Июльская революция во Франции и развал Священного союза

В июле 1830 г. произошла революция во Франции. Бурбоны были изгнаны. И хотя банкиры Парижа поспешили возвести на королевский престол герцога Орлеанского Луи-Филиппа и таким образом сохранить монархию, этот революционный переворот означал крах политики реставрации и сокрушительный удар по «венской системе».

«Мы отброшены на сорок один год назад...»,— мрачно констатировал брат русского царя вел. кн. Константин Павлович, имея в виду памятный для всех 1789 г.— начальную дату Великой Французской революции.

«Старая Европа находится при начале конца...»,— вторил ему потрясенный известиями из Парижа Меттерних.

В России к тому времени уже царствовал новый император — Николай I. В отличие от своего старшего брата, Александра I, он не считал нужным маскировать либеральными фразами свои реакционные убеждения.

Встревоженный нараставшим антикрепостническим движением внутри страны, Николай I принимал близко к сердцу всякое неприятное для правящих классов событие за рубежом, решительно выступал сторонником консолидации всех реакционных сил в международном масштабе.

Став царем в 29 лет, он сумел быстро завоевать симпатии всех приверженцев легитимизма и участников Священного союза. За кровавую расправу над революционерами в первый же день своего царствования Николай I сразу заслужил доверие зарубежных контрреволюционных деятелей. Наперебой они спешили поздравить его с успешным разгромом восстания декабристов.

Горячие поздравления принесли Николаю I по этому поводу специально командированные в Петербург австрийский эрцгерцог Фердинанд, прусский принц Вильгельм и сам старик Вель-лингтон, прибывший из Лондона в качестве посланца английского короля Георга IV. Приветствуя нового царя, «конституционный монарх свободной Англии» выражал восхищение его «твердостью и мужеством», проявленными будто бы при подавлении восстания декабристов. Он утверждал, что тем самым Николай I «заслужил признательность всех иностранных государств и оказал самую большую услугу делу всех тронов...» 1

В ответ на эти приветствия и поздравления Николай I в свою очередь спешил заверить других европейских монархов в неизменной своей преданности идеалам легитимизма и контрреволюционным принципам Священного союза. «Вы можете смело уверить его императорское величество,— говорил он австрийскому послу гр. Лебцельтерну,— что, как только он испытает нужду в моей помощи, силы мои будут постоянно в его распоряжении, как то было при покойном брате. Император Франц всегда найдет во мне усердного и верного союзника и искреннего друга».

Нет оснований сомневаться в искренности этих заявлений Николая I. Борьба с революцией в международном масштабе была для него еще более актуальной проблемой, чем для его старшего брата, ибо события 14 декабря 1825 г. запомнились ему на всю жизнь. Как только он узнавал о каком-нибудь революционном выступлении, хотя бы и в отдаленной от России стране, перед его глазами вставала затянутая морозной дымкой Сенатская площадь, прикрытый снежной мантией «Медный всадник» и шинели толпившихся возле него восставших.

Поэтому не удивительно, что новый русский император не мог спокойно реагировать на известие об Июльской революции во Франции. Он обвинял в малодушии короля Карла X за то, что тот бежал из Парижа, а не возглавил лично борьбу против восставшего народа. Он называл нового короля Луи-Филиппа «узурпатором» и «королем баррикад», не желая считаться с тем, что последнего посадили на трон лидеры крупной буржуазии. В пылу гнева царь даже решил порвать дипломатические сношения с Францией. Узнав об этом, французский посол в Петербурге барон Бургоэн попросил о личном свидании. Николай I принял его в загородном дворце на Елагином острове.

«Никогда, никогда не смогу я признать того, что случилось во Франции» ',— заявил царь, сильно ударив при этом кулаком по столу. Бургоэн пашел в себе смелость заметить, что Франция в 183U г. уже не та, что в 1814 г., и что сколотить коалицию для войны с нею не так легко и просто. Николай I заверил посла, что войны объявлять он не будет, но выработает вместе с другими монархами надежные меры против распространения «французской заразы».

Сношения с Францией так и не были прерваны, но русскому послу в Париже графу Поццо-ди-Борго было предписано считать свою деятельность «фактически приостановленной», всем русским подданным приказано немедленно оставить пределы Франции, а начальникам морских портов — не допускать к русским берегам французские корабли под трехцветным флагом.

В то же время с целью политического зондажа Николай I отправил в Вену гр. А. Ф. Орлова, а в Берлин — фельдмаршала И. И. Дибича. Идея контрреволюционной интервенции с целью восстановления во Франции династии Бурбонов не давала ему покоя.

Однако еще до приезда Орлова в Вену австрийский император вслед за английским правительством признал «законной» власть Луи-Филиппа во Франции. Через два дня после прибытия Дибича в Берлин то же самое сделал и прусский король. Побеседовав с Меттернихом и другими австрийскими министрами, Орлов сразу же убедился в том, что идея анти-французской интервенции нереальна. Покрасовавшись в аристократических салонах австрийской столицы и обворожив придворных дам своей импозантной внешностью, этот рослый и статный гвардейский генерал вскоре скромно отбыл обратно на родину.

Что касается Иоганна Дибича, то ему очень хотелось увлечь престарелого короля Фридриха-Вильгельма III на скользкий путь военных авантюр. Отпрыск захудалого баронского рода и воспитанник Берлинского кадетского корпуса, Дибич всерьез рассчитывал найти поддержку среди представителей близкой ему по крови и духу прусской военщины. Но все его усилия остались тщетными, и его затянувшаяся командировка оказалась столь же бесплодной, как и кратковременная поездка Орлова.

Монархи Австрии и Пруссии не разделяли воинственных замыслов русского императора, считая контрреволюционную интервенцию по меньшей мере рискованной затеей. Они опасались, что крестовый поход во Францию может вызвать волнения среди их же подданных. Кроме того, они завидовали успехам восточной политики Николая I и отнюдь не горели желанием способствовать дальнейшему усилению его влияния на ход международных дел.

В конце концов и Николай I, чтобы не оставаться в одиночестве, вынужден был признать Июльскую монархию. «Это стоит мне самых тяжких усилий, которые когда-либо мне приходилось выносить...»,—признавался он. И как ни умоляли его ближайшие советники, царь так и не захотел начать официальное послание Луи-Филиппу с обычного между монархами обращения «Мой брат!», а назвал его просто «Государь!», подчеркнув тем самым, что новый французский король по-прежнему остается в его глазах «королем баррикад», которого он братом назвать не может.

Не успел Николай I, скрепя сердце, примириться с политическими переменами, происшедшими в результате Июльской революции во Франции, как в Петербурге было получено известие о революционных событиях в Бельгии. Восставшие бельгийцы провозгласили независимость своей родины и отделение ее от Нидерландского королевства. Это был новый удар по «венской системе».

Нидерландский король Вильгельм Оранский обратился к европейским монархам, в том числе и к русскому царю, за помощью, призывая всех защитников «порядка» к интервенции для восстановления попранных трактатов. Николай I снова заговорил о походе на Запад, чтобы «положить военной силою предел революции, всем угрожающей». По его приказанию русские войска, дислоцированные в западных губерниях, были приведены в состояние боевой готовности. Наместник в Царстве Польском вел. кн. Константин Павлович получил секретное распоряжение начать мобилизацию находившейся под его командованием польской армии. Через Дибича, все еще жившего в Берлине, Николай I уведомил прусского короля, что готов в любой момент двинуть 60-тысячную экспедиционную армию к берегам Рейна.

Некоторые сановники старались охладить воинственный пыл царя, указывая на возможность серьезных международных осложнений в случае вооруженного вмешательства в бельгийские дела. В Лондоне были довольны раздроблением Нидерландского королевства и не собирались помогать восстановлению могущества голландского монарха: Великобритании было выгоднее иметь на континенте слабого соседа. В Париже вынашивали планы присоединения Бельгии к Франции. Луи-Филипп уже готовился посадить на бельгийский трон своего сына, герцога Немутрского. В такой обстановке трудно было рассчитывать на создание прочной контрреволюционной коалиции в Европе.

Однако Николаи I настаивал на своем. «Не Бельгию желаю я там побороть,— писал он, — но всеобщую революцию, которая постепенно и скорее, чем думают, угрожает нам самим» Поддерживая принципы Священного союза там, где это было ему выгодно, Николай отступал от них, где того требовали его интересы, как, например, на Балканском полуострове.

Но 29 ноября 1830 г. вспыхнуло восстание в Варшаве. Пламя его охватило всю Польшу, грозило перекинуться в Литву и Белоруссию. «Теперь вы сами заняты у себя дома...»,— со вздохом сказал русскому послу в Вене австрийский император.

Бельгийский вопрос сразу же отошел для Николая I на второй план. О походе на Запад нечего было и думать. В январе 1831 г. царь признал независимость Бельгии. Правда, позднее он пытался протестовать против избрания бельгийским королем принца Леопольда Саксен-Кобургского, но в конце концов уступил и в этом.

Борьба с польскими повстанцами потребовала от русского царизма большого напряжения. Николай I двинул в Польшу стотысячную армию, но, несмотря на это, решающие успехи были достигнуты лишь через девять месяцев.

Монархи Австрии и Пруссии сочувствовали русскому царю. Они опасались, как бы восстание не распространилось и на подвластные им польские земли. Поэтому находившиеся в этих землях прусские и австрийские гарнизоны были значительно усилены. Переходившие под натиском царских войск государственную границу польские повстанцы немедленно разоружались, причем оружие передавалось русскому командованию.

Правящие круги Англии и Франции злорадствовали по поводу внутренних осложнений, которые переживал русский царизм в связи с польским восстанием. Однако признать самостоятельность Польши они не решались и дальше пустых разговоров о желательности «прекращения кровопролития» не шли. Когда чрезвычайный польский посол маркиз Белопольский прибыл в Лондон, руководитель британского ведомства иностранных дел лорд Пальмерстон долго отказывал ему в аудиенции, а затем принял чрезвычайно холодно. В Париже занимавший пост премьер-министра либеральный банкир Лаф-фит сочувственно выслушивал польских делегатов и заверял их в своих симпатиях, но пришедший на смену ему новый премьер — консервативно настроенный промышленник К. Перье — и слышать не хотел о какой-либо военной помощи польским повстанцам.

Принятый в январе 1831 г. польским сеймом акт о детрони-зации Николая I английские и французские дипломаты оценили как «роковой шаг», похоронивший все надежды на соглашение с царизмом. Такая позиция западных держав вдохновила Николая I на жестокую расправу с повстанцами. Когда защитники Варшавы капитулировали и польская столица была занята царскими войсками, французский министр иностранных дел Себастиани заявил, что там установлен порядок. Это заявление вызвало возмущение левых республиканцев, но с удовлетворением было встречено правящими кругами королевской Франции.

При всех ошибках и классовой ограниченности его руководителей польское восстание сорвало планы европейской реакции. Идея контрреволюционной интервенции в Западную Европу потерпела крах. Наметившееся было в середине 20-х годов XIX в. сближение царской России с Англией и Францией не состоялось. Монархи Австрии и Пруссии не поддержали в решающий момент Николая I. Неминуемый развал Священного союза был очевиден. Негибкая внешняя политика царя по существу изолировала Россию от других держав.