Колониальная экспансия царизма на Северном Кавказе в 19 веке в России

Присоединение к России Закавказья заставляло русский царизм спешить с завоеванием Северного Кавказа. До тех пор, пока кавказские горцы оставались вне контроля царской администрации, их земли служили барьером между Закавказьем и внутренней Россией. Тем самым, как говорил К. Маркс, «ноги гигантской империи» продолжали быть «отрезаны от туловища».

Еще в конце XVIII в. для ограждения новых владений русских помещиков в предкавказских степях была сооружена цепь кордонных укреплений и казачьих станиц вдоль северных берегов Терека и Кубани. Однако эта Кавказская линия имела не только оборонительное значение. Она должна была стать исходным рубежом для дальнейшего расширения к югу границ дворянской империи. Это подчеркивал в своем докладе императрице Екатерине II новороссийский, азовский и астраханский генерал-губернатор кн. Г. А. Потемкин. «Оная линия,— писал он,— отделит разного звания горские народы... от тех мест, коими нашим подданным пользоваться следует...», позволит «учредить виноградные, шелковые и бумажные заводы, размножить скотоводство, табуны, сады и хлебопашество... сверх того, откроет способ войти в тамошние горы и жилище осетинское и со временем пользоваться их рудами и минералами...» 1 Как видно, с организацией укрепленной линии по Кубани и Тереку этот крупнейший государственный деятель царской России связывал целую экономическую программу, имевшую явно колонизаторский характер.

Царская дипломатия всячески старалась склонить горских феодальных владетелей к переходу в подданство России. Но политические обязательства, принимаемые на себя кабардинскими, осетинскими, дагестанскими феодалами, нередко имели декларативный характер. К началу XIX в. вся горная зона Северного Кавказа, простиравшаяся к югу от линии Кубань — Терек, фактически не подчинялась русской военной администрации. Присяги, принесенные в 1806—1812 гг. некоторыми дагестанскими ханами и кабардинскими князьями на «верность престолу всероссийскому», мало изменили положение. Карательные «поиски», предпринимавшиеся царскими военачальниками против отдельных горских феодалов, то и дело нарушавших свои вассальные обязательства, не достигали цели. Поэтому тотчас после завершения отвлекавших его от кавказских дел войн с наполеоновской Францией царизм приступил широким фронтом к завоеванию Северного Кавказа.

В 1817 г. левый фланг Кавказской линии был выдвинут с Терека на рубеж реки Сунжи, а через два года — к подножию Дагестанских гор. Тем самым горцы Чечни и Дагестана были отрезаны от Кумыкской равнины, куда перегонялся скот на зимние пастбища. В 1821—1822 гг. был продвинут центр Кавказской линии. Новые укрепления, построенные у подножия Черных гор, замкнули выходы на равнину из ущелий Черека, Чегема и Баксана. Кабардинцы оттеснялись с удобных для земледелия районов. Лучшие земли, как правило, предназначались для расширения зоны военно-казачьей колонизации. Еще в 1792 г. на Прикубанскую равнину были переселены из пределов Украины черноморские казаки. Позднее на Кавказскую линию переводились полки донских казаков. В казачье сословие перечислялись и государственные крестьяне. В 1832 г. все казаки, расселенные на Северном Кавказе, кроме черноморских, были сведены в «Кавказское линейное казачье войско».

Строительство новых кордонных укреплений за Тереком и Малкой сопровождалось уничтожением ближайших горских аулов, вырубкой лесов и садов, принудительным привлечением местного населения к сооружению военных дорог и мостов. Малейшее уклонение от несения этих повинностей влекло за собой конфискацию скота и другого имущества в порядке «штрафов» и контрибуций. Любое проявление протеста подавлялось силой оружия. Служивший на Кавказе друг Пушкина и декабристов Н. Н. Раевский писал, что царские военачальники «мстили целым племенам за вину нескольких лиц» '.

Каждое столкновение казаков с горцами в порядке своеобразной цепной реакции вызывало другое, ему подобное, и в итоге ряд мелких, нередко случайных конфликтов превращался в бесконечную изнурительную вооруженную борьбу, тянувшуюся годами и десятилетиями.

То и дело по ночам на кордонных постах вспыхивали сигнальные огни. Заметив это, ночные караулы били тревогу в станицах, и все жители их, не исключая и женщин-казачек, брались за оружие, готовясь отразить очередной набег горцев. А несколько дней спустя казачьи атаманы предпринимали ответный набег. Об одном из таких атаманов, Власове, в официальных источниках говорится, что во время похода за Кубань он сжег подряд 17 черкесских аулов, угнал несколько тысяч голов окота, уничтожил посевы. Правда, (Власов подвергся за это судебному преследованию, но так поступали и другие царские военачальники. Потрясающую картину разорения горского аула нарисовал позднее служивший в молодости на Кавказской линии великий русский писатель Л. Н. Толстой, заклеймивший царских колонизаторов на страницах своей замечательной повести «Хаджи-Мурат».

Мало чем отличалось от прямого военного грабежа взимание податей и различных сборов с населения «замиренных районов». Управление этими районами вверялось либо перешедшим на службу царизму местным феодалам, либо царским офицерам, именуемым «приставами». И те, и другие по своему усмотрению облагали горских крестьян повинностями и податями, беззастенчиво обогащаясь за счет жесточайшей колониальной эксплуатации подвластного населения. В официальном документе того времени говорилось, что в подчиненных царским военным властям районах Северной Осетии «повинности так обременяют народ, что не дают даже времени убирать с поля хлеб, почти все мужчины и скот заняты ими исключительно». Впрочем такая же картина была обьгчной и в деревнях великорусского центра.

На Западном Кавказе, опасаясь внешнеполитических осложнений с Турцией и Англией, царизм до 1829 г. не предпринимал широких наступательных операций, ограничиваясь вторжениями отдельных казачьих отрядов в селения закубанских адыгов (черкесов). Добившись же по условиям Адрианопольского мирного договора признания Турцией всего Черноморского побережья Кавказа владением России, царская дипломатия подготовила почву для завоевания всей территории между Кубанью и берегом Черного моря. Поздравляя фельдмаршала Паскевича с завершением русско-турецкой войны, Николай I писал ему: «Кончив, таким образом, одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее — усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных» '. Эта директива как нельзя лучше характеризует сущность царской национально-колониальной политики.

В 1837—1839 гг. на Черноморском побережье Кавказа между Сухумом и Анапой было сооружено 17 укреплений, составивших Черноморскую береговую линию. Эта линия не только отрезала адыгов от морских сношений с Турцией, но и лишила возможности пользоваться зимой пастбищами в прилегающей к теплому морю прибрежной зоне. В суровые зимы это приводило к массовому падежу скота и обрекало самих горцев на голодную смерть. Когда же горцы просили комендантов береговых укреплений продать им хлеба, те категорически отказывали им в этом. Один из начальников Черноморской береговой линии, контр-адмирал Серебряков, прямо указывал: «Запретительная мера на выпуск продовольственных припасов при крайнем и ежедневно нарастающем недостатке средств у горцев... несколько жестока, но... необходима, чтобы убедить их в невыгоде неприязненных к нам отношений».

Конечно, помимо чисто военного подавления, царские колонизаторы использовали и другие меры воздействия на горцев. Они старались подчинить их своему политическому влиянию с помощью князей, ханов и мулл. Для этого царские военачальники добивались присвоения воинских званий неграмотным горе килт феодалам, награждали их орденами и ценными подарками, а главное — поддерживали их эксплуататорские притязания в отношении горского крестьянства. Получая специальные «билеты» и «охранные листы» на право владения общинными землями, ханы, князья и беки усиливали феодальное угнетение крестьянских масс.

Определенное значение царские колонизаторы придавали распространению среди кавказских горцев православной религии. Еще в XVIII в. для этой цели была учреждена Осетинская духовная комиссия. Позднее для подготовки миссионеров из осетинских юношей были основаны духовное училище во Владикавказе и семинария в Ардоне. В 1851 г. в связи с открытием епископской кафедры в Абхазии Воронцов писал о важности «того полезного в политическом виде влияния, которое мы в этих диких горах всегда должны получать от распространения нашей веры».

Средством политического давления на горское население служила и регулируемая царским правительством торговля с горцами через специально открытые на Кавказской линии меновые дворы. Торговые операции осуществлялись под контролем царских чиновников, обманывавших горцев и наживавших поэтому огромные прибыли. Изделия горских мастеров и продукты хлебопашества и животноводства принимались по низким ценам, а дешевые ситцы и сарпинки московских фабрик продавались втридорога. Такой неэквивалентный обмен имел ярко выраженный колониальный характер. Но главное заключалось в том, что время от времени меновые дворы закрывались. Царские военачальники использовали это свое право как репрессивную меру против непокорных горцев. Они подчеркивали, что меновая торговля с горцами должна служить «укрощению нрава» коренного населения края.