Влияние событий 1848 г.

Крестьянское движение 1848 года

В 1848 г. в Западной Европе произошли события, которые привели в смятение дворянство и самого Николая I. Во Франции в результате февральского восстания была низвергнута монархия и провозглашена республика. В марте 1848 г. под давлением уличных боев прусский король и австрийский император согласились на введение либеральных конституций. Национально освободительное движение охватило Италию, Чехию, Венгрию, Польшу. Отголоски революционных событий 1848 г. наблюдались в разных концах Европейского континента. Николай I и его ближайшее окружение с ужасом наблюдали крушение реакционной власти в зарубежных странах и более чем когда-либо чувствовали возможность и близость революции в самой России.

Опасения Николая I имели под собой веские основания. К концу 40-х годов все нагляднее проявлялось противоречие между ростом производительных сил и отжившими феодальными отношениями. Беднеющая крепостная деревня была беспомощной перед лицом разразившихся стихийных бедствий. В 1848 г. обширную территорию страны постиг один из самых сильных неурожаев, какой переживали когда-нибудь Россия и Украина. С востока надвинулась страшная эпидемия холеры, унесшая более 0,5 млн. жителей. В обстановке засушливого лета выгорело множество городов и деревень. Ко всем этим несчастьям, поразившим массы населения, присоединились их неизбежные последствия — расстройство торговли и промышленности, вздорожание продуктов питания, повсеместные тревога и недовольство. Помещичьи, удельные и казенные крестьяне стали острее чувствовать гнет феодальных и государственных повинностей.

Из-за рубежа проникали вести о переворотах в соседних странах, о ликвидации барщины и о массовом народном подъеме. В этой волнующей обстановке распространялись слухи, вызванные повсеместной жаждой свободы от крепостного гнета. Особенно тревожным было настроение на пограничных западных окраинах — в Прибалтике, Белоруссии, Литве, губерниях Правобережной Украины. Здесь распространялись не только устные рассказы о западноевропейских событиях, но и воззвания к народу, иногда составленные участниками польского национально-освободительного движения. Отсюда вести о европейской революции проникали дальше, в центральные районы. Частично деревня питалась сообщениями, шедшими из городских центров, куда доходили иностранные журналы и газеты, письма из-за границы, рассказы приехавших путешественников. В некоторых местах ходили слухи о том, что французы идут на Россию, чтобы дать крестьянам вольность; кое-где оживала старая легенда о цесаревиче Константине, который «объявился» и, отправляясь к царю, просит «не устилать дорогу шелками и коврами, а панскими головами» Брожение наблюдалось не только в среде деревенского населения, но и в городах, особенно в крупных промышленных центрах. Дворовые, фабричные, разночинцы, представители столичной интеллигенции были взволнованы известиями о европейской революции и выражали недовольство существующим строем.

Крестьянское движение достигло в 1848 г. особенного напряжения. По новейшим подсчетам, в этот год было зарегистрировано 161 массовое «неповиновение» крестьян в 34 губерниях империи; если присоединить сюда массовые побеги, порубки лесов, убийства и избиения помещиков и управляющих, «незаконные» жалобы властям, то число крестьянских выступлений вырастет до 202.

Особенно много волнений наблюдалось на Правобережной Украине, там, где крестьяне были обложены непосильной барщиной и возбуждены злоупотреблениями при проведении инвентарной реформы: в Волынской губернии насчитывалось 47 выступлений, в Подольской — 45, в Киевской — 20. Повсеместно крестьяне отказывались от выполнения барщины, а местами требовали перевести их в казну1.

Примером подобных волнений была упорная борьба 2500 крепостных помещика Флиорковского в местечке Жаботине Киевской губернии. Крестьяне этого имений, помимо обычной барщины, должны были в самый разгар полевых работ отбывать «сгонные дни», и когда на усмирение отказавшихся были присланы казаки, крестьяне обезоружили карателей, отобрали у них лошадей и снаряжение, а чиновников прогнали из имения. Несмотря на убеждения начальства, жаботинские крестьяне не выходили на сгонные дни и утверждали, что инвентарные правила остались неизвестными государю. Окрестные деревни присоединились к жаботинцам. В местечко был командирован новый, на этот раз более крупный отряд казаков, который крестьяне встретили дубинами и рогатинами. Волнение было подавлено только с прибытием двух кавалерийских полков. Семеро крестьянских вожаков были подвергнуты публичному наказанию шпицруте-пами и ссылке в арестантские роты.

Крестьянское движение распространилось также и на центральные районы: в Тверской губернии в 1848 г. насчитывалось 11 выступлений, в Московской — 6, в Смоленской, Тульской и Оренбургской — по 5 и т. д. Чаще всего крестьяне требовали полного освобождения, ссылаясь на закон 1847 г. о праве крепостных выкупаться при продаже имения за долги.

Особенно упорной была классовая борьба в имении Дружинина Тверской губернии. 1800 крестьян, рассеянных по 13 селам и деревням, выдвинули из своей среды энергичных вожаков, организовали тайпые сходки и поклялись друг другу не подчиняться помещику, который приобрел их с публичного торга ранее издания закона 1847 г. Были отправлены к царю два ходока, которых Николай приказал возвратить обратно. Несмотря на все уговоры, крестьяне решительно отказались повиноваться новому владельцу и потребовали перевести их в казенное ведомство. Губернатор в сопровождении командированного флигель-адъютанта и батальона егерей оцепил собравшуюся толпу; получив от крестьян подтверждение их решения, он приказал схватить «главных виновников», обрить каждому из них полголовы и бороду и подвергнуть беспощадному сечению.

В ответ возбужденная толпа закричала: «Секите нас, режьте по кускам всех, но мы повиноваться не будем». Один за другим крестьяне сами ложились под розги, выдерживали страшную порку, но оставались непреклонными. Когда очередь дошла до 65-го участника волнения, тот заколебался и согласился «повиниться». Это внесло замешательство в крестьянские ряды. Толпа дрогнула и стала раскалываться на части. Над теми, кто не захотел покориться, была произведена экзекуция.

Новое усиление реакции

Николай и петербургская аристократия находились в состоянии панического страха. Такое же смятение царило среди помещиков западных районов. Перед лицом угрожающей опасности дворянство обратилось к царю с серией верноподданнических адресов, а Николай I в свою очередь торжественно заявил о солидарности самодержавия с классом землевладельцев, о неприкосновенности помещичьей собственности и крепостного права.

Коснувшись вопросов о быте крестьян, он прибавил для успокоения крепостников: «Некоторые лица приписывали мне по сему предмету самые нелепые мысли и намерения. Я их отвергаю с негодованием». Были отданы приказы о мобилизации новых воинских сил. В пограничные губернии была двинута 300-тысячная армия, которая составила заградительный кордон против европейской революции. Местные генерал-губернаторы получили широчайшие полномочия для подавления малейших признаков революционного протеста. Одновременно были усилены меры наблюдения и сыска.

После подавления июньского восстания в Париже и наступления реакции в Германии Николай I проникся уверенностью, что его монархия «спасена от гибели». Но он по-прежнему полагал, что требуются самые суровые меры, чтобы не дать воскреснуть «революционной гидре».

Правительственные репрессии прежде всего обрушились на печать и школу. Для подкрепления действующей цензуры были созданы специальные комитеты: сначала под председательством реакционера кн. А. С. Меншикова для пересмотра издающихся журналов, затем под руководством не менее реакционного, но более грубого генерала Д. П. Бутурлина для тайного наблюдения за «духом и направлением всех произведений... книгопечатания». Оба комитета ополчились против сочинений, уже пропущенных цензурой, выискивая в них «косвенные намеки» и «недопустимые выражения». Начался период настоящего цензурного террора. Суровые кары обрушились на литераторов, редакторов и цензоров.

Знаменитый впоследствии сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин был выслан в Вятку за свои первые повести «Противоречия» и «Запутанное дело». И. С. Тургенев поплатился заключением «на съезжей» (т. е. в полиции) и ссылкой в орловскую деревню — формально за некролог о Н. В. Гоголе, фактически — за антикрепостнические «Записки охотника». Славянофил Ю. Ф. Самарин был заключен в каземат Петропавловской крепости за рукописное сочинение против прибалтийских немцев, которое было прочитано всего 13 близкими знакомыми автора. Были запрещены письма Екатерины II Вольтеру (за «неумеренные похвалы» этому мыслителю), а позднее — сатиры XVIII в. Антиоха Кантемира, о которых Николай I высказался весьма решительно: «сочинений Кантемира ни в каком отношении нет пользы перепечатывать, пусть себе пылятся и гниют в задних шкафах библиотек, где занимают лишнее место» ’.

Такие же суровые меры были приняты в отношении высшего образования. Николай I был бы не прочь ликвидировать все университеты и дать отставку всем профессорам, которых он всегда подозревал в сочувствии революции. Слухи о предстоящем закрытии университетов широко распространились в столице и побудили министра С. С. Уварова выступить с благонамеренной статьей в защиту университетского преподавания (она была написана по его поручению профессором И. И. Давыдовым). Бутурлинский комитет нашел статью неуместным вмешательством в правительственную политику, а Николай I признал ее «неприличной» и добавил: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе». С. С. Уваров получил отставку и уступил место мракобесу П. А. Ширинскому-Щихматову, который потребовал, чтобы выводы науки основывались «не на ум-стЕованиях, а на религиозных истинах, в связи с богословием».

Вскоре в высших учебных заведениях было запрещено преподавание философии (Николай I нашел, что философия — «одна модная чепуха» и непонятно, «отчего подобный вздор преподается»). Такая же судьба постигла науку государственного права. Число своекоштных студентов каждого университета было ограничено 300 человеками (за исключением медицинского и богословского факультетов). Вместо выборных ректоров были назначены новые, особенно «благонадежные». Над профессорами и студентами был учрежден строжайший надзор. Всякий намек на критику вызывал выговоры и репрессии '.

Еще решительнее были расправы с людьми, разделявшими революционные взгляды. Арестам подверглись члены тайных организаций в Польше, Белоруссии, Литве, Петербурге. Особенно сильное впечатление на общество произвел разгром кружка М. В. Петрашевского, сопровождавшийся публичной инсценировкой смертной казни и ссылкой на каторгу главных его участников. Все мало-мальски прогрессивные деятели чувствовали себя в опасности. Люди боялись встречаться и говорить друг с другом. Умеренно либеральный цензор А. В. Никитенко записывал в своем дневнике о николаевской России того времени: «Варварство торжествует там свою дикую победу над умом человеческим...» 1 2 А столь же умеренный историк С. М. Соловьев сравнивал политику Николая I после 1848 г. с безумием римских цезарей, которые давили все лучшее, все духовно развитое в своем государстве.

Страх перед революцией оборвал и те жалкие попытки преобразований, какие выискивало правительство для выхода из обостряющегося кризиса. Оставалась голая политика насилия, которая загоняла внутрь недуг прогнившего крепостного строя. Внешне николаевская империя казалась победоносной и могущественной, в действительности же она была подорвана внутренними разлагавшими ее силами. Грозные меры Николая I оказались бессильными справиться с продолжающимся крестьянским движением, с распространением буржуазно-демократических идей, с затаенными, но крепнущими революционными стремлениями. Даже в армии, которая считалась самым надежным оплотом самодержавия, появились признаки брожения и недовольства.

Всякому проницательному современнику становилось ясно, что вся система реакционного управления свидетельствует о кризисе крепостного строя, что очередной задачей является ликвидация крепостного права — этой преграды экономическому и общественному движению вперед. Всего убедительнее и ярче говорили об этом массовые выступления крестьян и возникавшее на их основе революционно-демократическое движение разночинцев.