Восточный вопрос и русское общество в 19 веке

Восточный вопрос привлекал к себе внимание не только близкой к царскому престолу сановной аристократии и военной бюрократии, но и других социальных слоев русского общества. К тому, что происходило поблизости от южных и юго-восточных границ Российской империи, не могли быть равнодушными помещики черноземных губерний, купечество и городское мещанство. Связанные с обострением Восточного вопроса колебания хлебных цен и внеочередные рекрутские наборы непосредственно затрагивали интересы и широких крестьянских масс.

В Европе не было другой страны, население которой имело бы столь давние сношения с народами Востока, как Россия. Объяснялось это в первую очередь тем, что Российская империя располагала огромной протяженности сухопутными границами с восточными странами. Из всех европейских держав только Россия непосредственно граничила с Ираном, среднеазиатскими ханствами и Китаем. Соседом Турции, кроме России, была в Европе только Австрийская империя, но со стороны Кавказа и Черного моря владения России были ближе к жизненным центрам Турции, расположенным в Малой Азии.

Русские люди середины XIX в. неплохо знали своих восточных соседей.

Помимо официальных сношений монархов и правителей, а порой и вопреки им, русский народ веками поддерживал экономические и культурные связи с балканскими и кавказскими народами, казахами, киргизами, узбеками. Через купцов и порубежных казаков, возвращавшихся из дальних походов солдат узнавали русские люди о жизни трудящихся соседних стран, по привозимым оттуда изделиям составляли представление об уровне их материального производства и степени их благосостояния. Обмен товарами неизбежно влек за собой обмен трудовыми навыками и идеями.

Большое значение имело в данном случае языковое и культурное родство русских и украинцев с болгарами, сербами и иными южными славянами, а также общность религии, сближавшая русских с румынами, греками, армянами, грузинами и другими христианскими народами Востока. В пределах России проживало немало греков, болгар, молдаван, сербов, армян и грузин, искавших здесь убежище от преследований со стороны турецких и иранских властей и составлявших на русской земле довольно многочисленные колонии. Эта христианская иммиграция также способствовала ознакомлению народов России с населением и политическими режимами зарубежных восточных стран.

В кругах русской революционной интеллигенции господствовавшие в империях шаха и султана политические режимы считались наиболее полным выражением самовластья и деспотизма. В написанной в начале 1822 г. прокламации под названием «Любопытный разговор» подчеркивалось, что султаны, осуществляя «власть беспредельную», всегда были примером для всех государей, стремившихся к «самодержавству». Н. И. Тургенев, критически оценивая самодержавно-крепостнический строй царской России, указывал, что есть только одна страна, где существование людей еще более ужасно,—султанская Турция *.

Отсюда понятно и то горячее сочувствие, которое выражали передовые русские люди боровшимся против угнетения народам, тот восторг, с которым они встречали каждую весть об успехах национально-освободительного движения. Опальный поэт А. С. Пушкин, находившийся во время греческого восстания на положении ссыльного в Кишиневе, так и писал оттуда друзьям: «Греция восстала и провозгласила свободу... Восторг умов дошел до высочайшей степени». Борьбу греческого народа за независимость Пушкин определял как «великое, святое дело»1 2.

Но в отличие от Западной Европы, где движение «филэлли-нов» (т. е. сочувствующих грекам) имело по преимуществу умеренно либеральный характер, в России носителями идеи действенной помощи восставшему греческому народу были прежде всего революционеры — будущие декабристы. В сознании этих русских революционеров борьба против владычества султана на Балканах сливалась с борьбой против царского самодержавия в России. Они надеялись, что восстание в Греции «пробудит гидру дремлющей свободы» и в России. Видные, деятели декабристских обществ П. Г. Каховский и И. Д. Якуш-кин собирались отправиться в Грецию, чтобы сражаться в рядах восставших греков. И. Д. Завалишин с этой же целью стал изучать греческий язык.

Резко критиковали декабристы и близкие к ним представители интеллигенции политику царизма на Востоке, осуждая Александра I за то, что он недостаточно активно оказывал восставшим грекам помощь и покровительство. «...Грекам не позволено избавиться от ига турецкого, под коим они страдают несколько столетий»,— писал с возмущением декабрист М. А. Фонвизин и объяснял: «Я говорю — не позволено, потому что право греков к освобождению отвергнуто Веронским конгрессом, признавшим их в виде инсургентов, бунтовщиков» * *. Еще в более сильных выражениях осуждал царскую дипломатию декабрист П. Г. Каховский: «Единоверные нам греки, несколько раз нашим правительством возбуждаемые против тиранства магометанского, тонут в крови своей; целая нация истребляется, и человеколюбивый Союз * равнодушно смотрит на гибель человечества! Сербы, верные наши союзники, стонают под игом бесчеловечия турецкого; черногорцы... покинуты на произвол судьбы...»

С нетерпением ожидая выступления России в защиту восставших греков, последовавшего в 1826—1828 гг., прогрессивно настроенная русская интеллигенция считала войну против султанского деспотизма справедливой. Такой же представлялась им и война против империи Каджаров, угнетавшей армян, грузин и азербайджанцев. «Я солдат и лечу к стенам Эрзерума. Каждый час сближает меня с битвами за правое дело!» — восклицал сосланный на Кавказ декабрист А. А. Бестужев. А разжалованный в солдаты декабрист Е. Е. Лачинов во время похода в глубь Армении писал:             «Год назад выступили мы... для

освобождения Эчмиадзина, теперь шли для освобождения угнетенных чад его...»

Разумеется, передовой русской интеллигенции были чужды те политические цели, которых добивалось в этих войнах на Востоке царское правительство, укреплявшее там свое влияние. «Оскорбительно даже думать,— писал в 1828 г. сосланный на Кавказ декабрист И. Г. Бурцов,— что столь великие пожертвования кровию русскою и казною делаются для каких-нибудь доходов или плантаций сахарных».

Лучшие люди тогдашней России рассматривали события на Востоке сквозь призму своих патриотических и революционных устремлений. Проблема освобождения угнетенных султаном и шахом народов имела с точки зрения прогрессивных русских общественных деятелей решающее и определяющее значение в общем комплексе политических проблем, составлявших пресловутый Восточный вопрос.

Один из лидеров русских дворянских революционеров П. И. Пестель кратко формулировал в 1821 г. программу декабристов в отношении Восточного вопроса в следующих словах: «объявить войну туркам и восстановить Восточную республику в пользу греков». Позднее Пестель составил особую записку «О возмущении греков», в которой обосновывал идею создания Балканской федерации из 10 самоуправляющихся областей, образованных в основном по национальному признаку.

Деятели Общества соединенных славян заявляли, что их главной целью является «освобождение всех славянских племен от самовластья... и соединение всех обитаемых ими земель федеративным союзом». Наряду с Россией, Полыней, Чехией и Словакией в состав этой великой федерации свободных народов должны были войти и балканские страны — Молдавия, Валахия, Сербия, Далмация. Поскольку все они находились в то время под владычеством султана, постольку их «освобождение от самовластья» предполагало прежде всего избавление от турецкого ига. Таким образом, национальное самоопределение балканских народов было одним из программных требований Общества соединенных славян.

Нот нужды указывать на то, что выдвигавшаяся декабристами идея свободной славянской федерации не имела ничего общего с реакционной идеей панславистов относительно объединения всех славянских народов под эгидой российского императора.

Борьбе греков против иноземного ига горячо сочувствовали и трудовые люди России. В 20-х годах XIX в. большой популярностью пользовались художественные произведения русских народных умельцев, посвященные героической борьбе восставшего греческого народа. Вырезанные из дерева скульптуры и лубочные картинки, воспроизводившие образы греческих патриотов, можно было встретить тогда не только на постоялых дворах и в гостиницах, но и во многих домах городских и сельских жителей.

Докладывая царю, что «народная масса не проявила ожидавшегося энтузиазма» по поводу новой войны с Турцией, шеф жандармов Бенкендорф объяснял это прежде всего тем, что в царском манифесте о войне не было «ни слова о Греции» и что поэтому он «ничего не говорил сердцу». Это показывает, что русский народ принимал близко к сердцу дело освобождения народов и готов был к справедливой войне за скорейшее избавление их от национального гнета, тогда как захватнические устремления правящих кругов империи оставались для него совершенно чуждыми.

В свою очередь поднимавшиеся на борьбу против угнетателей народы, естественно, тяготели к России, ибо успехи русского оружия ослабляли деспотические режимы шаха и султана.

Как только русские войска перешли в 1828 г. пограничную реку Прут, они были встречены жителями Молдавии и Валахии как избавители. Впоследствии также восторженно встречали русские войска и болгары: «Поселяне с крестами, с хлебом и солью... толпами навстречу выходят... Везде веселое приветствие и крики и слезы искренней радости»,— писал очевидец. Такой же патриотический подъем вызвала среди армян весть об освобождении русскими войсками Эривани. Выдающийся армянский просветитель Хачатур Абовяи писал по этому поводу, что «и разрушение ада не имело бы для грешников той цены, как взятие Эриванской крепости для армян». Ссыльный декабрист Лачинов свидетельствовал, что повсюду армянское население оказывало русским солдатам радушную встречу. Рассказывая о занятии Эрзерума, он подчеркивал: «...армяне от души желают принадлежать России, и здесь, как в Эривани, малютка, едва начинающий лепетать, видя наших, кричит по-русски; „Здравствуй!..“» 1

Победы России в войнах с Ираном и Турцией обеспечили национальную независимость Греции, укрепили автономию Молдавии, Валахии и Сербии, избавили от владычества жестоких завоевателей население Восточной Армении и Юго-Западной Грузии. Но даже в тех районах, которые по условиям мирных трактатов остались под властью шаха и султана, успехи русского оружия способствовали подъему национально-освободительного движения.

После Адрианопольского мира вместе с уходившими из пределов Болгарии русскими войсками покинуло родину до 25 тыс. болгар, расселившихся затем в Бессарабии и на юге Украины. Но те, кто остался, усилили борьбу против угнетателей. Шесть лет спустя, в 1835 г., в Западной Болгарии вспыхнуло восстание крестьян, известное по имени его вождя Манчо Бунина под названием «Манчовой смуты». Оно знаменовало собой начало подлинно массового национально-освободительного движения в Болгарии.

Характерно, что, развертывая борьбу против турецких поработителей, болгары еще больше, чем раньше, надеялись на помощь России. Один из болгарских просветителей Неофит Рыль-ский выразил это такими стихами:

У болгарского народа нот другой надежды боле.

Он под тяжким гнетом стонет, он Россию слезно молит...

Поело Туркмаичайского мира из Ирана в пределы России переселилось 35 тыс., а из Турции после Адриано польского мира — еще около 100 тыс. армян. Когда шахские чиновники и английские резиденты пытались отговаривать армян от переселения, они отвечали: «Мы лучше будем есть траву русскую., чем хлеб персидский».

Нарождавшаяся светская интеллигенция порабощенных отсталыми восточными деспотиями народов укрепляла и расширяла культурные связи с прогрессивными элементами русского общества, приобщаясь тем самым к лучшим достижениям европейской цивилизации, к передовым социальным и политическим идеям своего времени.