Крымская кампания. Альма

Командование русскими войсками в Крыму Николай I поручил кн. А. С. Меншикову. Второй раз этот фаворит царя появлялся на авансцене событий. Теперь ему предоставля лась возможность принять активное участие в войне. Однако в области военного искусства Меншиков был таким же дилетантом, как и в дипломатии. Когда ему впоследствии приходилось оправдываться за неудачи, он подчеркнуто заявлял: «Я не тактик!», хотя хвалиться этим было нечего.

Привыкнув ко всему относиться скептически, Меншиков оставил без внимания слухи о приготовлениях противников к десантной операции. «Неприятель никогда не мог осмелиться сделать высадку, а по настоящему позднему времени высадка невозможна», — писал он за два дня до начала этой операции.

Имея свыше 35 тыс. солдат и офицеров, Меншиков не выделил ни одного человека для охраны западного побережья полуострова. Поэтому ничто не помешало вражеской армаде в составе 360 судов приблизиться утром 14 сентября 1854 г. к приморскому городку Евпатории и начать высадку войск на пустынный песчаный пляж. Спустя несколько дней здесь оказалась уже вся 62-тысячная союзная армия. Ею командовали Сент-Арно и Раглан.

Маршал Сент-Арно в Алжире без колебаний истреблял арабов, в Париже не задумываясь расстрелял на Больших бульварах толпу мирных граждан, протестовавших против бонапартистского переворота. Теперь он жаждал быстрых и решительных действий в Крыму. Сент-Арно был еще не стар. Ему шел 58-й год. Но он растратил силы и здоровье в парижских кабаках и алжирских притонах. Не прошли даром и потрясения, связанные со всякими сомнительными аферами, вроде опустошения полковой кассы, которую ему доверили как казначею, или попытки заложить в лондонском ломбарде одеяла своей квартирной хозяйки. Разумеется, это все были «грехи молодости», но они давали себя знать теперь, когда его грызла хроническая болезнь и слабеющий организм уже не мог сопротивляться ей. И сознавая близость рокового исхода, Сент-Арно спешил с окончанием этой кампании.

Лорд Раглан, наоборот, был флегматичен и медлителен. Почти 40 лет минуло с тех пор, как он молодым офицером потерял руку в сражении при Ватерлоо, и все это время он вел спокойную, размеренную жизнь типичного английского аристократа.

Союзная армия не задержалась в Евпатории. Как только была выгружена на берег артиллерия, войска западных держав построились в походные колонны и двинулись на юг, к Севастополю.

20 сентября Мешпиков попытался остановить вражескую армию па рубеже реки Альма, но по сумел правильно организовать оборону и управление боем. Обойдя при поддержке огня своих кораблей левый фланг русских войск, французская пехота принудила их к отходу. При этом сказалось не только почти двойное превосходство в живой силе, но в еще большей степени — преимущество в боевой технике. В то время, как вражеские солдаты были все вооружены штуцерами, у русских насчитывалось всего 1660 стрелков-штуцерников, а остальные имели старые гладкоствольные ружья. Это позволяло французским и английским пехотинцам безнаказанно поражать русских солдат.

Тем не менее русская пехота проявила в сражении большую стойкость и где только было можно отбрасывала врага штыковыми контратаками. Так, Владимирский пехотный полк ударом в штыки обратил в бегство наступавших на центральном участке англичан, но использовать этот тактический успех растерявшиеся царские военачальники не сумели. Противник оправился и стал поражать русских бойцов губительным штуцерным и картечным огнем. Вскоре Меншиков отдал приказ об общем отступлении.

Выиграв сражение на Альме, враги были уверены в скором падении Севастополя, а это представлялось пм уже концом не только Крымской кампании, но и всей войны. Только немногие высказывали сомнение в скором завершении кампании. Один из британских военачальников герцог Кембриджский, па-пример, говорил, что если еще одна победа достанется английским генералам так же дорого, как успех на Альме, то они останутся с двумя победами, но без войска. Не сумев задержать противника на Альме, Меншиков отвел свою армию к Севастополю, но через два дня неожиданно отошел с ней на северо-восток к Бахчисараю, бросив Севастополь и флот на произвол судьбы. Когда начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В. А. Корнилов спросил Меншикова, что же все-таки делать с флотом, тот с раздражением ответил: «Положите его себе в карман...»

Однако, находясь под впечатлением сражения на Альме, английские и французские военачальники не решились атаковать Севастополь с севера, а предприняли фланговый марш в обход Севастопольской бухты, чтобы обеспечить себе морскую базу в Балаклаве и затем уже начать действовать против севастопольских укреплений с юга. Это дало защитникам города драгоценное время для подготовки к обороне. Благодаря их решимости отстоять колыбель Черноморского флота и смелой инициативе флотских начальников — адмиралов В. А. Корнилова, П. С. Нахимова, В. И. Истомина, почти не защищенный с суши Севастополь в короткий срок превратился в грозную твердыню. Не только солдаты и матросы, но и мирные жители, включая женщин и детей, с утра до вечера трудились над сооружением укреплений. Небывалый патриотический подъем охватил все население города. В действие были приведены те силы, которые не учитывали ни стратеги западных держав, ни царь.

Командование вражеской армии своим решением о перемещении к Балаклаве помогло Корнилову и его соратникам использовать ресурсы Севастопольской базы и стихийно вспыхнувшее народное движение для организации отпора противнику. Нахимов говорил, что после войны непременно поедет за границу и публично назовет ослами лорда Раглана и генерала Канробера (сменившего умершего через девять дней после Альмы маршала Сент-Арно).

Севастополь

В то время, когда союзники совершали свой обходный маневр, Севастополь лихорадочно готовился к обороне. На холмах вокруг города с юга было устроено семь бастионов, связанных между собой другими, менее значительными по размерам укреплениями — редутами, батареями, люнетами, а кое-где просто траншеями. Повсюду среди мешков с песком и засыпанных землей плетеных круглых корзин (или «туров») грозно смотрели в сторону противника жерла орудий, а над земляными валами показывались иногда флотские бескозырки часовых-наблюдателей. Особенностью наскоро сделанных севастопольских укреплений было то, что на всем семикилометровом протяжении оборонительной линии они были приспособлены к местности.

Английские и французские военные инженеры сначала с презрением относились к таким укреплениям, видя в них непростительное отступление от шаблонов и догм, установленных еще в XVIII в. западноевропейскими фортификаторами. На деле же оказалось, что подобная система оборонительных сооружений гораздо более отвечает новым условиям боя.

Русский военный инженер А. 3. Теляковский еще за восемь лет до Крымской войны доказывал необходимость теснейшей увязки сооружаемых укреплений с тактическими задачами и свойствами местности. Руководившие устройством севастопольских укреплений инженеры Э. И. Тотлебен, В. П. Ползиков, А. В. Мельников и другие старались претворить в жизнь эту идею Теляковского. Особые заслуги в создании оборонительных сооружений принадлежат Тотлебену. В результате система обороны Севастополя оказалась основанной на передовых принципах фортификационного искусства. Неприятельским военным инженерам пришлось потом заимствовать эти принципы от русских. Для того чтобы вооружить новые укрепления, со старых кораблей были сняты и свезены на берег 2 тыс. орудий, а сами корабли затоплены при входе в Большую бухту. Вместе с пушками сошли на берег и моряки, пополнившие малочисленный севастопольский гарнизон. В первые дни обороны, когда Мен-шиков увел свою армию к Бахчисараю, в Севастополе насчитывалось всего около 16 тыс. солдат резервных батальонов и матросов береговых экипажей. Влившиеся в ряды защитников города моряки не только умножили их численность, но воодушевили их на борьбу с врагом.

Черноморцы стали душой севастопольской обороны. «Внезапно предстал врагам на суше, будто по мановению волшебного жезла, окаменелый флот,— писал участник войны.— Бортами повернутые к врагу, неподвияото стоят стопушечные корабли, люки открыты, фитили горят, все готово... Идите, дорогие гости!»

И несмотря на то, что в самом Севастополе было немало армейских генералов, а неподалеку находился и сам главнокомандующий Меншиков, защитники города признавали старшим начальником только флотского командира Корнилова. Его уважали как справедливого и храброго начальника. «Товарищи,— обращался он к защитникам Севастополя.— ...Будем драться до последнего. Отступать нам некуда: сзади нас — море... Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника... Если б я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот подлец будет из нас кто не убьет меня...» 1

Нетрудно представить, с какой силой звучали такие слова па бастионах осажденного города накануне решительной схватки с врагом. Недаром очевидцы рассказывают, что эту, записанную на листках речь Корнилова матросы передавали из рук в руки, так что, кто и не слышал ее из уст самого адмирала, все равно знал ее содержание.

Все еще надеясь овладеть Севастополем методом ускоренной атаки, командование англо-французской армии назначило на 17 октября бомбардировку города, вслед за которой должен был последовать штурм. С утра заговорили с обеих сторон сотни орудий. Порох был тогда дымный, и скоро артиллеристы уже не могли различать цели. Они наводили орудия и стреляли по блеску неприятельских выстрелов.

Бастионам был нанесен серьезный ущерб, но защитники Севастополя под огнем врага восстанавливали повреждения. Русская артиллерия выпустила почти в 3 раза меньше снарядов, однако огонь ее был метким. Многие неприятельские батареи были подавлены, три пороховых склада взорваны, некоторые корабли серьезно пострадали. Ф. Энгельс писал по этому поводу: «Русские за несколько часов заставили замолчать огонь французских батарей и в течение всего дня вели почти равный бой с английскими батареями». Он подчеркивал, что «защита русских сильно отрезвила победителей в сражении на Альме»

Стойкость защитников Севастополя и мощь их ответного огня заставили англо-французское командование отказаться от мысли овладеть городом штурмом и перейти к осаде.

Так севастопольцы выдержали первое грозное испытание. Однако их радость была омрачена большими потерями. Среди жертв первой бомбардировки оказался и Корнилов. Он был смертельно ранен ядром на Малаховой кургане. «Отстаивайте же Севастополь...»,— успел он сказать боевым товарищам перед тем как потерял сознание. После смерти Корнилова руководство обороной города перешло к Нахимову. Его ближайшим помощником был контр-адмирал Истомин.

Убедившись, что Севастополь способен сопротивляться, Ментиков со своей полевой армией приблизился к Большой бухте с тем, чтобы, обойдя ее с востока, создать угрозу вражеской армии. Поздней осенью, в октябре и ноябре 1854 г., он дважды пытался атаковать позиции противника на подступах к Балаклаве, но выделял незначительные силы, состоявшие к тому же из отдельных отрядов, действовавших крайне несогласованно. В первый раз русская пехота овладела четырьмя неприятельскими редутами, но из-за малочисленности отряда успех развить не могла. Лорд Раглан бросил в контратаку английскую кавалерийскую бригаду. Однако она почти вся была уничтожена в долине, которую потом англичане прозвали «долиной смерти». Второй раз русские войска столкнулись с английскими в районе Инкерманских высот. Английская дивизия генерала Каткарта пыталась обойти захватившие вражеский редут два русских полка, но сама была обойдена подошедшим на выручку третьим полком. Оказавшись фактически в окружении, англичане подверглись полному разгрому. Сам Каткарт был убит, однако на помощь англичанам подоспели французские войска. К русским же подкрепления не подходили. Правда, русская пехота держалась стойко, но генерал Данненберг, которому Мен-шиков доверил руководство действующим отрядом, растерялся и приказал отступать.

Несмотря на то, что бездарные царские военачальники не сумели заставить противника снять осаду Севастополя, атаки русских войск под Балаклавой и Инкерманом отвлекли внимание англо-французского командования и фактически принудили его перейти к обороне.

С конца ноября наступила сырая, ветреная черноморская зима. От холодных дождей и мокрого снега трудно было найти укрытие в затопленных водой траншеях и дырявых палатках. Не имея теплой одежды и топлива, английские и французские солдаты проклинали своих военачальников, обещавших им еще так недавно скорую победу. Грипп и дизентерия стали косить ряды осаждающих войск больше, чем русские пули. Об упадке духа в английских и французских частях свидетельствовал рост дезертирства. Иногда к русским перебегало до 30 вражеских солдат за одни сутки.

Разумеется, от зимпих холодов страдали и защитники Севастополя. Отдаленность Крымского побережья от жизненных центров страны затрудняла снабжение войск, а царившие в интендантском ведомстве бюрократизм, казнокрадство и взяточничество чиновников окончательно дезорганизовывали его. В результате многие бойцы имели по одной рубахе, мерзли в коротких матросских бушлатах и ветхих шинелях. Теплых шапок и полушубков не хватало. Запасы круп и муки быстро истощались.

Враги располагали в Крыму крупным преимуществом в боевой технике. Они имели паровой флот, более совершенные нарезные ружья — штуцера, большее число артиллерийских орудий и боеприпасов. Севастопольский же гарнизон, наоборот, постоянно терпел острую нужду в оружии, снарядах, порохе. Боеприпасы подвозились из глубины страны на повозках, запряженных волами, которые медленно тащились по размытым дождями проселочным дорогам. Военный министр В. А. Долгоруков знал об этом, но не предпринимал ничего, чтобы наладить снабжение осажденного Севастополя боеприпасами. Меп-шиков же лишь острил, что «князь Долгоруков имеет тройное отношение к пороху: он пороху не нюхал, пороху не выдумал и не посылает пороху в Севастополь». От этих острот русским артиллеристам, вынужденным отвечать одним выстрелом на три-четыре неприятельских, было, разумеется, не легче.

Русские матросы и солдаты своей кровью расплачивались за военную и экономическую отсталость крепостной России, за неподготовленность ее к войне с западными державами, за гнилость царского режима. И все-таки, несмотря на явные преимущества по сравнению с Россией в материальном отношении, «...Англия и Франция вместе возились целый год со взятием одного Севастополя»

В чем же были причины этого? Почему теснившиеся на прибрежном плацдарме войска западных держав не могли овладеть полуразрушенным городом, находившимся на краю огромной континентальной страны?

Конечно, свою роль сыграли храбрость, мужество, стойкость защитников Севастополя, их преданность воинскому долгу и любовь к Родине. Хотя война и началась как несправедливая и захватническая с обеих сторон, вторжение врага в пределы России пробудило в народе патриотическую тревогу, а это поддерживало защитников осажденного города.

Многочисленными примерами героизма украшена летопись обороны Севастополя. Вице-адмирал Ф. М. Новосильский жаловался, что подчиненные ему флотские артиллеристы не выполняют его приказа об отводе их в тыл на отдых, «изъявляя готовность защищаться и умереть на своих местах». Хирург Н. И. Пирогов писал из Севастополя, что едва ли не каждый раненый из находившихся в его лазарете «горюет не о потерянной руке или ноге, а скорбит душой о том, что не может остаться в рядах своих товарищей». Многие из раненых по этой причине вовсе не ложились в лазарет, а, сделав наскоро перевязку, оставались в строю. Раненный в руку матрос Колпаков отказался покинуть свое орудие, заявив командиру: «Помилуйте, ваше благородие, разве одною рукой нельзя действовать?»

Запросто приходили на бастионы и батареи матросские жены и дочери Ефросинья Прокофьева, Авдотья Скринникова и многие другие, приносившие с риском для жизни кувшины с холодной водой и квасом, корзинки с оладьями, узелки с вяленой рыбой. В минуты затишья они поили и кормили бойцов, а во время бомбардировок перевязывали и выносили из-под огня раненых.

Немалому числу пострадавших от вражеских пуль и бомб спасли жизнь 18-летняя дочь матроса Даша Севастопольская и молодая жена офицера Елизавета Хлапонина, приехавшая вместе с мужем в осажденный город да так и оставшаяся здесь до конца осады. Вместе со своими боевыми подругами, работавшими в севастопольских лазаретах, они являли пример истинного милосердия и беззаветного служения людям, обреченным на смерть или страдания.

Не посрамили памяти погибших на боевом посту отцов-мат-росов 12-летний Максим Рыбальченко и 10-летний Коля Пшцен-ко, а с ними и другие их сверстники, подносившие боеприпасы и помогавшие заряжать орудия.

Недаром каждый, кто приезжал в осажденный Севастополь, испытывал какое-то особое волнующее чувство, будто приобщался к источнику доблести и геройства. Хорошо и проникновенно сказал об этом Л. Н. Толстой. «Не может быть,—писал он в своих „Севастопольских рассказах", — чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости, и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...»

Но как бы ни было велико в данном случае значение морального фактора, необходимо учитывать, что армии западных держав оказались не подготовленными к ведению боя в тех условиях, в каких им пришлось действовать под Севастополем.

Английская пехота, несмотря на преимущества своего вооружения, придерживалась устаревшей линейной тактики. Ведя свои полки в атаку, британские офицеры гарцевали на великолепных конях перед строем растянутых в линию батальонов, обращая главное внимание на соблюдение равнения шеренг. Скованная линейными построениями английская пехота не могла маневрировать на поле боя, проявляла склонность к пассивной обороне, не умела применяться к местности и действовать в рассыпном строю. К тому же одетые в красные мундиры английские солдаты представляли прекрасную мишень для русских стрелков.

Комплектуемая по принципу наемного рекрутирования английская армия отличалась низким моральным качеством солдат и невежеством офицеров. Ф. Энгельс отмечал, что «британской армии принадлежит честь поставить первый значительный контингент... дезертиров» под Севастополем и что «половина неудач британской армии в Крыму объясняется непригодностью всего ее офицерского состава» *.

Несколько лучше были подготовлены в тактическом отношении французские войска, но и они сочетали новые формы и методы боя с устаревшими. «Тактический устав французской армии,— писал Энгельс,— представляет собой удивительную смесь воинского здравого смысла и устаревших традиций» 1 2.

Лучшими солдатами французской армии в Крыму были солдаты африканских колониальных войск — «зуавы». Имея за плечами опыт длительной войны в Алжире, они хорошо применялись к местности и вели бой в рассыпном строю. Однако они не отличались дисциплиной и стойкостью при штыковых атаках. Французские военачальники предпочитали под Севастополем фронтальные атаки, в ходе которых их войска несли большие потери. К тому же они часто неправильно определяли направление главного удара, ошибаясь в оценке сил и возможностей севастопольского гарнизона.

Англо-французский флот держался под Севастополем крайне пассивно. Его попытки проникнуть в Большую бухту решительно отражались русскими береговыми батареями.

Между тем руководители севастопольской обороны Нахимов, Истомин, Тотлебен и другие сумели учесть новые тенденции в развитии военного искусства, обусловленные техническим прогрессом огнестрельного стрелкового и артиллерийского оружия. Они раньше своих противников осознали, какое значение при возросшей силе огня имеет постоянное совершенствование оборонительных позиций, оборудованных траншеями, блиндажами, ходами сообщения, всякого рода заграждениями. Иными словами, они впервые в военной истории применили позиционные формы вооруженной борьбы, сковав тем самым наступательную активность противника.

Защитники Севастополя наносили врагу внезапные удары смелыми вылазками и ночными поисками. Особенно отличались при этом лейтенант Н. А. Бирюлев, матросы Петр Кошка и Игнатий Шевченко, солдат Афанасий Елисеев. Сапер Жуков с тремя товарищами во время ночного поиска столкнулся во мраке с группой неприятельских солдат. Не растерявшись, Жуков громко скомандовал: «Колонна, вставай!.. Колонна, в штыки, марш!» Французы испугались и бросились врассыпную, а Жуковская «колонна» из трех человек преследовала их.

Чаще вылазки предпринимались отрядами по 100—200 бойцов, но иногда в них участвовали целые полки. Они наносили серьезный ущерб противнику, мешая осадным работам и заставляя его постоянно находиться в изматывающем напряжении и тревоге.

Заметив, что неприятель продвигает свои траншеи в направлении Малахова кургана, генерал С. А. Хрулев с двумя пехотными полками темной февральской ночью произвел крупную вылазку и захватил одну из лежавших впереди высот. В последующие ночи были захвачены новые высоты на расстоянии более 1,5 км от главной оборонительной линии. Напрасно французы пытались отбить их. Русские держали захваченный рубеж прочно, закрепились на нем, зарывшись в землю и установив там свыше 20 легких орудий. Врагам понадобилось несколько месяцев, чтобы опять приблизиться к севастопольским бастионам. Ф. Энгельс высоко оценивал значение выдвигаемых русскими перед главной оборонительной линией полевых укреплений.

«Сооружение за последнее время на Малаховой кургане и перед бастионом Корнилова выдвинутых вперед укреплений,— писал он в марте 1855 г.,— не имеет себе равных в истории осад и характеризует их организаторов как первоклассных специалистов в своей области»

С неиссякаемой энергией вели защитники Севастополя подземную минную войну. Всего за время обороны города русскими саперами было отрыто 7 тыс. метров подземных галерей и произведено 94 взрыва. Руководил подземной войной капитан А. В. Мельников. Полгода он почти не выходил на поверхность. В шутку его называли «обер-крот».

Таким образом, не только стойкость и мужество, но и боевое мастерство защитников Севастополя позволило им 349 дней противостоять превосходившему их в живой силе и технике противнику.

Однако с течением времени неравенство в силах и вооружении неизбежно ощущалось все острее. С апреля 1855 г. вражеская артиллерия стала усиленно бомбардировать Севастополь и его укрепления. В Балаклаве высаживались новые подкрепления. Специально проложенная от Балаклавы к позициям англо-французских войск железная дорога обеспечивала доставку боеприпасов. Каждая вражеская пушка имела в среднем запас в 600 снарядов, а русская — только 150. К лету против 40-тысячного севастопольского гарнизона стояла 140-тысячная неприятельская армия.

Но штурм, которого с таким нетерпением ждали на Западе, все откладывался. Канробера сменил новый главнокомандующий — генерал Пелисье. От него ждали решительных действий, но и он не сразу рискнул бросить в атаку свои дивизии.

Только в начале июня французам удалось ценой больших потерь вернуть высоты перед Малаховым курганом, захваченные русскими во время февральских вылазок, и лишь после этого Пелисье и Раглан приняли решение о штурме.

Целые сутки осадные батареи громили севастопольские укрепления. На рассвете 18 июня артиллерия вдруг смолкла. 30 тыс. одетых в парадную форму французов поднялись из своих траншей и сомкнутыми колоннами двинулись с ружьями наперевес прямо к Малахову кургану. Около 15 тыс. англичан стройными шеренгами направились на соседний с курганом Третий бастион.

Поврежденные бомбардировкой, местами осыпавшиеся бастионы и батареи Севастополя задрожали от орудийных залпов, окутались пороховым дымом. Французская атака захлебнулась в 30—40 шагах от Малахова кургана; англичане принуждены были залечь перед Третьим бастионом намного дальше.

В ходе повторных атак одной французской бригаде удалось захватить расположенную поблизости от Малахова кургана батарею П. Л. Жерве. Прискакавший сюда на взмыленном коне генерал Хрулев увидел, как отдельные группы вражеских солдат уже просочились на окраину Корабельной слободки и обошли западный скат кургана. Резервов под руками у Хрулева не было. Вдруг он заметил показавшуюся из-за поворота команду, которая возвращалась с ночных оборонительных работ. Это была рота Севского пехотного полка. «Благодетели, за мной! В штыки!» — скомандовал генерал и, чтобы ободрить бойцов, добавил: «Дивизия идет на помощь!» Никакой дивизии, конечно, не было поблизости и в помине. Но лихая контратака 138 пехотинцев, частично вооруженных кирками и лопатами, оказалась столь внезапной, что враги дрогнули и стали пятиться назад. Подоспевшие вскоре подкрепления — шесть рот Якутского полка — отбили затем и батарею Жерве.

Уже к 7 часам утра штурм был отбит повсюду. Свыше 7 тыс. солдат и офицеров потеряла англо-французская армия, не добившись никакого успеха. Таковы были официальные данные. Пленные, говоря о потерях, называли вдвое большую цифру.

На Западе были уверены, что штурм завершится взятием Севастополя. День 18 июня был избран не случайно. За 40 лет до того в этот день Наполеон I потерпел поражение под Ватерлоо. Победой под Севастополем Наполеон III хотел доказать, что он превосходит своего дядю в области стратегии. Однако 18 июня осталось черным днем в бонапартистском календаре и на этот раз. Неудачу штурма все обозреватели восприняли как серьезное поражение англо-французской армии. Лондонская биржа реагировала на это резким падением курса акций.

Севастополь выстоял. Но ряды его защитников редели. Давно вышли из строя опытные флотские артиллеристы. Мало осталось бывалых матросов и солдат, героев весенних вылазок. Один за другим гибли лучшие военачальники.

Еще в марте 1855 г. вражеским ядром оторвало голову ближайшему помощнику Нахимова Владимиру Ивановичу Истомину. Бесстрашный и распорядительный командир, он делил с подчиненными все тяготы боевой жизни. Даже свою кровать он приказал перенести в блиндаж на Малаховой кургане. Впрочем, в блиндаже его видели редко. Когда ему советовали пойти в укрытие, он спокойно отвечал: «Наше общее назначение — умереть, защищая Севастополь. Еще в день первой бомбардировки я выписал себя в расход и живу только за счет плохой стрельбы англичан и французов».

К сожалению, враги не всегда стреляли плохо. Под вечер 28 июня на Малахов курган приехал Нахимов. Поднявшись на вал, он стал рассматривать в подзорную трубу неприятельские позиции. Его золотые эполеты блестели в лучах клонившегося к закату солнца. Французские стрелки воспользовались этой мишенью. Несколько штуцерных пуль просвистели возле адмирала. Одна пронзила голову. Он умер через день, не приходя в сознание.

Трудно было защитникам Севастополя свыкнуться с мыслью, что нет с ними больше Павла Степановича. Один из участников обороны писал тогда: «...нет матроса и офицера, который бы не оплакивал в Нахимове заботливого отца, нет храброго воина, который бы не потерял в нем путеводителя на стезе долга и отваги» '.

Хоронили Нахимова в душный пасмурный день. Глухо шумел прибой. Казалось, что само Черное море провожает в последний путь своего героя. Скупые слезы катились по загрубевшим щекам моряков, не раз смотревшим в лицо смерти. Гроб Нахимова был покрыт изорванным ядрами еще при Синопе корабельным флагом. Его опустили в склеп Владимирского собора рядом с гробницами прославленных черноморских адмиралов — Лазарева, Корнилова, Истомина.

В июле и августе 1855 г. мощь огня вражеской артиллерии нарастала. Ежедневно гарнизон Севастополя терял во время бомбардировок до 2 тыс. и более человек ранеными и убитыми. Сменивший Меншикова престарелый кн. М. Д. Горчаков появился как-то на Втором бастионе. «Много ли вас на бастионе?» — спросил он солдат. «Дня на три хватит, ваше сиятельство»,— ответили бойцы.

Кн. М. Д. Горчаков пытался облегчить положение осажденного Севастополя контрударом во фланг противника. В середине августа русские войска, перейдя речку Черную, впадавшую в Большую бухту, атаковали занятые врагом Федюхины высоты. Однако опять силы оказались распылены, действия отдельных отрядов не согласованы, резервы не тронуты. Понеся большие потери, атакующие части отошли назад.

После неудачного сражения на Черной речке дальнейшая оборона Севастополя казалась Горчакову бесперспективной. Он приказал начать подготовку к эвакуации города. Был наведен плавучий мост через Большую бухту протяжением до 900 метров, перевезены на Северную сторону штабы, управления, госпитали.

5 сентября враги возобновили ожесточенную бомбардировку Севастополя. Она продолжалась три дня. Второй бастион был превращен в груду развалин. Сильно пострадали укрепления Малахова кургана и Третьего бастиона: почти все орудия были подбиты, брустверы обвалились, рвы осыпались. Передовые траншеи противника оказались местами всего в 30 метрах от русских укреплений.

В полдень 8 сентября неприятельские войска бросились на штурм. На Малахов курган, где находилось 880 русских бойцов, хлынула масса французской пехоты численностью до 6 тыс. человек. Перебежать несколько десятков метров ничего не стоило. Русские артиллеристы успели сделать всего по одному выстрелу из шести уцелевших орудий, как враги уже ворвались в их расположение. Закипел яростный рукопашный бой на самом кургане. Малочисленные подкрепления, подходившие к его защитникам, не могли изменить соотношения сил. Все комапдиры были перебиты. Генерал Хрулев получил рану и контузию. Сменивший его генерал Юферов был убит. Принявший после него команду генерал Лысенко упал, тяжело раненный. Несмотря на героические усилия русских солдат, Малахов курган остался в руках противника.

Между тем атаки против Второго и Третьего бастионов были отбиты, и в 15 часов, не надеясь на успех штурма, Пелисье дал сигнал отбоя. Ожидая новых русских контратак, французы перешли к обороне и стали спешно окапываться на склонах Малахова кургана.

Старик Горчаков нашел в себе силы спустя два часа по окончании боя приехать на окраину Корабельной слободки. То, что он увидел оттуда — сотни трупов на подступах к кургану и французское знамя на его вершине,—потрясло генерала. Он принял решение оставить Южную сторону Севастополя.

Как только село солнце, в вечернее небо взвилась сигнальная ракета. По плавучему мосту русские войска потянулись на Северную сторону. Дул сильный ветер. Местами мост захлестывало волнами. Позади гремели взрывы и стояло багровое зарево. Отряды прикрытия уничтожали все, что еще уцелело на бастионах.

Крымская кампания окончилась, но не так, как хотелось бы руководителям западных держав. За груду камней и пепла на южном берегу Севастопольской бухты они заплатили потерей 73 тыс. своих солдат. Наступательная сила их армии была подорвана. Когда кое-кто в Париже стал говорить о необходимости активизировать военные действия, Пелисье заявил, что скорее уйдет в отставку, чем двинется в глубь Крымского полуострова. Он даже не рискнул атаковать русские позиции на северном берегу Севастопольской бухты. Они так и остались нетронутыми до конца войны.

Последний акт затянувшейся трагедии был разыгран не в Крыму, а на Кавказском театре.