Обострение русско-турецких отношений в начале 19 века

Тем временем произвол турецкой администрации усиливался. Вопреки прежним договорам с Россией чиновники султана задерживали в проливах русские корабли, усилили досмотр товаров, незаконно штрафовали русских моряков и судовладельцев. Турецкие войска были введены в Дунайские княжества и открыто сосредоточивались в Молдавии близ русской границы. Одновременно происходили сопровождавшиеся зверской расправой над мирным населением погромы греческих кварталов в турецких городах. В Константинополе турками был повешен 80-летний греческий патриарх Григорий.

После нескольких бесплодных протестов по поводу нарушения правительством султана ранее заключенных русско-турецких соглашений Александр I приказал своему послу Г. А. Строганову покинуть Константинополь, что означало разрыв дипломатических отношений между Россией и Турцией. В европейских столицах поднялась паника. Меттерних и Кэстльри наперебой стали заклинать царя не выступать на защиту греческих «мятежников» и не поднимать оружия против их «законного монарха» — султана.

Играя на легитимистских чувствах Александра I, австрийский канцлер предупреждал его: «Брешь, пробитая в системе европейского монархического союза войною с турками, явилась бы брешью, через которую ускоренным шагом вторглась бы революция». Запугивая таким образом царя, он патетически восклицал: «Судьба цивилизации находится ныне в мыслях и в руках вашего императорского величества».

Но вынужденный пойти на разрыв с султаном в силу того, что враждебные действия последнего ущемляли классовые интересы русских помещиков, Александр I, однако, вовсе не имел в виду начинать новую войну с Турцией. Вместе с другими участниками Священного союза царь подписал на Веронском конгрессе специальную декларацию, осуждавшую греческое восстание как революционное выступление. Там же, в Вероне, беседуя с французским министром-роялистом Шатобрианом, Александр I заявил: «Ничто, без сомнения, не казалось более отвечающим... общественному мнению страны, как религиозная война с Турцией, но в волнениях Пелопоннеса я усмотрел признаки революции. И воздержался...» С восторгом слушавший его Шатобриан передает, что царь закончил эту тираду возгласом: «Нет, никогда я не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь

в союзе».

Тщетно пытался Александр I организовать коллективное выступление держав против султана с целью побудить его соблюдать свои обязательства в отношении режима черноморских проливов и свободы черноморской торговли. Английские и австрийские дипломаты злорадствовали по поводу затруднений, которые испытывала Россия в связи с новым восточным кризисом. Их вполне устраивало то, что русскому торговому флоту, не говоря уже о военном, чинились препятствия при выходе из Черного моря. Поэтому они преднамеренно саботировали любые начинания царского правительства, направленные на «умиротворение Греции».

Напрасно Александр I пытался лично договориться с монархами Австрии и Пруссии, напрасно он заверял их в отсутствии у него желания сотрудничать с греческими повстанцами и ради этого даже уволил в отставку Каподистрию, откровенно симпатизировавшего своим боровшимся за независимость соотечественникам. Правительства Англии и Австрии не желали помогать России в преодолении трудностей, на которые натолкнулась ее политика на Ближнем Востоке.

До самой смерти Александр I так и не мог покончить с колебаниями в вопросе о том, какими мерами ликвидировать затянувшийся восточный кризис.

Николай I был решительнее. И не только в силу определенных свойств личного характера, но и потому, что недовольство русских помещиков условиями черноморской торговли и тревожным положением на южных границах стало в середине 20-х годов XIX в. более заметным. Шеф жандармов граф Бенкендорф докладывал новому императору, что землевладельцы жалуются на трудности «сбыта продуктов земледелия», заметно «общее обеднение в земледельческих губерниях», а «застой торговли в Одессе... лишает соседние губернии всяких доходов». Ту группировку дворянских деятелей, которая сложилась на почве недовольства внешнеполитическим курсом Нессельроде, Бенкендорф иронически называл «партией русских патриотов», признавая, однако, что она «очень сильна числом своих приверженцев» '.

После 14 декабря новый царь не имел желания ссориться с русским дворянством. Напротив, ему очень хотелось завоевать его симпатии, но для этого надо было решительнее отстаивать его классовые интересы. Вероятно, именно потому в одной из первых своих бесед с иностранными дипломатами Николай I заявил: «Брат мой завещал мне крайне важные дела и самое важное из всех: восточное дело». Он сделал при этом эффектную паузу и добавил многозначительно: «Я непременно должен положить скорый конец этому делу». Позднее царь разъяснял, что суть проблемы не только в «умиротворении Греции», а в том, что русские помещики не могут свободно сбывать свою продукцию через порты Черного моря и уже потеряли на этом по меньшей мере 3 млн. руб.

Были еще и другие мотивы, побуждавшие Николая I к активизации своей восточной политики. Еще в 1824 г. Каннинг, осознавший жизнеспособность родившегося в огне восстания греческого национального правительства, решил использовать колебания царской дипломатии и официально объявил о признании Великобританией греков воюющей стороной, равноправной с турецкими карателями. Это привело к усилению в Греции нроанглийских элементов и грозило в будущем включением ее в сферу политического влияния Британской империи. Ясно, что Николай I не хотел мириться с таким положением, и это еще более способствовало повороту в политике России на Ближнем Востоке.

Кроме того, масштабы восточного кризиса неуклонно расширялись, что грозило царизму все новыми осложнениями. Не без участия австрийской и французской дипломатии на помощь турецкому султану пришел правитель Египта Мухаммед-Али. Его войска высадились в Греции и вместе с турецкими янычарами приступили к жестокой расправе с восставшими. Одновременно агенты султана предприняли ряд политических диверсий на Кавказе. В Гурии и Абхазии они вмешивались в феодальную междоусобицу, в Азербайджане, Дагестане и других местах старались восстановить местных мусульман против русских.

Желая локализовать международный кризис на Ближнем Востоке и решить греческую проблему, Николай I круто повернул руль внешней политики, взяв курс на соглашение с Англией и Францией по Восточному вопросу. Это соответствовало намерениям Каннинга, задумавшего связать царя соглашением по греческому вопросу и тем самым лишить его возможности единоличного выступления против Турции. Он направил в Петербург герцога Веллингтона, полагая, что этот убежденный реакционер и по-солдатски грубоватый военачальник скорее договорится с императором, которому эти качества герцога должны были импонировать.

Действительно, 4 апреля 1826 г. в Петербурге был подписан англо-русский протокол по греческому вопросу. Веллингтона весьма удовлетворил параграф 2-й этого протокола, который предусматривал согласие России на английское посредничество в греко-турецких переговорах. Однако он не придал значения параграфу 3-му, где говорилось, что в случае отказа султана принять это посредничество на Турцию будет оказано со стороны России и Англии «общее или единоличное» воздействие. Между тем именно этот пункт соглашения и давал царю основание для самостоятельных действий против султана. Более того, на другой же день после подписания Петербургского протокола царь отправил султану в Константинополь ноту с требованием выслать уполномоченных па русскую границу для урегулирования всех спорных вопросов, касающихся выполнения прежних русско-турецких договоров. О Греции в ноте не было сказано ни одного слова, но естественно, что в Константинополе создалось впечатление, что эта нота находится в связи с только что подписанным в Петербурге англо-русским протоколом по греческому вопросу.

Таким образом, расчленив Восточный вопрос и отделив греческую проблему от других политических проблем, составлявших предмет русско-турецких разногласий, Николай I вынудил британское правительство разделить с ним ответственность за дальнейшее развитие событий. Каннингу пришлось признать, что не слишком сообразительный Веллингтон дал себя провести. «Если бы,— сказал огорченный Каннинг,— герцог был более тонок, он сыграл бы свою партию лучше настолько, чтобы не быть одураченным».