Боги жаждут. Анатоль Франс

Ненавидя буржуазный мир, Анатоль Франс без конца возвращался к мысли о французской революции конца XVIII в. Сколько жертв! Сколько крови! И результат — разбитые сердца, утраченные иллюзии. Несчастные, обездоленные люди остались такими же несчастными, какими были при старом режиме, но появились новые господа — разжиревшие буржуа. Они отличаются от прежних хозяев Франции, аристократов, пожалуй, лишь тем, что грубее и пошлее их. В свете этих суждений следует рассматривать художественную ткань романа «Боги жаждут» (1912).

Этот роман менее других произведений Анатоля Франса философичен и более других живописен, пластичен. Перед нами живые творцы революции, мы слышим их голоса, мы видим их улыбки или гневом опаленные лица. Они ненавидят и любят, они негодуют и радуются — они живут.

Все верно в этой ярко расцвеченной картине бурного революционного Парижа. Историки вряд ли разыскали бы здесь чуждые времени детали, очевидцы событий вряд ли отказали бы автору в признании достоверности обрисованных им фактов. И тем не менее рассказ писателя сугубо тенденциозен.

«Боги жаждут». Какое странное название! Почему оно здесь, под картиной революционного Парижа? Кто они, эти боги? Чего они жаждут?

Напомним первые, еще юношеские произведения Анатоля Франса. Мрачные последствия религиозного фанатизма поразили воображение молодого Франса. Боги жаждут крови, жестокие, кровавые боги. Богов нет. Их измышляют люди. В своем ослеплении люди творят кровавую тризну у подножия истуканов. Религиозное исступление есть фанатизм, но фанатизм не всегда связан только с религией. Фанатизм есть исступление слепое, рабское повиновение идее, и чаще всего ложной идее.

Монах-пустынник Пафнутий («Тайс») исступленно, слепо повиновался идее Христа. Он был фанатиком. Весь мир, весь род людской он готов был бросить к ногам своего жаждущего крови бога. И он заслужил страшное имя «Вампир», которое ему дала незлобивая монахиня Альбина.

В романе «Боги жаждут» «вампиром» назван художник Эварист Гамлен, член революционного трибунала.

Неподкупно честен был Пафнутий, неподкупно верным Революции был Эварист Гамлен. У Гамлена доброе сердце. Голодный, он делится коркой хлеба с незнакомой женщиной на улице. Он не щадит ничего для Революции. «Он добродетелен: он будет страшен», — говорит о нем один персонаж книги. И он действительно стал таким. Каждый день он голосовал за смертные приговоры. Каждый день идут на эшафот новые жертвы, и судья не задумывается над вопросом об их виновности. Он не ищет улик, он их казнит. Среди его жертв есть настоящие враги революции, но чаще — это несчастные жертвы случая, ложного доноса, клеветы.

«Я не хотела верить, но теперь вижу сама: —это чудовище»,— говорит о нем его мать.

После падения Робеспьера Гамлена ведут на казнь. «Туда тебе и дорога, кровопийца!» — кричат ему вслед женщины.

В романе «Тайс» мы оставляем Пафнутия в трагическую минуту прозрения им своих заблуждений. Пафнутий прозрел, но не прозрел Гамлен. Умирая, он думает лишь о том, что мало казнил, мало пролил крови врагов революции. «Мы проявили слабость. Мы грешили снисходительностью. Робеспьер, безупречный, праведный Робеспьер, и тот повинен в кротости и снисходительности, он искупил свои ошибки своим мученичеством... Я щадил кровь других: пускай же прольется моя собственная кровь!»

В чем же трагическая вина Гамлена? В его фанатизме, в слепом, нетерпимом повиновении идее... И чем безупречнее он был сам, тем более деспотизма и тирании было в его поступках.

Таково мнение автора. Он осуждает Гамлена, он рисует его такими красками, что мы невольно содрогаемся, видя этого непреклонного фанатика, человека неподкупной честности, юношу, в прекрасных глазах которого горит мрачный огонь нетерпимой веры.

Кого же противопоставляет Гамлену Анатоль Франс? Людей незлобивых, способных любить себе подобных и прощать их, людей с их страстями и слабостями, с их непритязательной преданностью жизни и ее радостям. Это — старый эпикуреец Бротто. Он очень похож на философа Никия из романа «Тайс».

Старик Бротто — атеист, и атеизм являлся для него «неисчерпаемым источником наслаждений. Иное сообщает автор о Гам лене. «С тех пор, как уроки великого гражданина (Робеспьера.— С. А.) просветили его, он возненавидел атеистов, в особенности если они обладают жизнерадостным, веселым характером, вроде старика Бротто».

Старик Бротто — самый умный персонаж книги. Он предан философии просветителей («Природа — моя единственная наставница и учительница»). Его суждения отличаются тонкой проницательностью. Однако самое привлекательное в нем — его гуманное отношение к людям. На его глазах ложно обвинили человека ему не знакомого, и он с опасностью для жизни вступается за него. Он живет на чердаке, где нельзя выпрямиться, где дождь льет сквозь крышу, он почти нищий, но, увидав на мостовой бездомного монаха, он, атеист, ведет его к себе, уступает ему часть своего угла и делится с ним полуголодным пайком. Он слышит на улице крики девушки. Она спасается от преследований. Это шестнадцатилетняя проститутка, полуребенок. И старик предлагает ей свой жалкий кров.

Как различны эти три человека,"'оказавшиеся под одной кровлей: атеист и эпикуреец Бротто, целомудренный, религиозный Лонгмар и проститутка Атенаис!

Эти люди предстали потом перед трибуналом и были осуждены на казнь: Бротто и монах — по ложному доносу, девочка Атенаис — за то, что, увидав своего спасителя в руках полицейских, крикнула: «Да здравствует король!» Она только хотела выразить свой протест. Она никогда не видела короля, очень плохо разбиралась в событиях и, конечно, никаких симпатий к старому режиму питать не могла. Что же объединило этих трех различных людей? Человеколюбие. Они были людьми и любили себе подобных. Все трое умерли под ножом гильотины. Всех троих судил Гамлен. На другой день там же погиб и он сам.

Революционные бури отшумели. Новые богатеи кичились кричащей роскошью, глумились над памятью Робеспьера и Марата. Любовница Гамлена утешилась в объятиях другого. Читатель ощутил трагическую правоту печальных слов матери Эвариста Гамлена, по-своему оценивающей буржуазную революцию: «... Не говори мне, что Революция установит равенство; люди никогда не будут равны. Это невозможно, хотя бы вы все здесь перевернули вверх дном: всегда будут люди знатные и безвестные, жирные и тощие».

Разделение на «жирных» и «тощих» действительно осталось. Оно било в глаза. Его никто не мог прикрыть никаким флером фарисейской лжи. Оттого так много печали в книге Анатоля Франса. Французы времен Третьей республики, французы-труженики, спрашивали с недоумением: «А взята ли Бастилия?» Но Бастилия была все-таки взята. Человечество шло вперед. «Воодушевление» Марата принесло свои плоды.