется. Никий пассивен, и -ото — его главный порок. Мы увидим в книгах Анатоля Франса целую галерею подобных незлобивых и добрых, мудрых и всепрощающих эпикурейцев. Франс пишет о них с дружеским расположением, юмором и мягкой укоризной. Если бы им — воодушевление, веру, идеалы! Но тогда это были бы уже другие люди.

Образ Жерома Куаньяра

Аббат Жером Куаньяр, новый герой

А. Франса, несколько видоизмененный двойник философа Никия. Теперь он живет уже во Франции в XVIII столетии. Он беден и неприхотлив. В том возрасте, в котором мы его застаем, он любит покушать, выпить хорошего вина, любит добрую беседу и книги. Какая-нибудь редкая рукопись с трудно читаемым греческим текстом способна увлечь его, как ребенка. Жерому Куаньяру посвящено несколько произведений Франса — «Харчевня королевы Гусиные лапы» (1892), «Суждения господина Жерома Куаньяра» (1893) и «Рассказы Жака Турнеброша» (1908).

Франс любил XVIII век, век мысли и просветительской философии, когда под французским небом снова распустились благоуханные цветы гуманизма, семена которых, найденные в античных развалинах, были посеяны и взращены Рабле и Монтенем еще в XVI столетии. Франс с любовью воссоздает в своих книгах бытовые детали первых десятилетий XVIII в.

Вся соль романов, конечно, в образе мыслей мудрейшего аббата. «Аббату Куаньяру было не свойственно чувство преклонения»,— пишет о нем автор. Сам он любил людей, сострадал обездоленным, презирал палачей и был терпим к слабостям человеческим. Ему было присуще «всеобъемлющее милосердие». Анатоль Франс сопоставляет жизненное кредо своего героя с теориями Руссо и становится на сторону Куаньяра. «...Жан-Жаку вряд ли пришлась бы по вкусу скептическая мудрость нашего философа. Трудно вообразить что-либо менее похожее на философию Руссо, чем философия аббата Куаньяра. Его философия проникнута доброжелательной иронией. Она снисходительна и покладиста... А философии Руссо недостает счастливого сомнения и легкой усмешки... Это — философия людей, которые никогда не смеялись».

Писатель не случайно вспоминает здесь Жан-Жака Руссо. Мудрость аббата Жерома Куаньяра противопоставляется им всему неудачному, как думает он, опыту французской революции 1789—1794 гг.

Поспешим предостеречь читателя: это осуждение революции идет отнюдь не от мракобеса и реакционера, оно выстрадано в долгих и мучительных раздумьях о жалких свободах буржуазной демократии, рожденной революцией. «В беседах аббата Куаньяра мы видим пророческое презрение к великим принципам нашей Революции и к демократическим правам, именем которых мы вот уже сто лет, прибегая к всевозможным насильям и захватам, создаем пеструю вереницу .рожденных мятежами правительств...» — пишет Анатоль Франс.

Писатель объявляет себя здесь противником насилия, мятежа, революции, во имя каких бы высоких идеалов эта революция ни совершалась. Со всей резкостью он заявляет: «Робеспьер верил в добродетель — и создал террор. Марат верил в справедливость — и требовал двести тысяч голов. Пожалуй, среди мыслителей XVIII века аббат Куаньяр больше всех расходился в своих принципах с принципами Революции». Его литературный герой «никогда не подстрекал к мятежу и предпочитал, чтобы заведенные порядки изнашивались и приходили в негодность сами собой, а не опрокидывались и ниспровергались сокрушительными ударами».

Так рассуждает Анатоль Франс. И в сущности все страницы, посвященные Жерому Куаньяру, имеют целью укрепить эти мысли о революции. Книга о Жероме Куаньяре окончена, но тут на последней странице и писателя и его героя охватило сомнение. А правы ли они в своей философии? «Турнеброш, сын мой, ты замечаешь, как я теряюсь и путаюсь», — говорит аббат своему ученику. Он, проповедовавший «счастливое сомнение», встречавший всякое воодушевление и романтическую веру «легкой усмешкой», относившийся ко всему ♦ с доброжелательной иронией», — философ-скептик, философ-эпикуреец, вдруг ощутил пустоту в своем сердце и понял, что при своем «всеобъемлющем милосердии» он, в сущности, равнодушный ко всему человек. Таким же равнодушным, опустошенным, себялюбивым был и Никий в романе «Тайс», его собрат по жизненной философии.

Оказывается, Куаньяру не хватает как раз того, чем обладали Жан-Жак Руссо, Робеспьер, Марат, — веры, чувства, воодушевления. «Только сердце способно оплодотворить мечты. Оно вливает жизнь во все, что оно любит. И семена добра, разбросанные в мире, посеяны чувством. Разум не способен сеять. И я признаюсь, что до сих пор был слишком рассудочен в своей критике законов и нравов. Поэтому критика моя не принесет плодов и засохнет, как дерево от апрельских заморозков. Чтобы служить людям, нужно отбросить разум прочь, как ненужный балласт, и взлететь на крыльях воодушевления. А тот, кто рассуждает, никогда не взлетит».

Заключительные строки книги неожиданны для читателя. Все предшествующее повествование противоречит этому выводу. Писатель отказывается от роли учителя и признается, что сам трудно и горестно ищет ответа на мучивший его вопрос, как сделать людей счастливыми, как отстранить от них зло. В рассуждениях аббата Куаньяра ответа на этот вопрос нет. Но гуманный писатель заражает нас своей благородной заботой.

Образ Бержере

Герой Анатоля Франса, мудрый, благородный скептик и эпикуреец, побывав в лице философа Никия в античной Александрии и в образе аббата Жерома Куаньяра во Франции XVIII в., вернулся в современность в эпопее «Современная история» '. Теперь он — профессор филологии сначала в провинциальном университете, а потом в Париже, и зовут его Бержере. Он не изменил своих привычек. Он так же любит книги. Беседа с искушенным библиофилом по-прежнему доставляет ему едва ли не самое большое удовольствие в мире. Подобно своим двойникам — Жерому Куаньяру и философу Никию, он постоянно предается размышлениям о всех великих и малых делах мира, но уже утратил ту незлобивость и добродушие, какое было свойственно им, утратил их доброе расположение духа и веселость. «Слишком мало у,меня поводов для смеха в этом подлунном мире, на этом шаре, состоящем из земли и воды, обитатели которого почти все противны или смешны».

Действительно, мир, окружающий господина Бержере, ужасен. Это мир торжествующей буржуазии, корысти и подлости, карьеризма, лицемерия. Здесь — ловкий пройдоха аббат Гитрель, добивающийся епископской мантии, и его противник, фанатик и мракобес аббат Лантень, здесь грязные интриги вокруг так называемых религиозных чудес, здесь любовники, не знающие любви, здесь пошлость и злоречие. Здесь все продается — государственные посты, любовь, нравственные принципы... И это есть царство буржуазии. «...В наши дни Капитал — действительно всемогущая держава... депутаты, купленные Капиталом, — воры и разбойники. Правда, ничтожные и мелкие. Каждый в отдельности даже жалок. Но меня пугает их быстрое размножение», — говорит Бержере.

Во главе маленького провинциального городка, в котором живет Бержере, стоит префект Вормс. Он олицетворяет собой весь штат правительственных чиновников. Наглый и трусливый, честолюбивый и невежественный, иудей, перешедший ради карьеры в христианство и преследующий своих вчерашних братьев по вере, он высокопарно разглагольствует о государственных интересах и ни в грош их не ставит. Анатоль Франс снова возвращается здесь к мысли о французской революции. Вот ее плоды! Вот что она дала! Стоило ли ради этого жертвовать столькими жизнями? «Господи боже мой! Сколько жертв загублено за целый век гражданских войн, и все для того, чтобы господин Вормс-Клавелен сделался префектом республики!»

«Современная история» Франса — обличительный документ большой художественной силы, осуждающий буржуазию, все ее учреждения, ее образ жизни и мыслей. Здесь не раз вместе с резкой критикой буржуазного миропорядка зву чит осуждение буржуазной революции, открывшей всему этому миру дорогу. Но опасайтесь ложно истолковать мысль писателя! Он обожает просветителей, он гордится веком Просвещения, былой революционной славой своей родины, когда она была светочем мира, когда вся Европа, весь мир с надеждой глядели на французский народ. Писатель всей душой хотел бы возвратить своей родине этот потерянный авторитет, сделать ее «другом рода человеческого», какой ее сделали Вольтер и Руссо, Робеспьер и Марат. Вот что говорит в книге французам один итальянец: «Французская мысль распространена, как и в былые времена, по всему свету... полотна ваших художников украшают галереи Старого и Нового Света, работы ваших ученых всемирно известны. Если же ваша душа не вызывает отклика в душе других народов, если от вашего голоса уже не бьется сердце всего человечества, так это потому, что вы перестали быть апостолами справедливости и братства, вы не провозглашаете святых слов, которые несут утешение и бодрость; Франция уже не друг рода человеческого, не согражданка народов; она уже не разжимает горсть, не сеет семена свободы, которые некогда рассыпала по свету так щедро и таким величественным жестом, что долгое время всякая прекрасная человеческая мысль казалась мыслью французской; Франция перестала быть страной философов и Революции, и в мансардах по соседству с Пантеоном и Люксембургским дворцом больше нет молодых мудрецов, пишущих по ночам на простом досчатом столе страницы, от' которых приходят в волнение народы и бледнеют тираны».

Разве не очевидна здесь гордость просвещенного француза, поборника прогресса, демократии, гуманизма, всем тем, что дала человечеству революционная Франция? Поэтому все инвективы по адресу революции, рассыпанные в книге, скорее «от лукавого», чем от сердца. Мы им не верим.

Итак, буржуазный мир плох. «Ясно, буржуазия прогнила насквозь. Да, из дела Дрейфуса это видно», — читаем мы в романе Анатоля Франса многозначительную реплику рабочего. Писатель не мог пройти мимо социалистического движения. В его книге появляется имя Жана Жореса. Рабочие смело говорят на страницах романа о своих классовых задачах. Как же относится к этому писатель? Он — на стороне рабочих. Его герой профессор Бержере, уходивший от современности, от мелочных дрязг быта, от уродливых ликов мошенников и пройдох в мир античной культуры, просиживавший часами за картой странствований Энея, этот интеллигент находит, наконец, для себя предметы, достойные внимания, в современности. Он увлечен социалистическими идеями, он мечтает о коллективной собственности. Послушаем его разговор с дочерью. Вот как он развивает свои мысли: «— В моей республике не будет ни прибылей, ни заработной платы, и все будет принадлежать всем.

—           Папа, ведь это же коллективизм, — спокойно сказала Полина.

—           Самые драгоценные блага, — ответил г-н Бержере, —■ принадлежат всем людям и всегда им принадлежали. Воздух и солнце составляют общее достояние всех, кто дышит и кто видит дневной свет. После вековых ухищрений эгоизма и жадности и вопреки всем яростным стремлениям отдельных личностей захватить и удержать сокровища — те личные блага, которые принадлежат наиболее богатым из нас, ничтожно малы в сравнении с тем, что составляет общее достояние».

Мы видим преображение героя Анатоля Франса. Иначе говоря, преобразился сам писатель, ведь это он представал перед нами то в тоге античного философа Никия, то в скромной сутане аббата Жерома Куаньяра, то в сюртуке профессора Бержере.

Он всегда любил людей, но мало верил в их силы и потому готов был всегда их прощать. Теперь он, Анатоль Франс — Бержере, уверовал в их грядущее обновление. Люди, сегодня еще лживые, корыстные, завтра, уничтожив частную собственность и эксплуатацию, избавятся от своих пороков и страданий.

На Белом камне

18 апреля 1904 г. газета «Юманите» напечатала на своих страницах первые строки книги Анатоля Франса «На белом камне» (1904). Это был первый номер только что основанной социалистической газеты.

Книга была опубликована полностью в двадцати шести последующих номерах, а потом, переработанная, вышла отдельным изданием в феврале 1905 г.

Анатоль Франс в излюбленном жанре философских диалогов с публицистической страстностью обсуждает важнейшие события современности. Немало язвительных замечаний направлено в адрес глупого и вероломного царского правительства России. С убийственной иронией писатель разоблачает происки агрессивных «белых рас», порабощающих китайцев и африканские народы. Он осуждает колониализм. Он зовет человечество к единению ради его же собственной пользы. «Величайшая ценность на земле — человек. Чтобы благо-

устроить земной шар, надо сначала устроить человеческую жизнь. Чтобы извлекать пользу из почвы, рудников, вод, всех веществ и всех сил нашей планеты, необходим человек, весь человек, и необходимо человечество, все человечество. Для того чтобы пользоваться всеми благами земли, нужен совместный труд белых, черных и желтых людей. Сокращая, уменьшая, ослабляя, словом, колонизируя часть человечества, мы действуем себе же во вред. Нам выгодно, чтобы желтые и чер« ные были сильны, свободны, богаты. Наша процветание, наше богатство зависит от их богатства и от их процветания».

Анатоль Франс усвоил некоторые истины исторического материализма. Он хорошо рассуждает об исторической роли пролетариата, призванного уничтожить капитализм. Он приемлет принципы грядущего коммунистического общества, свободного от частной собственности и эксплуатации. Однако его представления о коммунизме еще весьма туманны. Нарисованная им жизнь общества будущего вряд ли может показаться привлекательной. Все трудятся. У каждого есть свое ремесло. Даже папа римский исполняет должность красильщика. (Здесь, конечно, лукавая ирония ненавистника церкви.) Однако нет указаний на то, что труд есть радость, физическая и духовная потребность человека. И в новом обществе труд — обязанность, за него дают боны (они заменяют современные деньги). Анатоль Франс не уловил в учении Маркса о коммунистическом обществе главного — указания на творческую сторону труда, устраняющую необходимость принуждения. Если бы мы спросили писателя, захотел ли бы он сам оказаться в положении человека 2270 г., как один из героев его книги — Ипполит Дюфрен, он вряд ли ответил бы положительно. Его картину жизни общества грядущих времен не оживляют яркие краски. Тусклый колорит этой картины скорее вызывает уныние, чем энтузиазм. Анатоль Франс шел к философскому учению пролетариата, но его путь был труден, груз мучительных сомнений отягощал старческие плечи писателя.

Анатоль Франс и русская революция 1905 года

В 1905 г. в России произошла револю; ция. Центр мирового революционного движения переместился в ту Московию, которая и в начале XX столетия еще представлялась жителям Западной Европы страной снегов и медведей. Анатоль Франс не мог стоять в стороне от событий, взволновавших весь мир. Теперь он выступает на митингах протеста против кровавых репрессий царизма. Он предсказывает скорое свержение антинародного правительства. «Царь и его царство, быть может, завтра же будут свергнуты». Узнав об аресте Горького в 1905 г., он обращается с воззванием «Ко всем свободным людям» в защиту человека, который «хотел, пока еще было время, стать между заряженными винтовками и обнаженной грудью безоружных рабочих». Анатоль Франс полон энергии борьбы, и русский народ не может не быть ему благодарным за благородное сочувствие в годы тяжелых испытаний. Французский писатель понимал международное значение революционных событий в России. «На берегах Невы, Вислы, Волги — вот где решается в этот момент судьба новой Европы и будущее человечества», — писал он.

Первая русская революция окончилась поражением пролетариата. Это поражение болезненно пережила та часть русской и зарубежной интеллигенции, которой дороги были идеалы человечества. Годы тяжелой реакции выбили из колеи многих честных, но недостаточно крепко стоящих на марксистских позициях людей. Некоторые из них в отчаянии обратились к идеализму, богоискательству, богостроительству. Анатоль Франс в эти годы тоже испытал известную духовную депрессию, свидетельством которой являются его романы «Остров пингвинов», «Боги жаждут», «Восстание ангелов», в которых критика буржуазного мира доведена до крайних пределов сарказма, но в них же отразилась и трагическая утрата веры в революцию, надежд на грядущее обновление общества.

Остров пингвинов

Все те мысли, идеи, суждения о человеке и человечестве, которые мы находим в романах «Тайс», «Харчевня королевы Гусиные лапы», «Современная история», предстают перед нами снова в некоем сатирическом обозрении, романе-памфлете «Остров пингвинов» (1908). Перед нами злая карикатура на человеческое общество, на его историю, как бы подкрепляющая образами и картинами безотрадный вывод автора, что «жизнь каждого народа — не что иное, как смена бедствий, преступлений и безумств». Мы не найдем здесь ни взволнованного лиризма, присущего многим страницам «Тайс», ни мягкого юмора, доброго и всепрощающего, свойственного глубокомысленным изречениям аббата Жерома Куаньяра. Кажется, что с годами взгляд писателя на вещи становился все мрачнее. Горький в своей статье об Анатоле Франсе писал, что не помнит ни одной улыбки Джонатана Свифта. Угрюмый сарказм «Путешествия Гулливера» невольно передался и автору «Острова пингвинов» вместе с жанровыми особенностями романа-памфлета.

У Свифта человечество выродилось в отвратительное племя йеху, у Франса — это пингвины, глупые птицы, обитавшие на острове, затерянном во льдах. Перевоплощение пингвинов в людей произошло вследствие ошибки выжившего из ума монаха, принявшего птиц за людей и окрестившего их, а также по упрямству и неразумию самого господа бога, не пожелавшего признать, что его проповедники могут ошибаться.

Первые люди — пингвины. Вместе с одеждами, которыми они прикрыли наготу своих тел, они обрели и первые пороки — сладострастие, корысть, злобу. Пингвины стали созидать «цивилизацию», основой которой послужил зловещий принцип частной собственности и насилия. Анатоль Франс в сатирической картинке изображает процесс возникновения неравенства среди людей, как его рисовал в свое время Жан-Жак Руссо.

«— Смотри, сын мой, — воскликнул он, — смотри, как яростно вон тот пингвин впился зубами в нос своего поверженного противника, а другой мозжит голову женщине огромным камнем!

—           Вижу, — отвечал Булок. — Они заняты тем, что создают право, устанавливают собственность, утверждают основы цивилизации, устои общества, законы...

Пока монах Булок говорил это, какой-то крупный пингвин, белокожий и рыжий, спустился в долину, неся на плече ствол дерева. Приблизившись к черному от загара маленькому пингвину, поливавшему свой латук, он крикнул ему:

—           Твое поле принадлежит мне!

Произнеся эти властные слова, он ударил маленького пингвина дубиной по голове, и тот пал мертвым на землю, возделанную его собственными руками...

И Булок подошел к высокому пингвину, который, опираясь на свою палицу, стоял у окровавленной борозды.

И, поклонившись ему в пояс, промолвил:

—           Грозный владыка, великий Греток, я пришел воздать вам уважение, как основателю законной власти и богатства».

Так созидалась хваленая цивилизация. Насилие, грабеж, убийство, войны и завоевания, сила как право, церковь, санкционирующая все это, руководствуясь евангельским изречением: «Всякая власть от бога».

Картина жизни человечества (людей-пингвинов) на протяжении веков безотрадна. Гнусную роль играет в ней церковь. Люди недостойные (развратница Орбероза) объявляются святыми. Монахи-пингвины уничтожают памятники античной культуры и насаждают невежество и суеверие. Страшным спутником человечества становится война. Люди-пингвины уничтожают друг друга в дикой, исступленной жажде наживы. Бесчестным завоевателям они воздвигают величественные памятники. Они обожествляют память Тринко.

Тринко — собирательный образ всех завоевателей, но более всего его черты напоминают Наполеона Бонапарта. Он, при-несщий Франции «славу», уничтожил цвет ее народа, оставил ее обнищавшей и обезлюдевшей.

Франс зло издевается над тщеславием своих соотечественников. Он ничего не щадит. Даже эпоха Возрождения, столь близкая ему, даже она изображается на страницах его книги в красках зловещих.

♦Время свободного исследования!» Но это отнюдь не время «смягчения нравов», это всего лишь «щегольство гуманизмом». А «к каким последствиям приводит пробуждение мысли у пингвинов?» К реформации, к войне католиков с протестантами, т. е. снова к войнам, кровопролитию, насилиям.

Большая часть книги посвящена современности. Это убийственная картина буржуазного ада. Писатель с большим сарказмом и желчью повторяет здесь то, что высказал в «Современной истории». Буржуа-пингвины наживаются, развратничают, злобствуют, играют комедию «демократии», затевают войны.

Чем же все это кончится? Вырождением человечества, а потом всеобщим разрушением. Анархисты и террористы станут взрывать общественные здания, городские кварталы, дворцы, и все погибнет... чтобы снова возродиться. Зачем? На это писатель не дает ответа. Такова пессимистическая мысль о круговороте истории.