Аграрные реформы в Прибалтике в 19 веке

Характерной чертой национально-колониальной политики царизма было стремление создать для себя на окраинах социальную опору в лице местной феодальной верхушки. Однако, хотя царское правительство и старалось оберегать эксплуататорские права и сословные привилегии феодальных землевладельцев, иногда ему приходилось идти на уступки требованиям крестьянских масс, чтобы смягчить тем самым остроту классовой борьбы, происходившей не только в центре, но и на окраинах империи.

С момента присоединения к России Прибалтики русские цари покровительствовали там немецким баронам, которые жестоко эксплуатировали эстонских и латышских крестьян. Русский генерал-губернатор, имевший резиденцию в Риге, всегда поддерживал тесный контакт с местными дворянами, кичившимися своим происхождением от ливонских рыцарей. Немецкие дворяне, как правило, замещали должности губернаторов и вице-губернаторов Эстляндской и Лифляндской губерний. Они же заседали в ландтагах, являвшихся органами их сословного самоуправления. В их руках находились суд и полиция.

Оберегая классовое господство и сословные привилегии прибалтийских, или, как их тогда называли, остзейских, баронов, царизм превращал их в своих верных вассалов. По справедливому замечанию А. И. Герцена, царское правительство никогда не имело «более преданных слуг, чем лифляндские, эст-ляндские и курляндские дворяне». Занимая подчас высокие посты в государственном аппарате империи, они были «безукоризненными и неподкупными орудиями деспотизма» *.

После того как Прибалтика из аграрной заморской колонии Швеции превратилась в расположенную неподалеку от новой русской столицы провинцию вырвавшейся к морю Российской империи, остзейские помещики быстро переориентировались на более выгодный для них внутренний рынок России. С конца XVIII в. на мызах прибалтийских баронов наступило заметное хозяйственное оживление. «Все ожило и расцвело,— писал современник.— Дворянин, чувствуя, что находится под надежной защитой, начал заниматься сельским хозяйством..., расширял свои поля, увеличивал производство спирта, откармливал быков и поднял сельское хозяйство на такой уровень, что его имение дало ему возможность продавать значительное количество сельскохозяйственных продуктов. Поэтому неудивительно, что в такие счастливые времена цены поместий мало-помалу возросли втрое...»

Помещиков Прибалтики охватила предпринимательская горячка — «грюндертум». Они стали заводить суконные мануфактуры, винокурни, каменоломни, кирпичные заводы, известковые печи. Увеличились посевы зерновых хлебов. Быстро расширялись площади, занятые новой сельскохозяйственной культурой — картофелем.

Разумеется, рост сельскохозяйственного производства происходил за счет усиления феодальной эксплуатации эстонских и латышских крестьян. Помещики всячески старались интенсифицировать барщину. Одни выгоняли в страдную пору на полевые работы всех крестьян. Другие заставляли каждую крестьянскую семью убирать определенный участок мызного поля. Во многих поместьях стали применять «урочную» работу: при пахоте, сенокосе или жатве мызный надсмотрщик задавал каждому барщинному крестьянину определенный урок. Нечего и говорить, что изнуренный тяжким трудом крестьянин нередко не в силах был выполнить этот дневной урок и за двое суток напряженной работы.

К началу XIX в. барщинные повинности эстонских и латышских крестьян разрослись до такой степени, что для обработки своих полей у них не хватало ни времени, ни сил. Урожаи были низкими. Хлеба на пропитание не хватало. «Ежегодный голод — удел крестьян Лифляндии и Эстляндии» — так озаглавлена была статья, помещенная в одном рижском журнале той эпохи.

Голод и эпидемии тысячами уносили крестьян в могилу. Особенно тяжкими для населения Прибалтики были неурожайные 1789, 1800, 1808 гг., когда, по свидетельству современника, «крестьяне распродавали свое имущество и скот и целыми толпами шли в город просить милостыни. В иные недели находили по 6—7 трупов, валяющихся на телегах в предместье... При вскрытии трупов обнаруживалось, что тела совсем истощены и желудок пуст. Часто в желудке находили так называемый хлеб, выглядевший, как торф — отруби с несколькими мелкими зернышками...»

Предотвратить назревавший кризис феодально-крепостнической системы помещики и царизм пытались путем аграрных реформ. Нараставшее крестьянское движение и обострение международного положения заставляли их торопиться.

Крестьяне требовали ограничения помещичьего произвола и установления определенных норм барщины. Часть помещиков не возражала против того, чтобы зафиксировать в особых ведомостях — вакенбухах — возросшие феодальные повинности. Однако другая группа баронов не желала идти ни на какие уступки. Один из крупнейших землевладельцев Прибалтики, барон Унгерн-Штернберг, издал в Петербурге брошюру, в которой доказывал, что проект «дарования свободы крестьянскому сословию» не соответствует «государственному строю России». Самым верным средством против неповиновения крестьян этот достойный потомок немецких «псов-рыцарей» считал картечь.

Однако царское правительство не хотело дальнейшего обострения классовой борьбы в пограничных прибалтийских губерниях накануне возможного столкновения с наполеоновской Францией. В 1803 г. по распоряжению Александра I был создан особый комитет «по улучшению быта остзейских крестьян». Разработанный баронами под руководством царских сановников, закон в 1804 г. был утвержден царем.

По этому закону, изданному в двух вариантах -- для Лиф-ляндии и Эстляндии отдельно, крестьяне объявлялись пожизненными и наследственными владельцами своих земельных наделов, а размеры их повинностей фиксировались в вакенбухах.

Законом 1804 г. бароны и царское правительство хотели упрочить существовавшие аграрные отношения, но упорное сопротивление крестьян обрекло эти планы на провал. Массовые волнения 1804—1805 гг. заставили царских сановников и остзейских баронов вновь заняться крестьянским вопросом, тем более что в обстановке уже начавшейся в 1805 г. войны с Францией эти волнения таили для царизма немалую опасность. Для подавления массовых выступлений прибалтийских крестьян приходилось снимать с западной границы и направлять в тыл целые полки. Интендантство царской армии не могло заготавливать в опустошенных голодовками районах Лифляндии и Эст-ляндии необходимые запасы продовольствия и фуража.

Новые законы (в 1816 г.—для Эстляндии, в 1817 г.—для Курляндии, в 1819 г.— для Лифляндии) предоставили крестьянам личную свободу, но лишали их земли, сохранив ее в собственности помещиков. За аренду помещичьей земли крестьяне по-прежнему были обязаны отбывать барщинные повинности. Законы признавали за крестьянами право владения имуществом и заключения любых договоров, но воспользоваться им фактически крестьянам было нелегко. Вследствие многочисленных стеснений личная свобода крестьянина превращалась в фикцию. По словам современника, такого крестьянина можно было сравнить «с человеком, которому, заковав в железо руки и ноги, велели делать, что хочет, и идти, куда хочет».

В дальнейшем развитие капитализма в сельском хозяйстве поставило перед прибалтийскими помещиками вопрос о необходимости перестройки мызного хозяйства с целью увеличения его доходности. Необходимый для этого капитал бароны решили выжать из крестьян, переводя их на смешанную аренду, т. е. требуя часть арендной платы деньгами. Эта форма аренды оказалась очень тяжелой для крестьян, так как им приходилось нанимать батраков для отбывания барщины в помещичьем хозяйстве, а самим добывать необходимые для расчета с баронами деньги.

В 30—40-х годах XIX в. эстонские и латышские крестьяне продолжали вести напряженную борьбу за землю. Надеясь успокоить крестьян, царское правительство вынуждено было издать новые аграрные законы, позволявшие крестьянам с согласия помещика выкупать у него землю. При этом некоторую часть земли помещик имел право присоединить к своим мызным угодьям. Для Лифляндии такой закон был утвержден в 1849 г., а для Эстляндии — лишь в 1856 г.

Этими законами был открыт путь для возникновения в Прибалтике мелкой крестьянской земельной собственности. Вместе с тем за счет выкупных сумм помещики могли укрепить в экономическом отношении свои латифундии.

Таким образом, осуществляя аграрные реформы в Прибалтике, русский царизм последовательно защищал классовые интересы крупных землевладельцев — немецких баронов.