Вершина дипломатических успехов царизма на Ближнем Востоке в 19 веке

После Адрианопольского мира влияние России во всех делах, касавшихся Ближнего Востока, заметно возросло. Это с полной очевидностью обнаружилось три года спустя, после того как борьба за независимость Египта под руководством Мухаммеда-Али вызвала новое обострение Восточного вопроса.

Когда египетские войска летом 1832 г. заняли Сирию и, преодолев скалистый гребень Тавра, вторглись в Анатолию, султан обратился за помощью к европейским державам. Однако правительства Англии и Австрии ограничились пустыми обещаниями, а правительство Франции явно симпатизировало Мухамме-ду-Али. Только Николай I попытался воздействовать на мятежного египетского пашу, отозвав из Александрии русского консула. Царь гем более внимательно следил за развитием нового восточного кризиса, что рассматривал Мухаммеда-Али как ставленника ненавистного ему «короля баррикад» Луи-Филиппа и не желал перехода черноморских проливов под контроль Франции в случае захвата Константинополя египетскими войсками. Царь говорил, что египетский мятеж — это «последствие возмутительного духа, овладевшего ныне Европой и в особенности Францией». Разумеется, что, так оценивая события, Николай I не мог долго бездействовать.

В ноябре 1832 г. Николай I решил выступить в качестве посредника между султаном и его вассалом. Для этого он направил в Константинополь и Александрию генерала Н. Н. Муравьева, уже не раз выполнявшего ответственные дипломатические поручения на Востоке. «Помни же,—внушал царь Муравьеву,— как можно более вселять турецкому султану доверенности, а египетскому паше — страху». Одновременно командующему Черноморским флотом адмиралу А. С. Грейгу было дано указание подготовить для дальнего похода к берегам Турции эскадру из пяти линейных кораблей и четырех фрегатов.

Муравьев побывал в Константинополе и Александрии, но примирить враждующие стороны не смог. Мухаммед-Али, правда, написал в присутствии Муравьева письмо своему сыну Ибрагиму, командовавшему египетской армией, чтобы тот приостановил наступление на Константинополь. Однако, когда Муравьев возвратился в турецкую столицу, передовые отряды египетской конницы достигли уже равнины Бруссы, лежавшей примерно в 200 км от Константинополя. Видимо, Ибрагим не собирался прекращать военных действий, зная, что отец не будет на этом слишком настаивать.

Встревоженный султан вынужден был официально просить у царя срочную военную помощь, о возможности оказания которой говорил ему Муравьев. Узнав об этом, послы западных держав стали тотчас уговаривать султана взять назад эту просьбу; они заверяли, что обеспечат мирное урегулирование его конфликта с правителем Египта в самый кратчайший срок. Под их влиянием султан просил русского посла А. П. Бутенева передать царю, чтобы он не беспокоился относительно предоставления Турции военной помощи. Однако Бутенев сдержанно ответил, что русская эскадра вышла из Севастополя и отменить ее прибытие уже невозможно.

20 февраля 1833 г. девять русских боевых кораблей прошли Босфор и бросили якорь недалеко от султанского дворца. Турецкие министры сразу же бросились в русское посольство и стали просить об отводе прибывшей эскадры в Сизополь, ближайший к Босфору порт болгарского побережья. Бутенев сказал, что эта просьба может быть удовлетворена, но не раньше, чем переменится ветер, который дул в это время с севера.

Через несколько дней было получено известие о восстании, поднятом сторонниками Мухаммеда-Али в Смирне, а затем и другое — о приближении египетского флота к Дарданеллам. Разуверившись в посредничестве западных дипломатов, испуганный султан махнул на все рукой и сам стал просить адмирала Лазарева не покидать со своей эскадрой Босфора. Одновременно он выразил пожелание «связать узы дружбы оборонительным и наступательным союзом с императором» России. Разумеется, это его желание тотчас было сообщено царю.

Когда ветер переменился и подул с юга, сотрудники западных посольств вышли на набережную, чтобы проводить русскую эскадру. Но корабли оставались на том же месте. Нетерпеливые французские дипломаты уговорили прусского посланника Мер-тенса зайти в русское посольство справиться, когда же Лазарев прикажет поднять якорь? Бутенев любезно разъяснил, не в меру любопытному пруссаку, что русская эскадра, следуя желанию султана, и не собирается покидать Босфор. Бормоча извинения, Мертенс немедленно откланялся и бросился к своим коллегам, чтобы сообщить им эту потрясающую новость.

Вскоре к эскадре Лазарева присоединилось еще два отряда русских кораблей, а на азиатский берег Босфора высадились части 14-тысячного русского десантного корпуса. Они расположились лагерем в местности Ункиар-Искелеси (точнее Хункяр-Искелеси, что значит «Государева пристань»). После этого представителям западных держав ничего не оставалось, как решительно потребовать от Мухаммеда-Али примириться с султаном, чтобы затем принудить последнего потребовать вывода русских войск из Константинополя.

Конечно, не рекомендации иностранных дипломатов, а прежде всего пребывание русских войск на восточной окраине турецкой столицы заставило Мухаммеда-Али согласиться на примирение с султаном. Но радость и облегчение, которые испытали при этом политические деятели Запада, были преждевременными.

К этому времени в Петербурге, исходя из пожелания султана о заключении русско-турецкого союза, уже подготовили проект соответствующего договора. Его привез в Константинополь гр. А. Ф. Орлов, достаточно знакомый с турецкими министрами и влиятельными сановниками. Четыре года назад он вел мирные переговоры в Адрианополе, а потом оставался некоторое время в Турции в качестве русского посла при дворе султана. Личные связи и знакомства, а также опыт в отношении такого рода дипломатических поручений помогли Орлову добиться успешного исхода дела. Его политические соперники из посольств западных стран даже не знали о переговорах, которые он вел с уполномоченными султана. При тех нравах, которые царили среди продажных султанских чиновников, обеспечить сохранение государственной тайны в Константинополе было не так легко.

За два дня до полной эвакуации русских войск с Босфора, 26 июня (8 июля) 1833 г., договор был подписан. По месту, где велись секретные переговоры, он получил название Ункиар-Искелесийского.

В первой статье договора говорилось, что обе стороны будут «подавать взаимно существенную помощь и самое действенное подкрепление». 2-я статья подтверждала нерушимость условий Адрианопольского трактата и всех ранее заключенных русско-турецких договоров. По 3-й статье Россия обязывалась оказывать Турции необходимую помощь своими морскими и сухопутными силами. Что же касается Турции, то она освобождалась от обязательства предоставлять в помощь России свои вооруженные силы, но взамен этого, согласно особой секретной статье договора, должна была закрыть для всех иностранных военных кораблей проход через Дарданеллы. Это и было главным пунктом договора.

Закрытие Дарданелл для военных флотов нечерноморских держав обеспечивало безопасность южных рубежей России, а принцип совместной обороны черноморских проливов позволял ей надежно закрыть доступ к ним вражеским силам даже в случае войны.

Заключение Ункиар-Искелесийского договора было победой царской дипломатии, значение которой подчеркивалось еще и тем, что она достигнута без единого выстрела. Это служило доказательством силы и влияния России на Ближнем Востоке.

Разумеется, правящие круги западных держав ответили на русско-турецкий союз целой серией враждебных действий. Пресса развернула шумную антирусскую кампанию. Англо-французская эскадра демонстративно стала крейсировать у входа в Дарданеллы. Через своих представителей в Петербурге правительства Англии и Франции официально заявили, что они не могут признать Ункиар-Искелесийский договор и будут вести себя так, как «если бы упомянутого трактата не существовало». Отклоняя этот необоснованный протест, Министерство иностранных дел России не без иронии подчеркнуло, что оно будет соблюдать все условия договора с Турцией так, как «если бы не существовало нот английского и французского поверенных в делах».

Правительства Австрии и Пруссии не осмелились официально протестовать против русско-турецкого союза. Меттерних ограничился лишь язвительным замечанием, что отныне турецкое правительство уже является не «блистательной Портой», а блистательным портье, т. е. привратником на службе у русского паря. Ясно, что подобный каламбур менее всего свидетельствовал о веселом настроении австрийского канцлера. Попытка же Меттерниха представить дело так, что Турция в результате заключения Ункиар-Искелесийского договора попала якобы в полную зависимость от России, была явной натяжкой. Закрытие доступа в Черное море для иностранных военных судов и участие России в обороне Турции ничем не ограничивали суверенитета этого государства.

Расширение сферы Восточного вопроса

Период, наступивший в истории Восточного вопроса после 1833 г., был отмечен не только обострением противоречий между Англией и Россией, но и расширением сферы их соперничества. Продолжая давнюю линию своей захватнической политики, Англия усилила свою колониальную экспансию во внутренних районах Азии и происки своей агентуры на Кавказе и в Средней Азии.

Свое наступление на внутреннюю Азию английская буржуазия вела одновременно с двух сторон — из Индии и с берегов Черного моря. Вслед за подчинением в 1816 г. Непала и захватом в 1825 г. Ассама английские колонизаторы стали засылать из Индии своих разведчиков в Афганистан и Бухару, готовясь к широкому проникновению в глубь Центральной Азии. В то же время в 1830 г. было открыто британское консульство в Трапе-зунде, и английские товары начали поступать на рынки Среднего Востока караванными путями, ведущими от побережья Черного моря к Эрзеруму и далее к Тавризу. Эти пути проходили поблизости от кавказской границы России, да и сам Трапезунд находился не так далеко от берегов Кавказа. Ясным утром из Сухума видны возвышавшиеся над Трапезундской бухтой снежные вершины Понтийского Тавра.

Мечтая о расширении сферы своей колониальной экспансии в сторону Кавказа, английская буржуазия требовала от своего правительства более активного противодействия России в этом районе.

Выполняя этот социальный заказ, британская дипломатия стала добиваться пересмотра 4-й статьи Адрианопольского трактата, предоставлявшей России право владения Черноморским побережьем Кавказа. Поработители народов Индии и захватчики, истребившие коренное население Австралии и Канады, выступили в роли поборников независимости «Черкессии», так называли они всю территорию Северо-Западного Кавказа, хотя черкесы были не единственной обитавшей там народностью; да к тому же и не имели своей государственности.

Проповедники колониальной экспансии неустанно твердили, что Россия якобы угрожает британским владениям в Индии, а черкесы, оказывая сопротивление русским, защищают эти владения. О возможности использования против России непокорных и воинственных кавказских горцев писал еще в 1828 г. близкий к Веллингтону английский полковник Джордж де-Лэои Иване. Лет пять спустя ту же идею стал энергично пропагандировать известный русофоб Дэвид Уркварт, автор злобных памфлетов, призывавших к войне с Россией. В 1834 г. он побывал под именем «Дауд-бея» на побережье Кавказа, в районе Туапсе, где пытался установить контакт с протурецки настроенными черкесскими князьями, а уже в следующем году занял пост секретаря британского посольства в Константинополе (не случайно именно в это время оно превратилось в центр враждебной России пропаганды среди кавказских горцев). По свидетельству штабного турецкого офицера, «англичане... ничего не щадили, чтобы внушить черкесам недоброжелательство к России и вовлечь их в войну с русскими» *.

Вслед за Урквартом на побережье Кавказа стали один за другим высаживаться английские эмиссары. Они не только снабжали горцев оружием и боеприпасами, но и пытались инсценировать создание марионеточного «черкесского правительства». Провоцируя горцев на войну против России, агенты английской разведки щедро обещали им военную помощь Великобритании. Выдавая себя за посланников британской королевы, они вместо верительной грамоты показывали неграмотным и не знающим английского языка горцам первый попавшийся экземпляр обыкновенной лондонской газеты.

В 1836 г. русские сторожевые суда задержали у берегов Кавказа английскую шхуну «Виксен», груженную порохом и другими военными материалами. За попытку выгрузить контрабандный груз корабль был конфискован. Руководивший в то время британской внешней политикой лорд Пальмерстон решил использовать этот факт для дипломатического нажима на Россию с целью заставить ее согласиться на ревизию Адрианопольского трактата. Однако Николай I не намерен был идти на уступки в вопросе о кавказских границах, а британское правительство не имело реальных возможностей принудить его к этому. После обмена довольно резкими нотами спровоцированный Пальмерстоном дипломатический конфликт был улажен. Однако Кавказ еще долгое время продолжал оставаться одним из главных узлов англо-русских противоречий.

К концу 30-х годов XIX в. английская буржуазия усилила свой натиск в Азии. В 1838 г. британские и французские дипломаты принудили султана подписать торговую конвенцию, закреплявшую очень низкие таможенные пошлины на ввозимые в Турцию товары западноевропейского происхождения. Эта конвенция еще более облегчила завоевание турецкого рынка английским капиталом и в то же время ограничила возможности для русской торговли на Ближнем Востоке.

Наступивший после заключения Туркманчайского и Адрианопольского трактатов подъем русско-иранской и русско-турецкой торговли очень скоро сменился упадком. Изделия русской промышленности не могли успешно конкурировать с английскими промышленными товарами. Под давлением английской экспансии русская буржуазия теряла на восточных рынках одну позицию за другой. Отмечая этот факт, К. Маркс подчеркивал, что «русская торговля, которая раньше доходила до границ английской империи на Востоке, теперь оттеснена на оборонительные рубежи, проходящие по самому краю ее собственной таможенной границы» *.

Между тем если прежде царизм видел в развитии торговых сношений по преимуществу средство для распространения своего политического влияния в странах Востока, то по мере нарастания кризиса крепостнической системы он вынужден был заботиться о расширении рынков сбыта для отечественной промышленности. Это диктовалось необходимостью по возможности смягчить неуклонно обострявшееся противоречие между развивавшейся капиталистической промышленностью и крайней узостью внутреннего рынка, обусловленной господством крепостничества.

Учрежденный в 1836 г. Особый комитет для рассмотрения предположений о торговых сношениях России с Азией рекомендовал предоставлять всяческие льготы русским купцам, готовым учредить акционерные компании для торговли с азиатскими странами. Сам министр финансов Е. Ф. Канкрин выступил с проектом создания «Российоко-Азиатской компании» с капиталом в 4 млн. руб.

Но для того, чтобы русское купечество могло соперничать с экономически более сильными английскими конкурентами, оно нуждалось в определенных преимуществах, обеспечить которые и старалось царское правительство. Достигнуть этого предполагалось двумя способами: расширением границ империи к востоку от реки Урал и установлением политических контактов с феодальными владетелями Средней Азии.

В 1835 г. порубежные русские кордоны были выдвинуты в зауральские степи и составили новую укрепленную линию, протянувшуюся между Орском и Троицком. В следующем году в Петербурге радушно приняли чрезвычайного посла афганского эмира Дост-Мухаммеда, искавшего помощи в борьбе против английской агрессии со стороны Индии. С ответным визитом в Кабул был отправлен адъютант оренбургского губернатора В. А. Перовского поручик Виткевич. По пути ему поручалось заехать в Бухару и склонить ее правителя к союзу с афганским эмиром.

Однако эти внешнеполитические акции русского царизма тотчас натолкнулись на встречные происки английской дипломатии. В 1836 г. Пальмерстон указал генерал-губернатору Индии Оклэнду, что «наступило время, когда следует решительно вмешаться в дела Афганистана». Не прошло и года, как английский ставленник Камран-Мирза провозгласил себя независимым владетелем Герата. Расположенный на стыке границ Афганистана, Ирана и Туркмении, Гератский оазис имел крупное военно-стратегическое значение. Англичане называли его «ключом к Индии», но для них он был также ключом к Хиве и Бухаре.

Властитель Ирана Мохаммед-шах не пожелал признать гератского хана независимым государем, не без основания полагая, что фактически он является сателлитом могущественной Британской империи. Шах лично возглавил поход своих войск на Герат.

Напрасно британский посол в Тегеране Джон Макниль требовал прекратить осаду Герата. Русский посол И. Симонич убеждал шаха не уступать этим домогательствам. Военные действия продолжались, и гарнизон осажденного Герата, руководимый английским офицером Поттингером, уже готов был сложить оружие.

Тогда Макяиль со своими сотрудниками покинул Тегеран, а британская военная эскадра, войдя в Персидский залив, высадила десант на острове Харг, неподалеку от Бендер-Бушира. Агрессивные действия Англии заставили Мохаммед-шаха снять в сентябре 1838 г. осаду Герата. Николай I не захотел идти на дальнейшее обострение конфликта на Среднем Востоке. Он отозвал не в меру темпераментного, по его мнению, Симонина и заменил его умеренно настроенным А. О. Дюгамелем, посоветовав ему перед отъездом «жить в самом добром согласии с английской миссией» *.

В это время в Англии снова поднялась враждебная России пропагандистская кампания. Макниль выпустил книгу, в которой обвинял Россию в том, что ее восточная политика «грозит ниспровергнуть троны, разрушить империи, покорить народы». Речь шла, разумеется, об азиатских империях, но все-таки царю, стоявшему на страже монархических порядков, было крайне обидно слушать подобные обвинения. Кого-кого, а его, жандарма Европы, трудно было заподозрить в намерении ниспровергать троны и разрушать империи.

Считая главным своим политическим противником на международной арене не старую аристократическую Англию, а мнимо-революционную Францию, представленную Июльской монархией Луи-Филшша, Николай I поспешил успокоить английское общественное мнение, встревоженное слухами о «русской угрозе» британским владениям в Азии. Русскому послу в Лондоне Поццо-ди-Борго было предписано официально заявить, что Россия «не хочет ни соприкосновения, ни столкновения» с Англией па дальних подступах к Индии.

Однако уступчивость царя лишь развязала руки английским колонизаторам. Весной 1839 г. английские войска вторглись в Афганистан. Царское правительство не оказало помощи эмиру Дост-Мухаммеду, хотя Виткевич и обещал ему это. Кстати, самого Виткевича уже не было в живых. Вскоре после возвращения из Кабула он был найден мертвым в номере одной из петербургских гостиниц. От его записок и дневников осталась лишь горстка пепла — они были сожжены той же рукой, которая оборвала жизнь этого русского офицера, осмелившегося встать на пути врагов афганской независимости.

Но захватническая война Англии против Афганистана встревожила Николая I. Он решил ответить своим соперникам. Поздней осенью 1839 г. 5 тыс. русских солдат в сопровождении огромного вьючного обоза выступили в поход из Оренбурга. Сам оренбургский губернатор В. А. Перовский вел их через пустыню в далекую Хиву.

Целью этой экспедиции было утверждение русского влияния в низовьях Аму-Дарьи и обеспечение безопасности караванных путей к Бухаре и Коканду. В официальной переписке об этом говорилось в следующих выражениях: «...восстановить и утвердить значение России в Средней Азии, ослабленное долговременною ненаказанностью хивинцев и в особенности тем постоянством, с которым английское правительство, во вред нашей промышленности и торговле, стремится к распространению своего господства в тех краях...» '.

Плохо подготовленный поход Перовского не удался. Потеряв в заснеженных степях половину солдат и 2/з верблюдов, он вынужден был повернуть обратно. Николаю I оставалось утешаться лишь тем, что его соперники — англичане — потерпели еще более крупную неудачу. Вся экспедиционная британская армия была поголовно истреблена в горных ущельях Афганистана.

Но обе эти неудачи не остановили ни одну из соперничавших держав. Английские агенты продолжали посещать Хиву и Бухару, восстанавливая местных ханов против России. Царское правительство в свою очередь пыталось склонить к соглашению владетелей Средней Азии, продвигая постепенно к юго-востоку русские пограничные кордоны в казахских степях.

Таким образом, к концу 30-х годов XIX в. сфера Восточного вопроса значительно расширилась, а связанные с ним англо-русские противоречия обострились.

Отступление царизма в Восточном вопросе

Тем временем на Ближнем Востоке возник новый конфликт между султаном и египетским пашой. В 1839 г. султан Махмуд II отстранил Мухаммеда-Али от управления Египтом, но тот двинул на Турцию свою армию. Спустя две недели турецкие войска и флот были разбиты, вскоре Махмуд II умер, оставив престол 16-летнему Абдул-Меджиду. Египетского пашу активнее чем прежде поддерживало французское правительство. Полная победа египтян и утверждение влияния Франции в Восточном Средиземноморье отнюдь не устраивали не только царя, но и английскую буржуазию. Пальмерстон заявил, что Англия не допустит расширения границ подвластной Мухаммеду-Али территории, хотя французские министры настаивали на признании его наследственным властителем всех оккупированных его войсками провинций.

Узнав об этих англо-французских разногласиях, Николай I решил воспользоваться ими для того, чтобы добиться политической изоляции Франции и предотвратить угрозу торжества французского влияния в Константинополе. Нессельроде и другие дипломатические советники царя, зная об этих намерениях своего повелителя, старались всячески преувеличить разногласия между западными державами и представить в идиллических тонах будущее англо-русских отношений. Престарелый Поццо-ди-Борго, осмелившийся отстаивать противоположную точку зрения, был как раз в 1839 г. отозван из Лондона, а сменивший его новый русский посол Ф. И. Бруннов считал англорусские противоречия основанными на недоразумении и убеждал царя в возможности прочного соглашения с Англией в целях изоляции Франции.

В свою очередь Пальмерстон постарался использовать создавшуюся обстановку, чтобы «растворить», как он выражался, русско-турецкий союзный договор в многостороннем соглашении держав по вопросу о режиме черноморских проливов. В результате в июле 1840 г. была подписана Лондонская конвенция, согласно которой четыре державы — Англия, Пруссия, Австрия и Россия — гарантировали целостность Турецкой империи и обязывались оказать султану коллективную военную помощь в случае новых притязаний со стороны египетского паши. При этом особо подчеркивалось, что принцип закрытия черноморских проливов для иностранных военных судов будет соблюдаться только до тех пор, пока «Порта будет находиться в мире» '. Тем самым любая враждебная России держава, вступив в союз с Турцией, могла бы ввести свой военный флот в Черное море.

Не замечая того, что Лондонская конвенция фактически свела на нет те преимущества, какие вытекали для России из Ун-киар-Искелесийского договора, Николай I злорадствовал по поводу дипломатического поражения правительства Луи-Филиппа. Действительно, правящие круги Франции были возмущены тем, что конвенция по Восточному вопросу заключена без участия французских дипломатов. Парижские газеты упрекали Пальмерстона в вероломстве. Французский премьер Тьер заявил британскому послу Бульвер-Литтону: «Я всегда был сторонником союза Франции и Англии, зачем же вы разбили этот союз?»

Однако англо-французские разногласия были вовсе не так глубоки, как это казалось Николаю I. Пальмерстон отнюдь не хотел разрыва с Францией, грозившей войной, как и не верил в сотрудничество с Россией в Азии. Напрасно Николай I обещал ему военную поддержку в случае конфликта Англии с Францией и предлагал договориться о разделе сфер влияния в Средней Азии, заключив соответствующее соглашение.

Не прошло и года после подписания первой Лондонской конвенции, как Пальмерстон заявил, что она должна быть заменена новым многосторонним договором, имеющим более общий и постоянный характер. При этом он убедил царя, что подобный договор невозможно заключить без участия Франции. Продолжая питать иллюзии относительно сотрудничества с Англией, Николай I согласился на предложение английского премьера.

Подписанная представителями пяти держав (включая Францию) в июне 1841 г. вторая Лондонская конвенция подтверждала принцип нейтрализации проливов. Русский флот оказывался запертым в Черном море, а военно-морские силы других держав не могли входить в проливы, пока Турция находилась в мире.

Николай I не сразу осознал свой крупнейший дипломатический промах. Конечно, кое-что ему не нравилось в поведении английских партнеров. Сначала в Лондоне встречали сыновей Луи-Филиппа. Потом британская королева Виктория отправилась в Париж в гости. Это раздражало царя. Но он с удовольствием отмечал, что в кругах лондонского Сити зрело недовольство французской колониальной экспансией в Африке и Азии, что англичане оказывали поддержку боровшемуся против французских колонизаторов марокканскому эмиру Абд-эль-Кадеру и покровительствовали французским эмигрантам-легитимистам, мечтавшим о свержении Луи-Филиппа и реставрации Бурбонов.

В кривом зеркале брунновских донесений и нессельродов-ских докладов все эти факты приобретали настолько серьезное значение, что англо-французский конфликт казался ему таким же неизбежным, как и англо-русское соглашение по Восточному вопросу. Когда Пальмерстон ушел в отставку, а главой британского кабинета стал Роберт Пиль, слывший русофилом, Николай I решил, что время для такого соглашения наступило. Он сам поехал в Лондон. 10 дней провел он там в июне 1844 г., беседуя и с молодой королевой Викторией, и с дряхлым герцогом Веллингтоном, и с находившимся в отставке Пальмерстоном, и с новыми министрами Пилем и Абердином.

С поразительной откровенностью, а то и грубой прямолинейностью царь говорил о том, что Турецкая империя — это «умирающий человек», что нельзя допустить того, чтобы львиной долей его наследства воспользовалась одна держава, а именно Франция. Необходимо подготовиться к новому восточному кризису и договориться заранее о разделе сфер влияния между Англией и Россией на случай распада Турецкой империи.

Правда, Николай I не раскрывал до конца своих планов и даже подчеркивал, что не хочет «ни единого вершка турецкой территория», но английским министрам было ясно, что контроль над проливами он во всяком случае имеет в виду осуществлять сам. Роберт Пиль и Джордж Абердин сочувственно покачивали головами, слушая высокого гостя. Однако от немедленного заключения какого-либо соглашения они предпочли уклониться. Только об одном Пиль счел нужным предупредить царя — Египет непременно должен остаться за Англией.

Николай I уехал в полной уверенности, что убедил руководящих британских деятелей в необходимости соглашения по Восточному вопросу. Подписание соответствующего договора он считал делом ближайшего времени. Поэтому по приезде в Петербург он тотчас приказал Нессельроде отправить англичанам мемуар с изложением всех высказанных устно соображений, чтобы получить в ответ письменное подтверждение согласия британских министров с этими соображениями. Но увы, кроме обыкновенной расписки, подтверждающей факт получения ме-муара, Абердин ничего не прислал. Было ясно, что связывать себя какими-либо договорными обязательствами на случай распада Турецкой империи британское правительство не желало. Оно и понятно — английская буржуазия стремилась к монопольному господству на восточных рынках и поэтому считала невыгодным заблаговременно договариваться о разделе турецкого наследства. К этому времени английский капитал уже играл первостепепную роль во внешней торговле Турции и, прибирая к рукам одну за другой ключевые позиции ее экономики, готовил превращение этой ослабевшей и отсталой страны в полуколонию Британской империи.

Идя на замену Ункиар-Искелесийского договора Лондонскими конвенциями, Николай I имел в виду совершить дипломатический маневр, направленный на соглашение с Англией во имя изоляции Франции и раздела сфер влияния в Азии. Но в результате неправильной оценки политической обстановки этот маневр не достиг цели и привел лишь к утрате царской дипломатией ранее принадлежавших ей позиций на Ближнем Востоке. Налицо были явные просчеты царизма в Восточном вопросе, и причиной их была в конечном счете контрреволюционная направленность внешней политики Николая I. Ради локализации главного очага революционных идей, каким он считал Францию, царь готов был пойти и действительно шел на любые жертвы, в том числе и в Восточном вопросе.