Основные линии развития национальных культур в дореформенный период России 19 века

Формирование светской интеллигенции и ее энергичная просветительская деятельность способствовали возникновению художественной литературы и публицистики у тех народов дореформенной России, которые их не имели, и дальнейшему развитию литературной жизни там, где она зародилась в минувшие эпохи.

Новым явлением в культурном развитии народов Прибалтики было зарождение национальной демократической литературы. Естественно, что ей была свойственна определенная антифеодальная направленность. Еще в первой четверти XIX в. К. Я. Петерсон с гордостью называл себя крестьянским поэтом и смело вводил в эстонскую литературу мотивы и образы народной поэзии. Героями его произведений были не рыцари и монархи, а люди труда — пастухи и земледельцы. В его стихах звучала живая народная речь. Петерсон о многом мечтал, но мало успел свершить. Он был молод и одинок. Тяжкие лишения свели его в могилу в возрасте 21 года.

Подлинными основоположниками эстонской демократической литературы были Ф. Р. Фельман и Ф. Р. Крейцвальд. Расцвет их творческой деятельности относится к 40-м годам XIX в. В своих поэмах и рассказах они обличали паразитизм баронов-помещиков, противопоставляя ему трудолюбие крестьян. В их произведениях была впервые дана подлинно реалистическая картина жизни эстонской деревни того времени. Литовский поэт Антанас Страздас также клеймил угнетателей народа и пропагандировал идеи свободы и гуманизма.

В 40-х годах XIX в. начал свою литературную деятельность писатель В. И. Дунин-Марцинкевич, отразивший в своих сентиментально-дидактических поэмах быт белорусской крепостной деревни. В следующем десятилетии белорусская демократическая интеллигенция выдвигает ряд новых писателей и публицистов. Наиболее выдающимся из них был революционер-демократ Кастусь Калиновский, с именем которого связано издание нелегальной газеты «Мужицкая правда». На Украине одним из первых обратился к живой народной речи писатель И. П. Котляревский. Еще на рубеже XIX в. он стал известен талантливой переработкой классической поэмы Вергилия «Энеида». Позднее получили распространение пьесы Котляревского «Наталка-Полтавка» и «Солдат-чародей». На сюжет первой из них композитор Н. В. Лысенко написал впоследствии музыку, и она стала популярнейшей украинской оперой, с успехом исполняющейся и поныне.

Реалистические тенденции, заметные уже в произведениях Котляревского, значительно ярче проявились в творчестве Г. Ф. Квитка, выступавшего под псевдонимом «Грицько Ос-новъяненко». Его повесть «Маруся» и комедия «Шельменко-денщик» привлекали внимание именно этой реалистической манерой описания событий и характеров. Заслугой Квитки было также основание в Харькове первого украинского театрального коллектива.

Процесс становления новой украинской литературы и формирования литературного языка завершила творческая деятельность великого народного поэта и мыслителя-революционе-ра Т. Г. Шевченко. Его произведения знаменовали победу критического реализма в украинской литературе.

Новым явлением в культурной жизни украинского общества было развитие национальной журналистики и публицистики. Первой на Украине газетой были «Харьковские известия», выходившие в свет в 1817—1824 гг. К тому же периоду относится издание журналов «Украинский вестник» и «Харьковский Демокрит».

В 80—40-х годах XIX в. наиболее популярными среди украинской интеллигенции были альманахи «Киевлянин» и «Молодик».

В украинской публицистике первоначально господствующим было дворянско-монархическое направление. Идеализация украинской старшины и гетманщины была характерна для анонимной «Истории руссов», рукописные экземпляры которой еще с 20-х годов XIX в. распространялись среди националистически настроенной украинской шляхты.

Против апологетов крепостничества и проповедников национальной исключительности резко выступил Т. Г. Шевченко. Ког-да дворянский публицист и историк А. Скальковский опубликовал гнусный памфлет, имевший целью очернить память борцов против панской неволи — гайдамаков, Шевченко дал ему достойную отповедь. Обращаясь к защитникам панства, он заявлял, что гайдамаки боролись

За святую правду-волю,

За народ, что вами скован...

В начале XIX в. была очень сильна феодально-монархическая тенденция в грузинской публицистике и историографии. Оплакивая утрату своих политических привилегий, которых они лишились с присоединением Грузии к России, некоторые дворянские деятели часто обращались к воспоминаниям о прошлом, всячески идеализируя при этом феодальные порядки, господствовавшие на их родине в минувшие эпохи. Такая идеализация прошлого была особенно характерна для грузинских царевичей и князей, подвергшихся репрессиям со стороны царского правительства. Многие из них были высланы из Грузии на север, во внутреннюю Россию. В их числе были последние представители царского дома Багратионов, составившие в Петербурге тесный кружок, ставший одним из главных центров грузинской дворянской интеллигенции. Большую роль в этом кружке играл Теймураз Багратиони, автор нескольких сочинений по истории Грузинского царства, получивших высокую оценку уче-ных-ориенталистов того времени.

Типичные для грузинского дворянства настроения грусти и разочарования питали и грузинскую поэзию первых десятилетий XIX в. Именно этим объясняется романтический колорит творчества таких выдающихся грузинских поэтов той эпохи, как Александр Чавчавадзе и Григорий Орбелиани.

Несмотря на известную дворянскую ограниченность, грузинским поэтам-романтикам были присущи вольнолюбивые устремления и глубокие патриотические чувства. Это особенно заметно у популярнейшего национального поэта дореформенной Грузии Николоза Бараташвили. В его стихах нередко слышались мотивы грусти и печали, но его не оставляла мысль о служении страдающей Родине. Не уход от жизни, а деятельное участие в судьбах народа проповедовал Бараташвили. Каждого соотечественника он призывал «быть своей страны полезным гражданином» и восклицал:

Тот жалок, кто живой похож на мертвеца!

Любовь к Родине и придавала ему уверенность в том, что скоро

Наступит солнечное утро.

И разгонит мрак повсюду...

Этот последний из грузинских поэтов романтиков стоял на рубеже двух этапов в развитии грузинской литературы. С середины XIX в. романтизм начинает уступать в ней реалистическому направлению. Написанная в предреформенные годы повесть Даниэла Чонкадзе «Сурамская крепость», обличавшая произвол и насилия крепостников, знаменовала собой первый крупный успех критического реализма в Грузии.

В первые десятилетия века возникла грузинская журналистика. В 1819 г. вышел в свет первый номер еженедельной «Сакартвелос газети» («Газета Грузии»). 10 лет спустя начали печататься на грузинском языке «Литературные приложения» к газете «Тифлисские ведомости». Редактировал их прогрессивный общественный деятель и мыслитель Соломон Додашвили, которого называют родоначальником грузинской журналистики. В 1852 г. появился первый номер грузинского журнала «Цискари» («Заря»). Его редактору — писателю Георгию Эри-стави — принадлежит честь основания первого грузинского драматического театра и создания первых произведений, положивших начало развитию грузинской бытовой драмы.

На страницах «Цискари» были напечатаны первые повести выдающихся грузинских писателей-реалистов: Д. Чонкадзе, И. Чавчавадзе, А. Церетели. В первые годы своего существования этот журнал был боевым органом передовой грузинской интеллигенции.

По пути реализма развивалась и новая армянская художественная литература. Крупным достижением ее был роман Хачатура Абовяна «Раны Армении». Это была волнующая книга о тяжких страданиях армян под шахским владычеством, об их самоотверженной борьбе за освобождение от иноземного гнета. Автор старался пробудить в соотечественниках чувство национального достоинства. Он был первым армянским писателем, который, отвергнув окостеневший язык церковников (грабар), стал разговаривать с читателями на понятном для них народном языке (ашхарабаре). Недаром церковные деятели всячески препятствовали изданию этого романа. Он был напечатан только спустя 10 лет после гибели Абовяна. Но еще до этого многие грамотные армяне познакомились с ним в рукописи.

С трудом пробивались ростки светской литературы там, где господствовала мистическо-философская поэзия, отражавшая идеологию воинствующего исламизма. Так, в азербайджанской литературе еще в первой четверти XIX в. сильны были традиции мусульманского средневековья, находившие воплощение и в исторических хрониках, прославлявших местных ханов, и в стихах придворных поэтов, воспевавших могущество восточных деспотов — шаха и султана, и в поучениях шейхов и улемов, призывавших «правоверных» к защите догматов ислама.

Первым из азербайджанских писателей попытался встать на новый путь и порвать с устаревшими литературными традициями и канонами Аббас-Кули Бакиханов (1794—1847 гг.). Хотя в некоторых его философских сочинениях и ощущается влияние религиозных догм и средневековой арабской схоластики, а сам он умер во время паломничества к мусульманским святыням Мекки, этот выдающийся мыслитель и историк принадлежит уже к числу деятелей светской интеллигенции Азербайджана, постепенно преодолевавших унаследованные от прошлого предрассудки. Недаром он высоко ценил произведения современных ему русских и западноевропейских писателей, а также совершил длительную поездку по России, Украине, Прибалтике, Польше.

Перу Бакиханова принадлежит книга «Гюлистан-Ирам» («Райский цветник»)—обзор истории Азербайджана и Дагестана, доведенный до Гюлистанского мира 1813 г. Он же был автором философско-этических, филологических и педагогических сочинений, в которых пропагандировал любовь к знанию п уважение к труду.

Одно из сочинений Бакиханова называется «Техзиб-уль-Ах-лак» («Улучшение нравов»). Название это весьма точно выражает дидактическую направленность его творческой деятельности и вместе с тем умеренность политических воззрений. Призывая к смягчению социальных противоречий, он одновременно предупреждает против опасности, какую таит в себе «чрезмерная свобода». Осуждая неограниченный произвол беков и ханов, он не ставит вопроса о полной ликвидации личной зависимости крестьян. Разоблачая невежество и фанатизм духовенства, он не выступает против религии вообще, нередко подкрепляя свои собственные рассуждения ссылками на Коран и богословские книги.

Бакиханов писал и стихи, напоминавшие романтические восточные газели и построенные по канонам арабской и фарсийской лирической поэзии. Они привлекали внимание глубиной и непосредственностью чувств, богатством образов, а также изяществом стиля и формы. Некоторые из этих стихов были впоследствии переведены на немецкий язык и опубликованы Фридрихом Боденштедтом.

Более решительный шаг вперед был сделан представителями азербайджанской разночинной интеллигенции. Они смелее и последовательнее боролись против враждебной прогрессу и демократии феодально-клерикальной идеологии, против жестокого произвола беков и царских чиновников.

Поэт Мирза-Шафи-Вазех (1794—1852 гг.), уйдя юношей из медресе, навсегда порвал со своими духовными наставниками и открыто объявил себя их идейным противником. Он призывал женщин-мусульманок сбросить чадру и отрешиться от дурмана суеверий.

Выдающийся азербайджанский просветитель Мирза-Фатали Ахундов (1812—1878 гг.) также отказался еще в молодости от духовной карьеры и посвятил себя педагогической и литературной деятельности. С его именем связано возникновение в Азербайджане новых литературных жанров: художественной прозы и драматургии. Его стихи, повести и комедии заложили прочную основу новой, светской азербайджанской литературы. Благодаря ему азербайджанский национальный театр с первых дней своего существования воспринял обличительные традиции мольеров-ского театра.

Вместе с Шафи-Вазехом и Бакихановым Ахундов был деятельным участником первого содружества светской азербайджанской интеллигенции, известного под названием «Диванихик-мет» («Кружка мудрости»). Но в отличие от Бакиханова Ахундов смотрел на мир глазами убежденного материалиста, хотя и оставался идеалистом в истолковании общественных явлений. Муллы и шейхи проклинали его — он не скрывал, что считает религию ислама основной причиной культурной отсталости народов Востока. «Я все религии считаю легендой и вымыслом»,— заявлял он.

Если Бакиханов ратовал за смягчение феодальных повинностей крестьян и призывал администраторов к гуманности, то Ахундов требовал уничтожения деспотизма монархов и их наместников, ликвидации сословных привилегий ханско-бекской верхушки. «Наша цель,— писал он,— заключается в том, чтобы высоко поднять знамя свободы, справедливости и дать народу возможность спокойно строить свою жизнь, идти к благоденствию и достичь зажиточного существования». Это была программа его деятельности.

XIX век был ознаменован значительными сдвигами и в устном поэтическом творчестве многих народов дореформенной России. Это особенно важно отметить, когда речь заходит о народах, не имевших еще тогда своей письменности.

Отражая нараставший процесс обострения классовой борьбы, народная поэзия обогащалась мотивами социального протеста. Наряду с певцами-сказителями, передававшими из поколения в поколение старинные предания, все чаще выступали певцы-импровизаторы, слагавшие стихи и песни, созвучные современности. Они пели о тяжкой доле трудящихся, о жестокости и тунеядстве богачей, о народных мстителях и героях борьбы за свободу. У горцев Западного Кавказа их называли «гегуако» или «джегуако». Они были едва ли не единственными мужчинами в горах, не носившими оружия. Но спесивые и надменные горские князья нередко боялись их больше, чем вооруженных своих соперников. Их меткое слово было опаснее стрелы и пробивало любой панцирь. Современник, побывавший в то время у адыгов, рассказывал о «джегуако»: «Этих патриархальных певцов уважают и боятся. Каждый хороший или плохой поступок, храбрость и трусость, корыстолюбие и скупость, красота и любовь... находят своих панегиристов или бесподобных сатириков». В Дагестане были тогда поэты, получившие духовное образование и писавшие по-арабски. Таковы были, например, известные среди кумыков Гаджи-Юсуф-эфенди из Аксая и Ид-рис-эфенди из Эндирея. Однако их произведения могли читать немногие: они были написаны арабской вязью и по содержанию своему не отвечали думам и чаяньям трудящихся. Отвлеченные религиозно-мистические размышления не привлекали простых людей, мечтавших о свободе и земных радостях. Дагестанские горцы предпочитали слушать песни, какие слагали народные поэты-импровизаторы: лезгин Етим-Эмин, даргинец Омарла Батырам, кумык Ирчи-Казак. Эти певцы подвергались гонениям со стороны местных феодальных владетелей. Ирчи-Казак, например, по доносу шамхала Тарковского был даже сослан в Сибирь. Но зато они пользовались любовью и уважением народа, и песни их, хотя и не были записаны на бумаге, передавались из уст в уста и вольными птицами перелетали из аула в аул.

Все громче звучал голос народных певцов Казахстана — «жы-рау» или «акынов». В памяти казахского народа сохранились песни Жанкиси-жырау, обличавшие ханский произвол, и песни Махамбета Утемисова, призывавшего бедняков-кочевников к восстанию против угнетателей.

Успехи устной народной поэзии представляли собой определенное культурное достижение бесписьменных народов. Они свидетельствовали о том, что эти народы уже достигли той ступени развития, которая вплотную подводит их к созданию национальной письменности и литературы. Появление же антифеодальных тенденций в кавказском и казахском фольклоре было показателем роста элементов демократической культуры даже на далеких окраинах дореформенной России.

Несколько медленнее протекал тот же процесс у народов Средней Азии, не входивших тогда в состав России и не имевших поэтому с ней прочных культурных связей. Здесь и в первой половине XIX в. господствовала в литературе религиозномистическая поэзия. Она пользовалась покровительством местных ханов и мусульманских богословов. Нередко сами феодальные властители вроде кокапдского Умар-хана сочиняли стихи, навеянные размышлениями о бренности мирской жизни и фа тальной обреченности всего земного. Такие настроения были весьма типичными для местных феодально-клерикальных деятелей в обстановке беспрерывных ханских междоусобиц и нашествий иноземных завоевателей.

Конечно, кочевники и земледельцы Средней Азии не знали стихов, написанных придворными поэтами. Наполненные арабизмами и богословскими мусульманскими терминами, эти стихи воспринимались простыми людьми как обрывки речи чужеземцев. В дымных юртах и глинобитных хижинах, на шумном базаре и в тесной чайхане звучали иные стихи. Они были лишены изящности романтических газелей и порой даже не очень складны. Но в них слышались стоны рабов, жалобы гонимых, а порой и гневные возгласы против ханского произвола.

«Расплаты час придет!»—пророчески восклицал туркмен-ский народный поэт Мамед-Вели Кемине, бросая эти слова прямо в лицо угнетателям народа. И как ни старались заглушить такие голоса муллы и ханские прислужники, именно от этих мужественных, хотя и одиноких в то время голосов ведет свое начало демократическая тенденция узбекской, таджикской и туркменской литературы, заметно проявившая себя позднее, на исходе XIX в., в иных исторических условиях.