ЛИТЕРАТУРНЫЕ МОСТКИ ИСЛАМОХРИСТИАНСКОГО ДИАЛОГА (Заметки на полях курса «Литература средневековья и Возрождения»)

Автор – Алексеев Валерий Александрович. КГУ

Призывы к диалогу культур и цивилизаций в современную нам эпоху глобалистической нивелировки мира, с которыми обращались такие духовные лидеры Запада и Востока, как ныне покойный Папа Иоанн Павел II и бывший президент Ирана С.М. Хатами, обретают всё большую значимость и актуальность. В массовом же сознании, ежедневно промываемом потоками медиаобразов и новостей из горячих точек планеты (Ирака, Ливана, Палестины, Афганистана...), всё более утверждается выдвинутый полтора десятилетия назад Сэмюэлом Хантингтоном концепт «конфликта цивилизаций» как непоколебимой данности дня сегодняшнего и грядущего. Конфрон-тирующими сторонами здесь выступают мир секулярно-го Запада (в основе своей наследник христианской европейской цивилизации) и мир (акцентированно-религиоз-ный) пробудившегося от многовековой спячки ислама.

Ислам и христианство, имеющие в своей основе общее авраамическое ядро, радикально непримиримы в своих миссионерско-глобалистических устремлениях. Пафос абсолютной истинности, входящий в символ веры обеих религиозных традиций, вызывал на протяжении 14 столетий их сосуществования многочисленные конфликты. Но эта же протяжённость веков даёт и примеры вполне толерантного взаимодействия последователей двух монотеистических религий. Диалог между своеобычными мирами ислама и христианства отложился и в литературных текстах эпохи средневековья, предоставляя нам возможность использовать их как мостки в альтернативном «конфликту цивилизаций» проекте «диалога культур и цивилизаций». Вузовский курс «Литература средних веков и Возрождения», предлагая знакомство с важнейшими авторами и текстами означенных эпох, может предоставить немало примеров «встречи и взаимодействия» инаковых культурных традиций, в том числе христианской и исламской. Автор статьи, читающий данный курс для студентов истфака КГУ, принял за основу равнопропорциональный и взаимоувязанный показ мирового литературного процесса в средние века на Западе и на Востоке, избегая диктата европоцентризма. Такой подход позволяет показать диалоговое пространство в литературном наследии христианских и мусульманских народов.

Образ иноверца в литературных текстах европейского средневековья не всегда претерпевал карикатурное искажение, он мог атрибутироваться и вполне положительно. Так в «Песне о моём Сиде» примером радушия и верности дружбе выступает мавр Абенгальбон, правитель Молины. Сид Руй Диас называет его другом и вверяет его попечению своих дочерей. Этот мавр не только чужд коварства, но и сам подвергается злоумышлению от зятьёв Сида Каррьонских графов, не следующих заветам своей веры. Упреждённый об их злодейском умысле Абенгальбон обращает к ним следующую речь:

«Не будь мне помехой пред Сидом долг,

Узнал бы весь мир, как плачу я за зло,

Сидовых дочек к отцу б я отвёз,

А вам бы вовек не увидеть Каррьон» [5, с. 679].

А герой известного рыцарского романа-идиллии «Флуар и Бланшефлор», того же XII века, будучи сарацинским принцем являет в своём лице все куртуазные добродетели, приняв крещение лишь в финальной развязке повествования. Заметим, что религиозное обращение Флуара анонимным автором романа показано как апостольский акт, следствием которого явился и переход (по повелению Флуара) в христианство его подданных [10, с. 126].

Литература исламского мира также имеет немало текстов, положительно аттестующих последователей «пророка Исы». Стоит напомнить, что в отличие от моно-религиозной Европы средневековья, в странах мусульманского Востока проживали многочисленные христианские общины, имевшие здесь порой более выгодное для себя положение, чем, к примеру, в Византийской империи, где они могли бы подвергнуться гонениям за свои догматические расхождения с ортодоксальным православием. «Зимма» (божественная гарантия безопасности) распространялась в исламских государствах на всех верующих в единого Бога (христиан и иудеев). Принудительное же обращение немусульман-монотеистов запрещалось Кораном: «Нет принуждения в вере. Уже [давно] истинный путь различили от ложного. Тот, кто не верует в идолов, а верует в Аллаха, уже ухватился за прочную вервь, которая не рвётся. Аллах слышащий, знающий» (2:256) [4, с. 33-34]. Ещё одно кораническое обращение (5:82) ориентировало мусульман на благожелательное отношение к исповедникам христианства: «...больше всех дружелюбны к уверовавшим те, которые говорят: “Воистину, мы христиане». Это оттого, что среди них есть иереи и монахи и что они не высокомерны» [4, с. 78].

Образы христиан нередко встречаются в фольклорных памятниках мусульманских народов. Так в «океане сказаний» Шахразады мы встречаем «Сказку о саидий-це и франкской женщине». Египетский купец, приехавший в столицу королевства крестоносцев на «Святой земле» Акку, встречает там и влюбляется в знатную красавицу афранджийку (европейку). Действуя как купец и в удовлетворении своей страсти, он останавливается на пороге желаемого богобоязненными мыслями: «Не стыдно тебе Аллаха великого, славного! Ты, чужеземец, лежишь под небом и над морем и нарушаешь волю Аллаха с христианкой! Ты заслуживаешь наказания огнём! Боже мой, призываю тебя в свидетели, что я воздержался от этой христианки сегодня ночью. Стыдясь тебя и страшась твоего наказания» [6, с. 512]. Спустя три года герой этой истории получает полюбившуюся красавицу уже как рабыню, захваченную вместе с прочими после взятия АккиСалах ад-Дином (в 1187 году). И нерешительная платоническая любовь купца, рассердившая тогда афранджий-ку, оборачивается теперь для обоих благим следствием. «И женщина сказала: “Это тайна твоей истинной веры! Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед - посол Аллаха!» [6, с. 515]. Женщина эта, оказавшаяся супругой рыцаря, предпочла остаться со своим новым супругом, о чём и засвидетельствовала перед франкским послом, освобождавшим пленных.

В народные версии «Тысячи и одной ночи» входит «одно из наиболее совершенных, - по словам Б.Я. Шид-фар, - произведений средневековой ближне- и средне-восточной литературы» [9, с. 11] - «Повесть о царе Азад-бахте». Есть в ней и история об «Аллахе - защитнике людей», где одним из действующих лиц является кесарь Рума (византийский император), породнившийся с мусульманским правителем Сулейман-шахом. Именно румийский кесарь помогает свергнуть узурпатора Зард-хана и восстановить на престоле законного наследника, внука Сулеймана Малик-шаха. Христианский монарх предстаёт в этой повести как надёжный друг, любящий супруг и богобоязненный правитель, выгодно отличаясь от вероломного царя-узурпатора Зард-хана [9, с. 372-392].

В «Занимательных историях» ат-Танухи (940-994) -замечательном по охвату тем и жизненным подробностям литературном памятнике Аббасидского халифата, содержатся истории и о мусульманах в византийском плену. В одной из них рассказывается, как по совету мудрого друга вазир халифа аль-Муктадира (908-932) Али ибн Иса, озабоченный бедственным положением пленных мусульман в Византии, обращается за помощью к патриархам Антиохии и Иерусалима. Их письменное увещевание, отправленное византийским правителям (сыновьям Романа Лакапина), достигает желаемой цели. Автор «Занимательных историй» приводит извлечение из этого обличительного послания: «Своим обращением с пленными вы нарушаете законы веры Христовой. Вы не должны так поступать, потому что такое поведение противоречит учению Иисуса Христа. <...> Положите этому конец, проявите доброту в обращении с пленными и перестаньте требовать от них перехода в христианство, иначе мы проклянём вас обоих и отлучим от церкви» [2, с. 129]. Продолжение этой истории одиннадцативековой давности поразительно схоже с недавними печальными событиями в американских тюрьмах в Ираке и на базе Гуантанамо. Прибывшему в столицу Византии посланнику халифа сообщается, «что всё, что рассказывали об обращении с пленными мусульманами, злостная клевета. <...> Ты увидишь, что условия, в которых они содержаться, совсем не так плохи, как вам рассказывали, и услышишь, как они благодарны нам» [2, с.129]. Посетив заключённых единоверцев, посол увидел людей, выглядевших «так, словно их только что вынули из могилы», но обряженных в совершенно новую одежду. Пленные громко возглашали: «Мы благодарны их величествам, да вознаградит их Аллах!» [2, с.129]. Но языком знаков они показывали, что претерпели много страданий и получили облегчение лишь по прибытию посланца аль-Муктадира в Константинополь. В разделе «О щедрых, великодушных и гостеприимных» ат-Танухи приводит историю о диковинном подарке халифу аль-Мутавакилю (847-861) сделанном в день ноуруза его придворным врачом-христианином Джибрилом Бохтишо. Примечателен зачин истории, где халиф подзывает к трону лекаря-иноверца и ведёт с ним шутливый разговор, выспрашивая, где его подарок. «Бохтишо ответил: “Повелитель правоверных! Я христианин, я ничего не знаю об этом празднике и не знал, что в этот день полагается делать подарки». Халиф сказал: «Ниче-

го подобного! Я уверен, что ты пришёл так поздно, потому что твой подарок лучше всех и ты хочешь это показать» [2, с. 231]. И это действительно оказывается так.

Страной немыслимых чудес нарисована православная Византия на страницах «Аджаиб ад-дунйа» («Чудеса мира»), составленной анонимным персидским автором в начале XIII столетия. Эта книга является своеобразным путеводителем, запечатлевшим представления современников её создателя об окружающем мире. С особым восхищением описываются в «Чудесах мира» византийские церкви. «Говорят, в той местности сорок тысяч церквей и тысяча двести церквей в самом городе [Константинополе]. При церквах находятся большие базары, все построены из мрамора. <...> С вечера субботы до утра понедельника они не торгуют, все четыре тысячи лавок запирают и не выходят из церкви и домов, молятся, изучают богословские науки, слушают [чтение Библии]» [1, с.80]. Очень подробно персидский аноним повествует о праздновании вербного воскресенья, в коем принимал участие и византийский император. Как очевидец событий автор трактата передаёт все ритуальные реплики, которыми обменивается василевс со своими приближенными, в частности и такую: «Затем государь говорит вези-ру: “Я устал от крови, пролитой людьми. Всё это я переложил на твои плечи. Если Всевышний спросит с меня, я спрошу с тебя!” Тогда он поднесёт в дар везиру платье, в которое он был облачён, а сам наденет ризу для молитвы и скажет везиру: “Блюди истину и поступай по справедливости...”» [1,с. 81]. Весьма интересна здесь следующая информация, относящаяся к празднованию Входа Господня в Иерусалим. По повелению императора к храму Святой Софии приводили пленных мусульман, «дабы они увидели её убранство и роскошь и воздали бы хвалу государю и сказали: “Да будет долгой жизнь государя, да умножатся его лета!”» [1, с. 82]. А далее составитель «Чудес мира» указывает на обычай оставлять пленных без охраны на площади перед храмом, прежде чем их подвести к императору. Те из них, кто останутся на месте, будут уведены снова в темницу, а те из них, кто рискнёт убежать (хоть далеко и не все из них) - смогут в результате стать свободными.

В том же персидском трактате-путеводителе есть небольшая главка, легендарно перетолковывающая статуи, находившиеся на одной из площадей Константинополя. Как известно, в исламе запрещено создание антропоморфных изображений как действие дерзновенное по отношению к Творцу мира. Автор же «Аджаиб ад-дунйа» во многих местах своего сочинения не скрывает восторгов по отношению к таким произведениям искусства Византии и других стран. В вышеупомянутой главе, описывая три медные статуи, он атрибутирует их как статуи сподвижника Пророка и первого муэдзина Билала Хабаши, халифа Али и самого основателя ислама. «На постаменте написано по-гречески: “Это - Ахмад, который явится в конце срока. Когда у статуи отнимут одну руку, то разрушится два данга Вселенной. Если же обрубят обе руки, то будут разрушены все четыре данга Вселенной”» [1, с.101]. А далее сообщается предание о поругании статуи одним царем-тираном, погибшим вместе с тридцатью тысячами своих людей в тот же день. Автор книги устами константинопольцев провозглашает, что их мир находится под защитой мусульман до того времени пока статуя Пророка стоит неприкосновенной.

Другой персидский автор XIII века великий поэт-суфий Джалалиддин Руми (1207-1273), проживший большую часть жизни в многонациональной и разноликой по вере малоазийской Конье, заслужил прижизненной почитание как святой муж и мудрец не только у мусульман, но и у христиан с иудеями. В день похорон Мевляна (Господина, как называли Руми его последователи) 17 декабря 1273 года в гигантской похоронной процессии вместе с мусульманами, читавшими Коран, шли православные и иудеи. Ученик Руми и его биограф Афлаки так описывал это невиданное зрелище: «А когда Джалалиддин умер, вокруг погребальных носилок собрались толпы народа; все - вельможи и простой народ шли, обнажив головы. Здесь были христиане, евреи, греки, арабы, турки; они шли, распевая псалмы, читая Пятикнижие и Евангелие. И мусульмане никак не могли оттеснить их. “Смотря на него, мы познали природу Иисуса, Моисея и всех пророков”, - говорили его поклонники» [7, с.20]. В одной из притч, отразивших его духовное кредо, Руми на место знаменитого киника Диогена, искавшего среди бела дня с фонарём человека, ставит христианского монаха:

<...>

Сказал монах: «Хоть торжища полны Но люди всё не те, что мне нужны!»

...Мы человека всюду ищем сами,

Идущего весь век двумя стезями:

Путём Любви, что к истине приводит,

И злобы к тем, кто этот путь обходит.

Где муж такой, в каком краю земли:

Ему бы жизнь отдать мы в дар могли [11, с. 518].

Младший современник Руми армянский поэт и философ Ованес Ерзнкаци Плуз (1230-1293) описал в небольшой поэме «Ованес и Аша» пронзительную историю любви сына священника и дочери муллы (!). В этом удивительном и трогательном рассказе игнорируются религиозные клети, мешающие понять и принять иного. Помогает этому доступное человеку высочайшее чувство, воспевавшееся Руми и другими великими мистиками Востока и Запада - Любовь. Армянские «Ромео и Джульетта» делают друг другу и своим родным поразительные признания:

Я живу по Христову завету,

Мусульманин родитель твой.

Что же значит яблоко это,

Наземь брошенное тобой?

Ты сказала мне: «Семя гяура,

Не смотри на меня так хмуро!

Ничего, что отец твой священник,

Мой отец мулла и кади.

Всё забудем мы во мгновенье,

Лишь прижмёшь ты меня к груди» [8, с. 171 -172].

В объёме небольшой статьи, разумеется, невозможно обозреть столь пространную и интересную тему - исламо-христианский диалог в литературном наследии средневековья. Здесь же нам ещё раз хотелось привлечь внимание к диалоговому потенциалу литературного наследия мусульманских и христианских народов, показать его возможности в формировании толерантного мировиде-ния у студенчества. Те письменные памятники, что дали пищу для некоторых размышлений в заданном ракурсе, как и многие другие, требуют, конечно, более детальной проработки, более тонкого исторического и культурологического анализа. В том числе и анализа архетипов, который столь удачно применил в своей недавней работе выдающийся отечественный арабист Александр Игнатенко, рассмотревший образы двух типологических безумцев, ярко представляющих средневековые культуры исламского Востока и христианского Запада - Маджнуна и Дон Кихота [3, с. 165-179].