Что такое Аракчеевщина?

Александр I в послевоенные годы был больше занят внешнеполитическими проблемами. Надолго отлучаясь за границу для дипломатических свиданий с зарубежными монархами и для участия в международных конференциях и конгрессах, он вверил внутреннее управ ление собственной страной камарилье мракобесов и завзятых крепостников. Особым его благоволением пользовался А. А. Аракчеев.

Всесильный временщик, известный своей собачьей преданностью царю, он становится первым его советником по внутренним делам империи и руководителем ее центрального административного аппарата. Тупой и жестокий, Аракчеев стремился всю Россию превратить в одну казарму и сковать общество тесными рамками военных уставов, требуя от всех чиновников соблюдения строгой дисциплины и абсолютного послушания высшим начальникам. Аракчеев сознавал свою силу и влияние при царском дворе, а порой даже кичился бесконтрольностью своих действий. «Я — друг царя, — говаривал он,—...и на меня можно жаловаться только богу».

Некоторые историки пытаются утверждать, что Аракчееву приходилось делить власть и влияние с другими сановниками. Конечно, Аракчеев был не один, но именно он наиболее полно олицетворял тот полицейский произвол и палочный режим, который установился с середины второго десятилетия XIX в. и в административных учреждениях, и в армии, и в крепостной деревне. Он ярче всего воплощал в себе те отвратительные качества, которые были свойственны царским чиновникам того времени,— грубость, жестокость, самодурство, солдафонство и невежество. И не случайно весь период 1815—1825 гг. остался в памяти русского народа как черная пора «аракчеевщины».

Внутренняя политика царизма этого периода была характерна прежде всего усилением крепостного гнета и расширением прав помещика над личностью крестьянина.

Только отгремели пушечные залпы европейских войн, как в 1815 г. был издан указ, запрещавший всем крестьянам «отыскивать вольность». Этим указом перечеркивался закон 1754г., по которому окончательно закрепощенными считались только те крестьяне, которые были записаны за помещиками по первым двум «ревизиям», т. е. переписям населения, произведенным в первой половине XVIII в. Всем остальным разрешалось претендовать на возвращение вольности. Теперь это право было у них отнято.

В 1822 г. последовал указ о предоставлении помещикам права ссылать своих крепостных без суда в Сибирь на поселение за «дурные поступки». Стоило любому помещику заявить чиновникам губернского правлении, что такой-то крестьянин уличен им в дурном поведении или неповиновении, и этого было достаточно, чтобы отправить человека в ссылку.

В 1823 г. особым указом была подтверждена монополия дворян на владение крепостными людьми. Недворянам (разночинцам) запрещалось «иметь в услужении» крепостных, принадлежавших помещикам.

В течение послевоенного десятилетия значительно возросло количество земельных пожалований дворянам. Александр I щедро раздавал им казенные земли. Помещики не могли обижаться на своего «благословенного» монарха.

Самым уродливым порождением аракчеевщины были военные поселения. Еще в 1810 г. превратили в поселян солдат одного мушкетерского батальона, расквартировав их в деревнях Могилевской губернии. Но широкое распространение военные поселения получили, начиная с 1816 г. Полоса боевых походов прошла. Военные тревоги сменились мирным затишьем. Но завоеванный мир казался правительству непрочным. Кроме того, армия могла понадобиться для усмирения недовольных крестьян. В таких условиях не стоило распускать солдат по домам. Однако содержать большую армию было дорого. Казна и без того была опустошена длительными войнами Переводом солдат в разряд военных поселян имелось в виду удешевить содержание многочисленной армии: занимаясь хлебопашеством и животноводством, военнослужащие должны были сами обеспечивать себе питание и сами одевать себя. Кроме того, размещая солдат вместе с семьями в особых поселениях, можно было превратить их окончательно в изолированную от народа военную касту. В период нараставшего массового освободительного движения это было очень важно. Наконец, перечисляя в военные поселяне жителей казенных деревень, правительство получало возможность подчинить военно-полицейскому контролю массы государственных крестьян.

Военные поселяне обязаны были! совмещать выполнение сельскохозяйственных работ со строевым обучением, неся службу наравне с солдатами и подчиняясь армейской дисциплине и казарменному распорядку жизни. Каждый шаг их регламентировался уставом. За малейшее нарушение уставных правил их подвергали жестокому наказанию. По сигналу они выходили на полевые работы, по сигналу шагали в строю на ученья, по сигналу обедали и ложились спать. Детей от них отбирали, сдавая их в особые «школы кантонистов» для подготовки будущих младших командиров.

К концу царствования Александра I насчитывалось уже 375 тыс. государственных крестьян, переведенных на положение военных поселян. Они размещались в разных губерниях — Петербургской, Новгородской, Херсонской, Харьковской. Во всех военных поселениях царили произвол и деспотизм аракчеевских ставленников. Но самую страшную картину представляли поселения, созданные в районе собственного имения Аракчеева Грузино близ Новгорода. Он их лично инспектировал, сам творил суд и расправу, устраивал массовые порки, забивал палками насмерть ни в чем неповинных людей, подписывал приказы о том, что «девкам надлежит выходить замуж за солдат», а «бабам рожать ежегодно и лучше сына, чем дочь,,.» Аракчеевщина выразилась также в насаждении реакционного режима в армии, основанного на палочной дисциплине и бессмысленной муштре. Боевая подготовка войск подменялась «фрунтовой механикой» и бесплодным «экзерцирмейстерством». Возрождение этих гатчинских, прусских традиций в военнопедагогической практике сопровождалось изгнанием из армии воспитанников суворовской и кутузовской военной школы, славных ветеранов 1812 г. Заменявшие же их аракчеевские выкормыши были, по остроумному выражению Дениса Давыдова, «истыми любителями изящной ремешковой службы». Они больше всего были озабочены тем, чтобы солдаты держали равнение в строю и не допускали ни малейшего отступления от формы. Брань, оскорбительные окрики, зуботычины — вот применявшиеся ими повседневно «воспитательные меры». В случае же более серьезного дисциплинарного нарушения виновного прогоняли сквозь строй солдат, вооруженных «шпицрутенами» — длинными, гибкими прутьями. Командирам вменялось в обязанность при этом следить, чтобы каждый солдат наносил удар шпицрутеном в полную силу, не щадя осужденного товарища.

Командир одной из дивизий генерал Желтухин поучал офицеров: «Сдери с солдат шкуру от затылка до пяток..., не бойся ничего — я тебя поддержу». В бригаде, которой командовал генерал Тарбеев, «чрезмерные наказания палочными побоями чинились всякий раз целому взводу: солдаты, выходя на учение, предварительно знали по порядку номеров, которому взводу должно достаться». Об этом говорилось в официальном рапорте проверявшего эту бригаду адъютанта командующего 2-й армией.

Палочную дисциплину насаждали в армии и воспитанные на прусских традициях немецкие бароны вроде Беннигсена, Витгенштейна, Дибича, и угодничавшие перед Аракчеевым представители русской знати вроде царского генерал-адъютанта И. В. Васильчикова, и даже родные братья императора — Константин, Николай и Михаил. Оправдывая жестокость по отношению к солдатам, Константин говорил: «Дурной солдат, который доживает срок свой двадцатипятилетний до отставки». А Николай, будущий император, не стеснялся оскорблять даже гвардейских офицеров. Однажды он обозвал офицеров Финляндского полка «свиньями».

Да и сам Александр I всегда поддерживал и поощрял Аракчеева в применении крепостнических методов воспитания и обучения солдат, в жестокой расправе с нарушителями дисциплины и ослушниками. На рапорте Аракчеева об усмирении чугуевских военных поселян царь написал: «Благодарю тебя искренно от чистого сердца за все твои труды».

Таким образом, неверно было бы думать, что муштра и палки являлись следствием какой-то патологической жестокости Аракчеева или иного отдельного военачальника. Нет, аракчеевский режим в армии был выражением определенной политической линии, сознательно осуществлявшейся царским правительством при поддержке высшей знати и военной бюрократии. Изнурительной строевой муштрой и постоянным страхом перед наказанием за ничтожное отступление от уставных правил имелось в виду притупить сознание солдата, лишить его возможности размышлять и способности рассуждать о предметах, даже относящихся непосредственно к казарменному военному быту. «Надо выбить дурь из головы этих молодчиков»,— учил Аракчеев своих клевретов. Под «дурью» в данном случае верный страж царского самодержавия понимал те «крамольные» мысли, какие зарождались в голове солдата-крестьянина под влиянием жалоб на усиление барского произвола, доносившихся со всех сторон от подневольного люда. Ведь как пи старались изолиропать солдата от идейных контактов с народной массой, это не удавалось. При свидании ли с земляком, приехавшим в город, в беседе ли с хозяином на постое во время похода, в задушевном ли разговоре с бывалым ветераном, прошедшим славный боевой путь от Москвы до Парижа, всегда находилась пища для горьких размышлений о социальной несправедливости, о несбыв-шихся чаяньях народа, отстоявшего Родину от иноземных захватчиков, но так и не получившего освобождения от крепостной неволи. Вот почему неистовствовали па казарменных плацах аракчеевские ставленники, пытаясь палками и одуряюще и шагистикой превратить солдата, как говаривал когда-то Павел I, в «механизм, артикулом предусмотренный»,— абсолютно безотказный механизм, послушный воле офицера-дворянина.

«Время Аракчеева,— вспоминал впоследствии современник, служивший тогда в русской армии,— было время железное, мрачное по своей жестокости. Чуть ли не вся Россия стоном стонала под ударами. Били в войсках, в школах, в городах и деревнях, на торговых площадях и в конюшнях, били и в семьях, считая битье какою-то необходимою наукою — учением. В то время действительно, кажется, верили, что один битый стоит двух небитых и что вернейшим средством... против всякого заблуждения и шалости... было битье».