Крымская война 1853 года. Новый восточный кризис. Спор о "святых местах"

Революция 1848—1849 гг. оставила заметный след в истории Европы. Как море после жестокого шторма, политическая жизнь не сразу вошла в свои берега.

Две страны меньше других были затронуты шквалом европейской революции — Англия и Россия. Лорд Пальмерстон сравнивал их с двумя большими кораблями, которые одни не потеряли своих мачт во время бури. Что касается Германии, Франции, Италии, Австрии, то в этих странах правящим классам пришлось потратить немало усилий, чтобы восстановить в прежнем виде поврежденную штормом оснастку своих государственных кораблей и заделать полученные пробоины.

Международное положение на континенте также оставалось напряженным. Пруссия и Дания все еще находились в состоянии войны из-за спорных территорий Шлезвига и Голштинии. Австрийский канцлер Шварценберг настойчиво требовал от прусского правительства ликвидации созданной им в 1849 г. унии немецких государей и восстановления прежнего Германского Союза, в котором всегда ведущую роль играла Австрия. Пруссия сопротивлялась. Это раздражало Николая I, не желавшего усиления Пруссии и опасавшегося, что австро-прусская война вновь развяжет революцию.

На первый взгляд эта ссора действительно но представляла ничего особенного. Православные и католики с давних пор претендовали на монопольное положение в «святых местах» Палестины, из которых особое значение имели храм «гроба господня» в Иерусалиме и расположенный вблизи от него Вифлеемский храм, связанный с легендой о рождении Христа. Речь шла при этом не о доступе к той или иной святыне — им пользовались на равных правах паломники всех исповеданий. Вопрос заключался в том, кто будет блюстителем этих религиозных памятников. От этого зависел не только престиж церкви, по и ее влияние, а значит, и ее доходы, источником которых были главным образом подаяния паломников.

Палестина была тогда одной из провинций Турецкой империи. Корыстолюбивые чиновники султана, осуществлявшие административную власть в Иерусалиме, использовали религиозные распри между различными христианскими общинами в своих целях. Они передавали право духовного контроля над «святыми местами» то одной, то другой из них, получая за это богатые подарки.

Поскольку православная община в Иерусалиме в XIX в. была более многочисленной и более состоятельной, она и пользовалась обычно привилегией наблюдать за сохранностью главных христианских памятников. Не желая примириться с этим, католические монахи сутяжничали со своими более счастливыми соперниками и не оставляли надежды оттеснить их на второй план.

Все это было известно, и претензии католического духовенства в Палестине никого не удивили бы и на этот раз, если бы вдруг они не стали предметом обсуждения в дипломатических кругах сначала Константинополя, а потом Парижа и Петербурга.

Началось с того, что 28 мая 1850 г. французский посол при дворе султана Абдул-Меджида генерал Опик потребовал от турецкого правительства передать преимущественное право распоряжаться «святыми местами» в Палестине католическому духовенству. Именно оно и только оно может будто бы чинить провалившийся купол над «гробом господним» и хранить ключи от храма в Вифлееме. Разумеется, русский посланник в Константинополе В. II. Титов тотчас встал на защиту православной церкви. Оба претендента ссылались при этом на исторические акты: французский дипломат — на договор французского короля с султаном 1740 г., русский — на Кючук-Кайнард-жийский мирный трактат 1774 г.

Абдул-Меджид на первых порах не придавал серьезного значения домогательствам как той, так и другой стороны и предпочитал не высказывать своего мнения по столь далекому от его интересов сюжету. Однако, когда в мае 1851 г. новый французский посол маркиз Лаваллет привез султану личное послание президента республики, повелитель правоверных мусульман решил уступить католикам.

На это русский царь также ответил личным посланием султану, которое доставил в Константинополь его чрезвычайный посол кн. Гагарин. В этом послании содержалось требование немедленно восстановить в вопросе о «святых местах» прежнее положение.

Религиозные распри превращались в дипломатический конфликт. Не только политические деятели того времени, но даже обыкновенные газетные обозреватели прекрасно понимали, что спор о «святых местах» был только поводом, только внешним выражением гораздо более глубоких противоречий, породивших новый восточный кризис.

И неудивительно, что в этой обстановке многие читатели европейских газет даже не обратили сначала внимания на появившиеся весной 1850 г. сообщения о новой ссоре между католическими и православными монахами в Палестине.

Истинные причины кризиса

К середине XIX в. промышленный капитализм Западной Европы достиг зрелости. В поисках новых рынков сбыта для своих промышленных изделий европейские капиталисты все чаще обращали свои взоры к Востоку, где лежали слабо развитые в индустриальном отношении страны. Торговая экспансия отнюдь не была мирным процессом. Там, где купец встречал препятствие, он уступал место солдату.

В 40-х годах XIX в. английская буржуазия вела захватнические колониальные войны против Афганистана, Синда, Пенджаба, Китая, навязывая местным правителям неравноправные договоры или устраняя их от власти, если они не желали уступать агрессорам.

В эти же годы французская буржуазия огнем и мечом утверждала свое владычество в Алжире и усиливала активность в Ливане и Сирии, разжигая племенную и религиозную вражду между различными группами арабов. В Египте французский капитал успешно теснил своего английского конкурента.

Но все области Северной Африки и Передней Азии, примыкавшие к Средиземному морю, по-прежнему входили в состав Турецкой империи, хотя сама она слабела с каждым десятилетием. Тщетно султан Абдул-Меджид под влиянием некоторых более дальновидных своих советников пытался предотвратить крушение средневекового феодального режима половинчатыми реформами. Еще менее он был способен оказывать сопротивление давлению иностранного капитала.

Расширение колониальной экспансии западных держав наносило прямой ущерб русской торговле с восточными странами. Слабая промышленность крепостной России не в состоянии была конкурировать с более мощной индустрией Англии и Франции.

К тому же к середине XIX в. значительно увеличилось производство русскими помещиками зерна на продажу. Миллионы гектаров целинных земель были распаханы на юге Украины, в степях Подонья и Предкавказья. За первую половину столетия площадь пашни в этих районах увеличилась втрое, а валовые сборы хлебов — вчетверо. Только из одного Одесского порта вывозилось зерна в 2,5 раза больше, чем за четверть века до этого.

Между тем английские экспортеры год от года увеличивали закупки хлеба в Галаце, Браилове, Варне. Корабли с балканской пшеницей плыли по Черному морю, в то время как амбары Одессы, Херсона, Таганрога оставались забитыми зерном. Это создавало серьезную угрозу и для русской хлебной торговли, и для помещичьего хозяйства, тяготевших к черноморско-азовским портам степных окраин империи.

По мере того, как в Турецкую империю проникало влияние западных держав, в первую очередь Англии и Франции, перед царской Россией возникала опасность, что выход из Черного моря в Средиземное перейдет из рук слабой Турции фактически под контроль сильного европейского государства.

Тем самым в ходе борьбы европейских держав за восточные рынки и торговые пути к ним проблема черноморских проливов приобретала особое значение. Не Иерусалим и Вифлеем, а Босфор и Дарданеллы — таков был, по справедливому определению основоположников марксизма, «действительно спорный пункт в Турции»

Помимо экономических предпосылок возникновения нового восточного кризиса, существовали еще и политические обстоятельства, способствовавшие его развитию.

Настойчиво добиваясь всей полноты власти, Луи Бонапарт, еще будучи президентом республики, старался заручиться поддержкой католической церкви. Он хорошо знал, какое влияние имеют церковники в крестьянских массах. Поэтому недаром среди его приближенных были такие известные католический лидеры, как Альфред Фаллу и Шарль Монталамбер. Они активно помогали ему в подготовке государственного переворота 2 декабря 1851 г., когда «принц-президент» стал фактическим диктатором Франции.

После того, как Луи Бонапарт надел на себя императорскую мантию, поддержка католического духовенства стала для него еще более необходимой. Случай представил возможность выставить себя защитником веры. Небольшая военная экспедиция к берегам Черного моря была поэтому даже желательна. Кроме того, она могла бы отвлечь массы от внутренних социальных проблем.

Шарль Эспинас, Жан Пелисье, Арман Сент-Арно и многие другие военачальники Второй империи сделали карьеру в ходе разбойничьей войны в Алжире и теперь мечтали о новых походах, о новых наградах и трофеях. Бравый вид и воинственные речи генералов разжигали честолюбие Бонапарта. «Наполеон маленький» уже представлял себя мысленно полководцем-три-умфатором, увенчанным лаврами подобно своему дяде — Наполеону большому.

«Империя — это мир!»—демагогически заявлял он, а сам готовился разжечь войну и только в ней видел залог устойчивости своего режима.

«Бонапарт — это война!»—утверждали прогрессивные деятели Франции и всей Европы, анализируя политику Второй империи.

Еще в самом начале Крымской войны К. Маркс указывал, что «истинным источником теперешнего восточного кризиса является бонапартистская узурпация» ’.

Но, конечно, Наполеон III был не единственным виновником войны. Конфликт, возникший на Востоке, постарались использовать в своих целях и лидеры английской буржуазии. Они имели в виду отбросить соперника, ставшего на пути британской колониальной экспансии, и ослабить политическое влияние России на континенте.

В обстановке, когда еще свежа была память о движении чартистов, о бурных событиях 1848 г., война против русского царя — жандарма Европы — могла стать самой популярной из всех войн, какие только вела когда-нибудь буржуазная Англия. Это обеспечило бы правительству прочный тыл и позволило бы ему привлечь на свою сторону не только либеральную интеллигенцию, но и демократические слои общества.

Вот почему руководители внешней политики Англии решили ввязаться в тот дипломатический конфликт, который возник на Востоке между Россией и Францией. При этом они утверждали, что начинают «битву цивилизации против варварства». Так громогласно заявлял с парламентской трибуны статс-секретарь по иностранным делам лорд Кларендон. Действительные намерения английского кабинета изложил Пальмерстон: «Моя заветная цель в войне, начинающейся против России, такова...», — говорил Генри Пальмерстон: надо отторгнуть от Российской империи и передать Финляндию шведскому королю, Эстонию и Латвию — прусскому королю, Крым и Кавказ — турецкому султану; из польских губерний сделать нечто вроде существовавшего при Наполеоне герцогства Варшавского, чтобы восстановить, как он выражался, барьер между Россией и Германией. Для того, чтобы отгородить Россию от балканских стран, населенных славянами, изобретательный лорд намеревался передать Молдавию и Валахию под власть австрийского императора

Выдвинутая Пальмерстоном идея расчленения России была не только его «заветной целью». Она выражала захватнические устремления правящих кругов буржуазно-аристократической Англии. Недаром в этих кругах его называли «великим Памом».

Наряду с Наполеоном III и Пальмерстоном был еще один человек, который, обладая неограниченной властью, всячески стремился использовать сложившуюся международную обстановку для осуществления своих внешнеполитических замыслов. Это был Николай I. Начиная с Июльской революции 1830 г., он пытался изолировать Францию, считая ее главным соперником на Ближнем Востоке ввиду ее влияния на Магомета-Али и очагом революционной опасности в Европе. Вместе с тем Николай I стремился к разделу сфер влияния на Востоке между Россией и Англией. Спор о «святых местах» способствовал, казалось бы, одновременному разрешению этих двух задач. Происки бонапартовской дипломатии на Востоке должны были, как думал Николай I, вызвать тревогу в Лондоне и толкнуть британских министров на путь соглашения с Россией по Восточному вопросу.

Можно было бы напомнить еще о реваншистских притязаниях турецкой правящей клики на крымские и кавказские берега Черного моря, о захватнических намерениях Австрийской империи относительно придунайских и балканских областей. Но главными в данном случае были противоречия между тремя державами — Францией, Англией и Россией.

Если царизм в интересах русских помещиков стремился поставить под свой контроль черноморские проливы и укрепить свои позиции на Балканах, то правители Англии и Франции в интересах буржуазии своих стран добивались вытеснения России с берегов Черного моря, отторжения от нее Крыма, Кавказа и ряда западных порубежных областей. Таковы были истинные причины нового восточного кризиса.

Разжигание конфликта

Активность французской дипломатии на Востоке раздражала Николая I, но еще больше бесила его податливость турецкого правительства в отношении происков Луи Бонапарта в Палестине. Он не желал допустить торжества французского влияния в турецкой столице. Когда в Петербурге узнали, что султан Абдул-Меджид и ого министр иностранных дел Фуад-эфеиди обещали Лаваллету поддержать католиков в споре о «святых местах», в кругах, близких к царю, заговорили о возможности военных акций против Турции в подкрепление демаршей русского посланника в Константинополе Титова. Морскому министерству даже было приказано разработать, разумеется секретно, план десантной операции в районе Босфора. Но прежде чем прибегать к сило, царь решил предпринять еще одну дипломатическую атаку, повторив прием, неудавшийся ему в 1844 г. во время его поездки в Англию.

Вечером 20 февраля 1853 г. Николай I был на балу у вел. кн. Елены Павловны. Заметив в зале среди других иностранных дипломатов британского посланника Гамильтона Сеймура, оп уединился с ним и к изумлению собеседника завел разговор о восточных делах. Царь изложил Сеймуру свой проект решения Восточного вопроса. Суть его сводилась к изоляции Франции и разделу части владений султана между Россией и Англией.

«Я повторяю вам,— говорил царь,— что „больной человек“ умирает. И мы ни в коем случае не должны позволить, чтобы такое событие застало нас врасплох. Мы должны прийти к какому-нибудь соглашению...» В последующих беседах с Сеймуром он уточнил некоторые детали: «Константинополь никогда не попадет в руки ни англичан, ни французов, ни какой-либо другой великой нации...» Он не будет также постоянно занят и русскими. Царь заверял, следовательно, что он не претендует на захват Константинополя. Дунайские княжества (Молдавия и Валахия), а также Сербия и Болгария станут самостоятельными, но «под моим протекторатом»,— подчеркнул царь. Что касается Англии, то он «не имел бы ничего против», если бы англичане овладели Египтом, так как он понимает «важное значение этой территории для Англии». Они могут получить и Крит. «...Этот остров, может быть, подходит вам,— любезно предлагал Николай Сеймуру,— и я не знаю, почему бы ему не стать английским» '. Так говорил царь или по крайней мере так передал его слова Гамильтон Сеймур в своих донесениях.

Два обстоятельства, как казалось царю, благоприятствовали в тот момент успеху его дипломатической атаки. В декабре 1852 г. Луи Бонапарт провозгласил себя императором, а в Англии пришло к власти правительство старого Джорджа Абердина. В свое время Абердин был участником подготовки Шомон-ского трактата и Парижского мирного договора 1814 г., положивших конец империи Наполеона I. С тех пор и на всю жизнь Россия рассматривалась им как противовес Франции на Европейском континенте. Поэтому даже в периоды обострения Восточного вопроса он всегда проявлял склонность к сотрудничеству с русским царизмом. Полагая, что Абердин остался верным своим взглядам, Николай I надеялся, что появление на континенте второй Французской империи и агрессивная политика Наполеона III заставят престарелого английского лорда пойти на соглашение с Россией.

Однако царь просчитался. России грозила полная изоляция, так как вскоре после беседы Николая I с Сеймуром британское правительство дало отрицательный ответ на предложение о разделе владений султана на Балканском полуострове и в Восточном Средиземноморье.

Почти одновременно в Петербург пришло известие о том, что в январе 1853 г. султан распорядился передать католическим монахам ключи от иерусалимского храма «гроба господня» и от вифлеемской церкви. Не без ведома Лаваллета католическая звезда с прикрепленным к ней французским гербом была торжественно водружена в той нише вифлеемской церкви, где, по преданию, будто бы находились ясли с новорожденным Христом. Вся эта церемония, в ярких красках расписанная европейской прессой, носила явно демонстративный характер. В антирусской ее направленности сомнений быть не могло.

Теперь Николай I был раздражен вдвойне — и отказом англичан, и вызывающим поведением французов. Но гнев его обрушился не на них, а на султана и его министров. Он решил проучить «этого господина», как называл Абдул-Меджида в кругу своих приближенных. Новая и более решительная дипломатическая атака была направлена против Константинополя. Туда в качестве чрезвычайного и полномочного посла отправился любимец царя кн. А. С. Меншиков. Ему было предписано потребовать от султана не только восстановления всех прав и привилегий православной церкви в Палестине, но и признания императора России гарантом этих привилегий и официальным покровителем всех православных подданных Турции. Предпринимая это, Николай I исходил из того, что Англия не окажет ему противодействия, а Франция не решится одна выступить в поддержку султана. Что касается прусского короля и австрийского императора, то Николай не сомневался в их преданности после того, как помог им справиться с революционным движением в 1848-1849 гг.

На самом деле все обернулось иначе. Англия поддержала Францию, обе они вмешались в русско-турецкий конфликт, выступив против России, а Пруссия и Австрия остались на позиции весьма неблагожелательного для царя нейтралитета. Но все это выяснилось позднее, а ранней весной 1853 г. Николай I и его советники даже не предполагали, что события могут принять такой неприятный для них оборот.

28 февраля 1853 г. русский поенный пароход вошел в Босфор и бросил якорь на виду у султанского дворца. Пароход назывался «Громоносец». Самим этим названием, вероятно, хотели внушить страх тем, кто и без того с трепетом ожидал его прибытия. С борта парохода сошел чрезвычайный царский посол. Не обращая ни на кого внимания, он проследовал в здание русского посольства и в течение двух дней оставался там, заставляя турецких министров терзаться ожиданием встречи, не сулившей ничего хорошего.

К верховному визирю Меншиков явился лишь на третий день после приезда в Константинополь, причем нарочно не стал надевать мундир, а небрежно накинул на плечи обыкновенное пальто, голову прикрыл не треуголкой с пышным плюмажем, а более чем скромной мягкой шляпой. От визита к министру иностранных дел Фуад-эфенди царский посол и вовсе отказался, заявив, что не желает иметь дело с этим «лживым субъектом».

Обходясь таким образом с турецкими министрами, кн. Меншиков проявлял не больше почтения и к их повелителю. Будучи приглашен на заседание дивана (совета при султане), он перешагнул порог зала, не пожелав сделать предусмотренного этикетом поклона. Когда же ему пришлось побывать там в другой раз и увидеть дверь специально укороченной настолько, что в зал нельзя было войти, не наклонившись, для него не составило труда повернуться к двери спиной и войти в зал, как выражается очевидец, «несколько присевши в коленях».

Разумеется, такое поведение царского посла не могло способствовать мирному урегулированию конфликта, как и тот резкий, ультимативный тон, которого он держался, излагая требования Николая I к султану.

Узнав о миссии, отправленной царем в Константинополь, и о его требованиях к султану, руководящие деятели западных держав решили сделать все возможное, чтобы изобразить себя поборниками мира, Россию — агрессором, а Турцию — несчастной жертвой завоевательных умыслов царя.

В Константинополь были направлены новые, более опытные дипломаты: не в меру пылкого Лаваллета сменил сдержанный и вежливый Лакур, грубоватого британского полковника Роуза — искусный мастер политических диверсий Стрэтфорд-Редклиф.

Следуя советам этих западных дипломатов, Абдул-Меджид уволил в отставку враждебного России Фуад-эфенди с поста министра иностранных дел, а затем выразил готовность пойти на соглашение по вопросу о «святых местах». Это создало у царского посла иллюзию эффективности дипломатического давления на султана.

В то же самое время па Лондона приходили успокоительные донесения от русского посла в Англии барона Ф. И. Бруннова. Этот царский дипломат был очарован беседами с лордом Абердином, заверявшим его, что британское правительство твердо надеется на успешный исход русско-турецких переговоров. О том, что делает за широкой спиной Абердина воинственно настроенный Пальмерстон, Бруннов, может быть, и догадывался, но предпочитал об этом умалчивать, чтобы не сообщать неприятных новостей своему монарху. Такой же линии поведения придерживался и русский посол во Франции — всегда любезный и обходительный Н. Д. Киселев, черпавший политическую информацию преимущественно в аристократических салонах Парижа. Он в своих донесениях поддерживал версию о нереальности англо-французского союза против России и совместного выступления двух западных держав в поддержку султана.

Николаю I приятно было верить всему этому, поскольку это соответствовало его собственным политическим прогнозам. А между тем еще в феврале 1853 г. ставленник Пальмерстона лорд Кларендон и французский посол в Лондоне гр. Валевский (сын Наполеона I и двоюродный брат Наполеона III) подписали соглашение о совместных действиях Англии и Франции в сфере Восточного вопроса, а в марте французская эскадра уже отправилась из Тулона в Эгейское море, поближе к берегам Турции. Однако царь не придавал этому значения.

Не хотел Николай I считаться и с тем, что партнером кн. Меншикова в дипломатической игре, происходившей в Константинополе, является старый недруг России Стрэтфорд-Ред-клиф, который возбуждал ложной информацией общественное мнение Англии, помогая Пальмерстону в идеологической подготовке войны против России. При этом Стрэтфорд, которого до сих пор английские буржуазные историки восхваляют как «миротворца», не стеснялся прибегать для достижения своей цели к прямому подлогу и заведомой клевете. Так, он умышленно исказил отправленный в Лондон перевод предъявленного кн. Меншиковым султану проекта русско-турецкой конвенции. В тексте русского оригинала было сказано, что царь получает право «делать представления» в защиту интересов православной церкви. Стрэтфорд перевел: «давать приказы». Это придавало русским требованиям вызывающий и оскорбительный для Турции характер.

Вскоре события стали быстро приближаться к развязке.5 мая Абдул-Меджид заявил, что готов удовлетворить все требования относительно привилегий православной церкви в Палестине. Меншиков ответил, что настаивает на заключении конвенции о покровительстве царя всем православным христианам, обитающим в Турции. Не дождавшись положительного ответа по вопросу о заключении конвенции, Меншиков вместе с сотрудниками русского посольства 21 мая покинул Константинополь, когда истекла шестидневная отсрочка для решения вопроса, которую 15 мая запросил министр иностранных дел султана.

Как только известие об отъезде русского посла дошло до Парижа и Лондона, средиземноморские эскадры Англии и Франции получили приказ направиться к Дарданеллам. Но и этот факт не заставил Николая I отказаться от ошибочной оценки политики западных держав. По-прежнему уверенный, что перед ним лишь одинокая Турция, он решил вновь оказать давление на султана, на этот раз применив военную угрозу. 26 июня был обнародован его манифест о временном занятии русскими войсками территории Дунайских княжеств, находившихся в вассальной зависимости от Турции. За день до того английские и французские военные корабли бросили якорь в Безикской бухте у входа в Дарданельский пролив.

Царь был уверен, что появление русских войск на Дунае тотчас заставит султана пойти на уступки. Если бы тот продолжал упорствовать, Николай I готов был прибегнуть к блокаде Босфора.

Тем временем в западноевропейской прессе развертывалась шумная антирусская кампания. Началась подготовка общественного мнения к войне. В августе на Спитхэдском рейде Портсмута королева Виктория произвела смотр военно-морским силам своей державы. На глазах у многотысячной толпы зрителей эскадра из 20 паровых военных судов, представлявшая британский флот, атаковала несколько устаревших парусных кораблей, изображавших русский флот. После оглушительной десятиминутной пальбы последние были изрешечены и исковерканы бомбами. Многотысячные толпы, наблюдавшие этот спектакль, должны были увериться в том, что возможная война будет краткой увеселительной прогулкой.

22 сентября английская и французская эскадры, нарушив конвенцию 1841 г. о нейтрализации черноморских проливов, прошли через Дарданеллы в Мраморное море. Четыре дня спустя побуждаемый западными дипломатами и адмиралами Абдул-Меджид ультимативно потребовал вывода русских войск из пределов Валахии и Молдавии.

Не получив из Петербурга удовлетворительного ответа, 16 октября 1853 г. турецкий султан объявил России войну.