КОНЦЕПТ ЛОКАЛЬНОСТИ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ

Автор – Менщиков Владимир Владимирович д-р ист. наук, доцент

XX век в гуманитарном познании был ознаменован глубоким кризисом универсализма. Социальные катаклизмы, кризис идеи прогресса и ряд других не менее масштабных и сложных явлений дали импульс к развитию неклассических философских концепций. Отечественная исследовательница Г.Э. Галанова отмечает: «В рамках классического подхода к проблемам культуры рассматривалось, прежде всего, общественное бытие человека. Частное, понимаемое как частичное и случайное, исключалось из рассмотрения, преобладал интерес ко всеобщему, Неклассический подход характеризуется, во-первых, интересом к повседневности и, во-вторых, возникновением интереса к случайному и в этой связи к теме «маленького человека» и его частной жизни. В корне изменения представлений о бытии и оппозиции «существенное - несущественное» лежит онтологический поворот, произошедший в рамках неклассической философии» [1]. В связи с этим отметим еще одно важное противоречие современного мира. Очевидно глобализирующееся человеческое общество с не меньшей очевидностью становится все более фрагментированным. В данном контексте становится актуальным содержание понятия «локальность», «локальный объект» и его операциональные возможности в различных сферах гуманитарного познания, в частности, исторического.

Сегодня достаточно очевидно, что одной из возможных форм настоящего и будущего развития исторической науки может быть так называемая локальная история или микроистория (в данном случае мы рассматриваем эти понятия как синонимичные или весьма близкие по содержанию). Одним из подтверждений этого является приобретение данным направлением институциональных форм. Так, например, в Ставропольском государственном университете не так давно создан центр «Новой локальной истории», а многочисленные провинциальные центры местного краеведения заявляют о мик-роисторическом характере своих исследовательских проектов, что, впрочем, требует еще серьезного и тщательного анализа. Тем не менее, термин «локальность», «локальный объект» требует уточнения. Так ставропольский историк С И. Маловичко (один из руководителей упомянутого центра) замечает, что «сам вопрос о предмете и объекте локальной истории является не вполне прояснённым» [6]. Тем не менее, в том или ином виде акцент делается на пространственно-географической составляющей. Но не только на ней. С.И, Маловичко отмечает, что «локальная история позволяет составить коллективную биографию локальной общности любого уровня от семьи до страны... Речь идёт о социальной роли индивидуума, стереотипов поведения в социокультурном, бытовом, природно-географическом и геополитическом контекстах обживаемого им пространства. В то же время важной стороной исследования новой локальной истории является изучение истории изменения форм, структур и функций самого локального пространства в единстве вышеуказанных контекстов» [6].

Таким образом, «локальность» может пониматься не только в территориальном, человеческом (индивидном) измерении, но и в темпоральном аспекте. Эта всесторонность, в известном смысле универсализм, придает локальному историческому объекту самостоятельный онтологический статус.

В отечественной историографии известных успехов в осмыслении сути локалистики достигла, на наш взгляд, историческая регионалистика. В целом регионалистика, по мнению географов, - это «совокупность дисциплин и направлений, методологических подходов и методических приемов, объектом исследования которых выступает регион или район. К ним относятся: 1) теория районирования; 2) районистика как совокупность методов идентификации (определение таксонов, их ядер), делимитации (оконтуривание, проведение границ между таксонами), построение иерархических сеток районов и их преобразований; 3) регионология (районология, регионика), исследующая закономерности функционирования и развития конкретных регионов (районов); 4) районоведение как часть страноведения; 5) в смежных с географией науках - региональная экономика, региональная социология, региональная демография и другие», отметим также, что «в гуманитарном знании в целом наблюдается плюрализм в отношении названия нового направления науки и методологического оформления его предмета»

[2]. Уточняют этот подход утверждения А.В. Ремнева о том, что «не стоит подменять историю регионов историей народов, в них проживающих, стоит взглянуть на регион как на целостную социокультурную, экономическую и политико-административную систему», а также А С. Макары-чева о том, что «значительная часть понятийного аппарата современного регионоведческого дискурса связана с пространственными категориями», причем, «как правило, эти термины употребляются для описания процессов, разворачивающихся вне официальных, формальных границ государств» [9]. В рамках этого направления одним из ключевых моментов является поиск адекватного исследовательским целям объекта изучения. К.И. Зубков пишет: «Принято думать, что регион и классическое национальное государство соотносятся между собой как «часть» и «целое»... Чисто феноменологически это выглядит именно так, но только феноменологически... Поэтому исследования истории государства и истории региона лежат в разных аналитических проекциях и соотносятся с разным бытийным наполнением исторического времени» [4]. Таким образом, на региональном и национальном уровнях исследования историк сталкивается с различным «бытийным наполнением», то есть онтологически разными объектами, что делает возможным отнесение региона в данном понимании к категории локальных объектов.

В то же время у ряда исследователей, причисляющих себя к локальной истории, возникает определенный интеллектуальный дискомфорт от такого, казалось бы, резкого онтологического разрыва между локальной территорией (сообществом) и общенациональной историей. Примером подобного может служить следующее утверждение: «В то же время вызывает сомнения и позиция других историков, которые утверждают, что локальная история должна изучать «небольшую» территорию, но на протяжённом временном отрезке, так как чем большая территория исследуется историком, тем больше обезличенное™ (more impersonal) присутствует в работе. Наши сомнения связаны не с ограниченной территорией, не с расширенной хронологией изучения. Создаётся впечатление, что такая формулировка (geographical district) отрывает разные локальные истории от истории национальной и ведёт к созданию замкнутой модели историописания, а это в научном смысле бесперспективно» [6]. Здесь, наверное, проявляется естественная инерция сознания, воспитанного в рамках примата макроис-торической парадигмы. С другой стороны, в приведенной цитате присутствует, на наш взгляд, мнимая дихотомия (локальная история - национальная история), иллюзорность вытекает, как нам представляется, из некорректного отождествления в данном случае национальной истории с историей государства. Прояснить данную ситуацию могут утверждения российского географа В.Л. Каганского: «Страна и государство - онтологически разные образования, которые не могут состоять из одних и тех же частей... Страна - реальный («естественный», в некотором смысле) макрорегион культурного ландшафта, государство - институциональная конструкция, ее проекцией в пространство является государственная территория» [5]. Таким образом, административно-территориальные единицы государства не могут выступать в качестве объектов исследования локальной истории, они с неизбежностью оказываются в контексте макроисто-рического масштаба. Реальными объектами микроисто-рических исследований становятся историко-географические регионы и районы, границы которых не всегда, а даже, как правило, не совпадают с административно-территориальными. Если следовать логике рассуждений

В.Л. Каганского, то историко-географический район выступает перед исследователями как, прежде всего, явление культурного характера, то есть адекватное постижение его может идти через анализ ментальной идентичности, систему географических образов страны и регионов. Выходит, что никакого замкнутого историописания не возникает. Необходимо только корректно соотнести контексты и определить смысловые оппозиции: регион -страна, административно-территориальная единица - государство.

По большому же счету, бесперспективное «замкнутое историописание» может возникнуть только в сознании, ориентированном исключительно на макроистори-ческий анализ. Современная теоретико-методологическая ситуация, на наш взгляд, требует от исследователя расширения методологического кругозора, что, в частности, может выражаться в операциональном отношении к различным теоретико-методологическим подходам, сближая их, давая возможность им дополнять друг друга. Это, в частности, может выражаться в концепте пересекающихся контекстов. Именно об этом утверждение И В Побережникова: «В этом плане перспективным представляется изучение механизмов взаимодействия между индивидуальными стратегиями на микроуровне и мак-росоциальными изменениями. Также плодотворным является изучение социальных изменений на мезоуровне (уровень, промежуточный между микро- и макроуровнями), который может воплощаться в региональной (в данном случае имеется в виду субстрановая региональное™) динамике» [7].

Расширение методологического кругозора должно проявляться и в понимании внутренней ограниченности каждого из возможных методологических подходов. Региональный подход, конечно, тоже не может претендовать на универсальность. Если следовать логике процитированного выше утверждения А.В. Ремнева о недопустимости подмены истории региона историей народов в нем проживающих, то данный исследовательский объект превращается в значительной степени в умозрительный конструкт сродни подобным макроисторическим по своему характеру конструктам как, например, «классовая борьба» или «история мануфактурного производства», теряя тем самым свою специфику. На наш взгляд, история как наука - это, прежде всего наука о людях, о человеке. Поэтому, используя концепт «региона» как локального объекта, объективируя его, компенсацией неизбежной спекулятивности его может быть «человеческая (ментальная)» составляющая. Как, например, это делает московский географ и культуролог (примечательное сочетание) Д.Н. Замятин, вводя в систему пространственных исследований понятие «географический образ» [3].

В качестве итога приведем пространную цитату Ж. Ревеля, который, как представляется, довольно точно охарактеризовал внутренний смысл локальной истории (микроистории) и ее эвристические возможности: «Микроистория, вводя разнообразные и множественные контексты, постулирует, что каждый исторический актер участвует прямо или опосредованно в процессах разных масштабов и разных уровней, от самого локального до самого глобального и, следовательно, вписывается в их контексты. Здесь нет разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу. Обращение к опыту индивидуума, группы, территории как раз и позволяет уловить конкретный облик глобальной истории. Конкретный и специфический, ибо образ социальной реальности, представляемый микро-историческим подходом, это не есть уменьшенная, или частичная, или урезанная версия того, что дает макроисторический подход, - а есть другой образ» [8].

Таким образом, любой объект или событие, попадающие в поле зрения историка, могут быть наполнены разным значением в зависимости от рассматриваемого контекста. Своеобразной сверхзадачей историка в этих условиях становится поиск пересечения или возможного взаимодействия указанных контекстов. Тем самым возникает реальная эвристическая возможность «примирения» или взаимодополнения понятий глобальности и локальности. Выскажем предположение, что достаточно плодотворным для решения указанных задач выглядит сегодня анализ локальных исторических объектов в их региональном измерении.