Мистицизм - идеологическое знамя реакционного дворянства в 19 веке

Большинство русских дворян полностью одобряло реакционный политический курс царского правительства в вопросах культуры и просвещения. Под впечатлением социальных потрясений и политических переворотов конца XVIII — начала XIX в. «первенствующее сословие» Российской империи, подобно феодальной аристократии других стран, все более проникалось реакционными настроениями.

Из уст в уста передавались зловещие пророчества юродствующей остзейской баронессы Варвары Крюднер, возомнившей себя избранницей бога и спасительницей христианского мира от грозивших ему напастей. «Приближаются бедствия, которые падут на Европу..,— вещала она в 1818 г.— Произойдет... страшная битва неверия против веры... Французская революция была только предисловием к этой битве». С баронессой Крюднер соревновались другие идейные глашатаи Священного союза: Франсуа Шатобриан во Франции, Фридрих Шлегель в Германии, Жозеф де-Местр в Италии. Изуверские призывы к расправе с гуманистами и просветителями эти апологеты католичества и абсолютизма также обосновывали опасностью новых революционных взрывов. Их примеру следовали в России деятели православной церкви. Митрополит Серафим в 1820 г. утверждал, что «враг рода человеческого не дремлет... и ныне продолжает сеять... вольнодумство, неверие, ереси». И ему, как баронессе Крюднер, мерещились новые «крамолы, бунты, междоусобия, убийства, кровь, слезы, реками текущие...»

Разумеется, тогда подобные пророчества производили особенно сильное впечатление, ибо среди тех, кто слушал их, насчитывалось еще немало живых современников Пугачева и Марата. Вместе с тем росли сомнения относительно реальных сил и способностей легитимных монархов противостоять надвигавшейся социальной катастрофе. А коль скоро такие сомнения возникали, то оставалось лишь надеяться на вмешательство и помощь сверхъестественных сил. В мистицизме, допускающем возможность непосредственного общения человека с потусторонними силами, объятые страхом и тревогой аристократы обретали некоторую уверенность в сохранении старого общественного порядка.

В России пропаганда мистицизма после войн с наполеоновской Францией выразилась прежде всего в распространении сочинений зарубежных теософов. Сенаторы старались постигнуть тайный смысл «Науки чисел» Карла Эккартсгаузена. Титулованные аристократки зачитывались «Победной повестью» Иоганна Юнг-Штиллинга, предсказывавшего второе пришествие Христа в самом ближайшем будущем. Вскоре Петербург стали посещать видные деятели западного сектантства — английские квакеры, баварские геррнгутеры и др. В 1821 г. столичная знать встречала баронессу Крюднер. Генералы и сановники съезжались в дом княгини Голицыной, чтобы слушать сумбурные речи остановившейся там модной прорицательницы. Под влиянием таких гостей оживились и отечественные мистики. Подняли голову старые масоны екатерининских и павловских времен. Одна за другой возникали новые масонские ложи. По-прежнему они носили загадочные названия: «Великая ложа Астреи», ложи «Трех добродетелей», «Трех венчанных мечей», «Избранного Михаила», «Любви к истине». Как и раньше, таинственность обрядов сочеталась у масонов с нарочитой неясностью нравственных и политических идеалов. Недаром их ложи объединяли людей самых различных взглядов — от защитников крепостничества до сторонников революционного его ниспровержения. В ложе «Избранного Михаила» председательствовал будущий декабрист Федор Толстой. Собрания масонов посещали и многие другие будущие участники декабристского движения. Они пытались использовать формы масонской конспирации для сплочения прогрессивной русской интеллигенции. Заметив изменения, происшедшие в составе и идеологической направленности масонских лож, царское правительство в 1822 г. запретило их деятельность. К тому времени дворянские революционеры уже успели создать свои особые тайные организации, а остальные масоны довольно легко утешились, найдя иные формы для своих мистически-религиозных увлечений.

Одни стали навещать престарелого скопца Кондратия Селиванова и слушать его мистические назидания. Других можно было встретить на радениях в доме полковницы Татариновой, создавшей свое «Братство во Христе». Оба эти сообщества отличались изуверским характером. Селиванову поклонялись, как «спасителю», восхваляя его подвиги на пути «умерщвления плоти». У Татариновой кружились и пели, сначала медленно и плавно, потом быстрее и громче, достигая, подобно шаманам, полного исступления. Самым пикантным, конечно, было то, что эти мистические сборища посещали знатные вельможи и государственные деятели. Поклонницей Селиванова была супруга петербургского генерал-губернатора Милорадовича. В радениях, устраиваемых Татариновой, участвовал даже сам министр духовных дел и народного просвещения Голицын.

Однако большинство увлекавшихся мистикой русских дворян предпочитало легальные религиозные организации. Наиболее известной такой организацией было Российское библейское общество. Оно было создано по образцу подобного же Британского общества, и агенты последнего — пасторы Пинкертон и Патерсон — добивались его учреждения, убеждая царских сановников в политической целесообразности такого начинания.

Официальная цель Библейского общества заключалась в пропаганде и распространении Библии и других христианских священных книг. Но в проекте устава, написанном Патерсоном, весьма недвусмысленно указывалось на то, что «подданные научаются в Библии познавать обязанности свои к Богу, государю и ближнему», в результате чего «мир и любовь царствуют тогда между высшими и низшими». Следовательно, истинными задачами новой организации были проповедь классового мира и воспитание народа в духе покорности эксплуататорам. Именно этим Библейское общество и импонировало как английским лордам, так и русским дворянам. Недаром на первое учредительное заседание общества, состоявшееся в январе 1813 г. в доме кн. А. Н. Голицына, собрался цвет петербургской аристократии — министры, сенаторы, титулованные сановники, представители высшего духовенства. Вскоре и сам царь вступил в члены общества, передав в его кассу 25 тыс. руб. в качестве единовременного взноса и 10 тыс. руб. — годового.

Внимание, оказанное столичной знатью и правительством инициативе английских пасторов, обеспечило шумный успех нового начинания в деле религиозно-мистической пропаганды. Повсюду, от Вильны до Иркутска и от Архангельска до Георгиевска на Кавказе, начали открываться филиалы новой организации. Через 10 лет Российское библейское общество имело уже 57 отделений и 232 «сотоварищества», которые успели распространить свыше 700 тыс. экземпляров Библии и других священных книг, изданных на 11 языке. Вслед за министрами членами общества спешили стать губернаторы, городничие и чиновники всех рангов. «Кто не принадлежал к Обществу Библейскому, тому не было хода ни по службе, ни при дворе» ', — вспоминал потом современник.

Церковники сначала одобрительно относились к деятельности нового религиозного объединения. Петербургский митрополит Серафим был вице-президентом Библейского общества. Многие епископы и настоятели монастырей — архимандриты — принимали участие в деятельности общества и его филиалов. Однако вскоре церковники усмотрели для себя опасность в растущей популярности Библейского общества. Действительно, своей активной пропагандой Библии и других священных для верующих христиан книг новая организация начала в некотором отношении присваивать себе функции официальной православной церкви, лишая ее и доходов, и монопольного положения в деле религиозного воспитания масс. Руководящую роль в органах Библейского общества играли представители светской власти: в центре — министр Голицын и его помощник Магницкий, а в провинции — губернаторы и другие чиновники.

Этого было более чем достаточно для того, чтобы в среде духовенства зародилась оппозиция против Библейского общества и близких к нему последователей западного мистицизма. Естественно, что главной мишенью нападок со стороны церковников был министр духовных дел и народного просвещения Голицын, возглавлявший Российское библейское общество.

Первым против Голицына выступил митрополит Михаил, который в записке, поданной царю, жаловался на «самовластие» министра. После смерти в 1821 г. Михаила лидером церковной оппозиции стал его преемник Серафим (Глаголевский), которого поддерживал и рекомендовал на пост столичного митрополита интриговавший против Голицына гр. А. А. Аракчеев. Покровительством всесильного временщика пользовался и другой убежденный противник Голицына архимандрит Фотий (Спасский). Его юродство и облик сурового аскета производили особенно сильное впечатление на мистически настроенных аристократок. Одна из них, графиня А. А. Орлова, дочь известного екатерининского вельможи, стала страстной поклонницей Фотия. Эта близость светской красавицы к невежественному монаху-изуверу запечатлена в пушкинской эпиграмме:

Благочестивая жена

Душою богу предана,

А грешной плотню

Архимандриту Фотию

Будучи настоятелем Юрьева монастыря, расположенного под Новгородом, Фотий оказался соседом Аракчеева, владевшего неподалеку имением Грузино. Он не стеснялся откровенно раболепствовать перед царским фаворитом, называя его борцом «за церковь и веру», подобным Георгию Победоносцу. На похоронах любовницы Аракчеева Настасьи Минкиной, убитой крепостными крестьянами, которых она истязала, Фотий провозгласил ее «великомученицей», достойной быть причисленной к «сонму святых». Такое заискивание перед Аракчеевым — лучшее доказательство того, что лукавым архимандритом руководили вовсе не духовные побуждения, а подлинно земные страсти. Недаром Пушкин писал о нем:

Полу-фанатик, полу-плут;

Ему орудием духовным

Проклятье, меч, и крест, и кнут

Митрополит Серафим ограничивался жалобами на «колеблющее православную церковь» управление Голицына. Фотий действовал грубее и решительнее. Однажды, встретив ненавистного министра духовных дел в доме графини Орловой, архимандрит потребовал от него отречения от иноземных «лжепророков», а затем, размахивая сорванным с цепочки нагрудным крестом, предал Голицына анафеме как «богоотступника». Вызванный для объяснения к царю, Фотий стал заклинать его покончить с «духовным Наполеоном» — Голицыным, как в свое время с «видимым Наполеоном».

Постепенно домогательства церковников становились все более настойчивыми. В 1824 г. подстрекаемый Аракчеевым митрополит Серафим явился в Зимний дворец, стянул с головы белый клобук и бросил его к ногам императора, заявив, что не наденет свой головной убор до тех пор, пока не услышит «царского слова» об уничтожении Министерства духовных дел и возвращения Синоду прежних прав в отношении управления церковью. Одновременно он выразил надежду, что «министром народного просвещения будет другой, а вредные книги истребятся».

Не желая ссориться с церковниками, Александр I решил уступить и пожертвовать Голицыным. Дела, касавшиеся православной церкви, были выделены из круга деятельности министерства и опять переданы Синоду. На посту министра Голицына заменил адмирал А. С. Шишков, а в качестве президента Библейского общества — митрополит Серафим. Это означало полное подчинение этого общества контролю официальной церкви. В 1826 г. указом Николая I деятельность общества была прекращена.

Разумеется, неудачная попытка распространения в России заимствованных из Западной Европы мистических учений отнюдь не означала того, что русская интеллигенция избавилась от тлетворного влияния мистицизма вообще. Мистические представления свойственны всякой религии, в том числе и православной. Еще больше мистицизм свойствен религиозному сектантству.

Мистические тенденции пронизывали и мировоззрение фи-лософов-идеалистов, подвизавшихся на кафедрах русских университетов.

Так, в 30-х годах XIX в. профессор Московского университета Ф. Л. Морошкин в лекциях по истории права убеждал студентов, что еще в Уложении 1649 г. нашла якобы воплощение специфика «русской души», извечно стремящейся под сень монархической власти.

Мистическую окраску имели и домыслы С. С. Уварова относительно исключительности России и органически присущей будто бы русскому народу преданности идеалам официальной церкви и царского самодержавия. В сочетании с прославлением крепостнической самобытности эти домыслы и составили, как известно, философскую основу пресловутой «теории официальной народности», служившей руководящим началом деятельности С. С. Уварова на посту министра просвещения (1833—1849 гг.) и его преемников.