Внешнеполитическая программа передовой русской интеллигенции в 19 веке в России

Прогрессивная часть русского общества резко осуждала контрреволюционную внешнюю политику царизма и горячо сочувствовала стремлениям порабощенных народов к социальному и национальному освобождению. С восторгом встретили участники тайных русских революционных обществ весть о революционных событиях 1820—1821 гг. на юге Европы. «Слава тебе, славная армия гиспанская! Слава гиспанскому народу!» — восклицал Николай Тургенев.

Неизбежность и закономерность крушения старого феодально-монархического порядка повсюду, где он еще уцелел, была для будущих декабриетов очевидной истиной. Прекрасно сказал об этом впоследствии П. И. Пеетель: «От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России... Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать...»

Когда Александр I возымел намерение весной 1821 г. направить русскую экспедиционную армию в Италию в помощь австрийским интервентам, передовое русское офицерство решительно встало на сторону неаполитанских революционеров. Негодование охватило настолько широкий круг офицерской молодежи, что это вызвало серьезную тревогу ближайших советников царя. Один из них, кн. Васильчиков, писал царю, находившемуся тогда в Австрии: «Настроение умов не хорошо. Неудовольствие всеобщее...» Указывая, что русские офицеры «не желают идти против неаполитанцев», он предупреждал: «Не отвечайте мне на это избитой фразой: „заставьте их молчать11. Число говорунов слишком велико, чтоб их заставить молчать; революция в умах уже существует, и единственное средство не потопить корабля, это не натягивать более парусов, чем ветер позволит» Царь внял этому совету и воздержался от участия в интервенции.

Торжество феодальной реакции воспринималось передовыми русскими людьми с горечью. «Ужель надежды луч погас?» — восклицал молодой Александр Пушкин, выражая в этих стихах скорбь и боль своих единомышленников по поводу победы контрреволюционных сил в странах Южной Европы. Но даже в это трудное время прогрессивно настроенная русская молодежь не утрачивала веру в конечный успех освободительного движения. «Одинаковое чувство одушевляет все народы Европы, и сколь ни утеснено оно, но убить его невозможно: сжатый порох сильнее действует! И пока будут люди, будет и желание свободы»1 2. Эти замечательные строки были написаны декабристом П. Г. Каховским в каземате Петропавловской крепости. Даже на пороге эшафота революционный оптимизм не покидал его.

Восстание декабристов в неменьшей мере, чем революционные события в Италии и Испании, поколебало устои европейской реакции. Его эхо разнеслось далеко за пределы империи Романовых, вызвав тревогу и страх в лагере реакции и пробудив надежду у тех, кто не мирился с порабощением народов.

Декабристы нанесли новый удар по контрреволюционной системе Священного союза, и в этом заключается крупнейшее международное значение их выступления. «Россия поражена болезнью века, как и все другие страны...» ',— мрачно комментировал это событие Меттерних.

Весть о восстании в России встревожила и австрийских баронов, и французских роялистов, и британских лордов. Французский посол в Берлине гр. Сен-При утверждал, что если бы декабристам удалось захватить власть и свергнуть царя, то «весь общественный порядок был бы потрясен до основания и Европа покрылась бы его обломками». Тогда же французская либерально-буржуазная газета «Constitulionnel» писала по поводу восстания 14 декабря, что «петербургское движение» — «есть всеобщее мировое движение, которое захватило и Россию».

Радостно приветствовали передовые русские люди Июльскую революцию 1830 г. во Франции.

Опять вы, гордые, восстали

За независимость страны

И снова перед вами пали

Самодержавия сыны...

— такие стихи посвящал французским революционерам юный русский поэт Михаил Лермонтов. Разумеется, он был не одинок. Его сверстники-студенты, по донесению агентов тайной полиции, «громко торжествовали... выражая пожелание, чтобы революция обошла весь мир...» Некоторые из находившихся в Париже представителей русской молодежи принимали личное участие в баррикадных уличных боях. Бывший русский офицер Сергей Полторацкий вступил во Французскую Национальную гвардию, а студент Михаил Кологривов — в созданный испанскими революционерами «Священный легион». Энтузиазм парижан, восставших против деспотизма Бурбонов, разделяли Михаил Кирьяков, братья Александр и Николай Тургеневы и другие передовые русские люди, оказавшиеся в дни Июльской революции во Франции.

Еще более сильное впечатление произвело на передовую интеллигенцию восстание в Польше. «Мы радовались каждому поражению Дибича» 1 2,— вспоминал потом А. И. Герцен. На той же позиции оставались передовые русские люди и 18 лет спустя, во время интервенции царизма в Венгрию. «Друг венгров, желаю поражения там русских и для того готов был бы многим пожертвовать» ’,— записывал в своем дневнике в 1849 г. молодой Н. Г. Чернышевский.

Многие офицеры и солдаты русской армии, направленной в Венгрию, осуждали контрреволюционные цели этого похода и с симпатией относились к боровшимся за свободу венграм. Один русский офицер вспоминал потом: «Почти каждый из нас, русских, и солдат, и офицеров, чувствовал в то время себя участником... общего несчастья венгерцев... Всем нам было грустно, тяжело...» 1 2. Другой офицер подчеркивал в своих воспоминаниях «доброе расположение» русских солдат к венграм. «Наши солдаты,— писал он,— охотно братались» с местными жителями. Факты братания русских и венгров подтверждаются сообщением корреспондента одной из венгерских газет того времени, писавшего, что «русские проявляют больше охоты брататься с нами, чем бороться против нас...» 3.

Очевидно, и Николай I был достаточно информирован о подобных настроениях русских солдат и офицеров. Недаром он требовал от Паскевича изолировать русских военнослужащих от общения с венгерским населением, опасаясь, что «от этого сближения и наша молодежь заразиться может...»

Надо признать, что опасения царя имели основания. Некоторые русские офицеры и солдаты не ограничивались одним лишь сочувствием венгерской революции. Служивший в армии Паскевича штабс-капитан Алексей Гусев пытался организовать коллективное выступление в защиту революционной Венгрии. Он убеяедал своих товарищей в несправедливости войны против восставших венгров и призывал обратить оружие против душителей венгерской свободы. По делу Гусева суду было предано 16 военнослужащих. 13 августа 1849 г. семеро из них, включая самого Гусева, были повешены во дворе минской тюрьмы. Именем Алексея Гусева названа теперь одна из улиц Будапешта.

Отдельные русские солдаты и офицеры переходили на сторону венгерской революционной армии и сражались в ее рядах против царизма. В июне 1849 г. к венграм перешла целая группа из 13 русских солдат, заявивших о своем желании сражаться за свободу Венгрии. Другую группу солдат привел к венгерским патриотам русский офицер Николай Руликовский. Его имя носит теперь одна из улиц города Орадя. По свидетельству прапорщика П. Васильева, перешедшего на сторону венгров и осужденного за это потом на 20 лет каторги, только в войсках генерала Бема сражалось вместе с венграми более 60 русских солдат и офицеров.

Политике международного жандарма лучшие представители русского народа противопоставляли идею солидарности с зарубежными революционерами. К этому сводилась по существу внешнеполитическая программа наиболее прогрессивной части русского общества. Герцен точно сформулировал ее, сказав: «Надежды и стремления революционной России совпадают с надеждами и стремлениями революционной Европы и предрекают их союз в будущем...»