Непостижимость русской души и противоречивость русской культуры

Нам всем памятны строки Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить». О загадочной русской душе писали Н. Бердяев, Л. Толстой, Ф. Достоевский, В. Соловьев, С. Франк, А. Пушкин, Н. Гоголь, С. Есенин, А. Ахматова. Среди тех, кто стремился постичь особенности русского национального характера, — философы, писатели, поэты. И нет им числа. Гораздо легче назвать тех, кто не касался этой сложной темы, взывающей к глубоким, подчас очень непростым и нелегким раздумьям.

Так, например, Н. Бердяев, говоря о сложности и противоречивости русской души, объясняет это следующим. «В России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира»1.

В отличие от Запада, культура которого характеризуется детерминированностью и завершенностью всех форм жизни, в России царствует власть неуправляемой, необузданной стихии чувств, эмоций, страстей, аффектов. Бердяев определяет эту стихию как природную, языческую, дионисическую. Для человека западной культуры совершенно непостижимым, во многом даже противоестественным является сочетание язычества и православия, буйства дионисического начала, укорененного в русской душе, со склонностью к аскетически-монашеским формам жизни. Именно здесь, по мысли Бердяева, истоки таких противоположных качеств, как, например, гипертрофированный культ власти в причудливом сочетании со страстным стремлением к свободе, вольной, никем и ничем не управляемой жизни; ярко выраженный индивидуализм с соборностью, с утверждением коллективных форм жизни; раболепие и склонность к бунту; обостренность национального самосознания и подражательство, заимствование отдельных элементов других, порой чуждых русской душе культур, патриархальность жизненного уклада и ненасытная жажда его обновления.

Но особенно непостижимым является сочетание самой высокой и самозабвенной религиозности, устремленной на поиски Бога не только как первоисточника и первопричины всего сущего, но и как духовно-нравственного начала, с воинствующим безбожием, атеистическим мировосприятием, граничащим с сатанистскими наклонностями. Все эти противоречия, неустанно терзающие русскую душу, сообщали и сообщают ей особую напряженность в ее духовных и социальных исканиях. Огромная территория, на которой раскинулось многонациональное российское государство, — это не просто географическое, физическое, а социокультурное пространство, бесконечность которого оказалась созвучной бесконечности духовных устремлений народа, его необыкновенной природной одаренности, которая в силу многих конкретно-исторических условий развития российского государства длительное время была нереализованной, находясь как бы в потенциальном, неактуализированном состоянии.

Русский народ — народ-мученик, народ-страдалец. История ни одного из известных науке народов не была столь мучительной, как история русского народа. История становления его государственности, его самобытной культуры прошла через ужасы войн, насилий, внутренних распрей, социальных надломов и катаклизмов. Как в этих жутких, подчас нечеловеческих условиях сохранить цельность помыслов и характера, как уберечь душу от разгула и анархии, от безверия и дьявольского искушения? Идея становилась столь всеохватывающей, что не оставляла места никаким иным целям и устремлениям. Надежда и разочарование, словно волны, наплывали друг на друга, выливаясь то во вселенское отчаяние, то в буйный восторг, безудержную радость. Отсюда непредсказуемость русского характера, удивительная загадочность русской души, в которой неустанное стремление к прогрессу, к достижениям мировой культуры и цивилизации причудливо сплеталось с отторжением прогресса и прогрессивных форм жизни и жаждой хаоса и разрушения, привнесенных дамокловым мечом революции. «Русь! Куда же несешься ты? — вопрошал Н. В. Гоголь, — дай ответ!». Но как во времена Гоголя, так и сейчас вопрос этот не утратил своей актуальности, ибо ответа, как и прежде, мы не получили. Тайна русской культуры по-прежнему считается скрытой от нас, ступивших уже на порог XXI в.

Исторический критерий, положенный в основу произведенного анализа, является, как мы видим, наиболее универсальным, поскольку, во-первых, дает возможность рассматривать историю общества как историю сменяющих друг друга (в хронологической последовательности) культур и цивилизаций. Во-вторых, раскрывая своеобразие каждой исторической и художественной эпохи, мы тем самым решаем одновременно задачи как типологизации, так периодизации и классификации культуры. И, наконец, самое главное, что дает анализ исторических типов культур, это возможность, если не понять, то хотя бы приблизиться к пониманию особенностей России как необычно сложного по своей сути и архитектонике и вместе с тем чрезвычайно своеобразного типа культуры.