Министерство Н. П. Игнатьева

Назначение Н. П. Игнатьева на важнейший в империи пост министра внутренних цел было явным показателем того, что, несмотря на категорические выражения манифеста 29 апреля, власть считала еще невозможным непосредственный переход от примирительной по отношению к «обществу» политики Лорис-Меликова к политике проведения провозглашенных манифестом начал.

В. И. Ленин, отмечая, что Игнатьев «выступал не раз как чистейший демагог и обманщик», называет его «дипломатом, имевшим назначение прикрыть отступление правительства к прямой реакции»

Новый министр внутренних дел получил сомнительную известность еще в качестве русского дипломата. Как посол России в Турции он приобрел славу «ментир-иаши» (т. е. «лжеца-па-ши»), «отца лжи», «черной лисы». По словам одного тогдашнего немецкого дипломата, Игнатьеву здесь не верили «ни христиане, ни мусульмане». Вскоре после Сан-Стефано Игнатьев был уволен с занимаемого им поста «по расстроенному здоровью» и навсегда распрощался с дипломатической деятельностью.

Начало своей министерской деятельности Игнатьев ознаменовал, подобно Лорис-Меликову, аналогичным же обращением к «общественному» мнению. В день вступления в должность Игнатьева, 6 мая, в газетах был напечатан его циркуляр губернаторам. В нем Игнатьев в виде первой задачи правительственной политики ставил «искоренение крамолы». Он не мог обойти и тревоживший правительство вопрос о крестьянских настроениях и стремлениях. Призывая, подобно Макову, крестьян «не внимать вредным слухам», Игнатьев, однако, демагогически обещал облегчение положения крестьян. Больше всего давалось обещаний «обществу». Здесь были заверения о предстоящих «дружных усилиях правительства и общества» в обеспечении «наибольшего успеха живому участию местных деятелей в деле исполнения высочайших предначертаний», о «полной неприкосновенности» прав дворян и городского сословия, а также «русского земства».

Уже 14 августа 1881 г. было утверждено «Положение об усиленной и чрезвычайной охране», согласно которому после объявления какой-либо местности на положении усиленной или чрезвычайной охраны власти на местах получали право издания обязательных постановлений. Нарушение этих постановлений каралось административным путем: арестом до трех месяцев или штрафом до 500 руб. при усиленной охране и до 3 тыс. руб. при охране чрезвычайной. Местные власти могли также выслать из подведомственных им районов нежелательных им лиц, закрывать торгово-промышленные предприятия, передавать судебные дела на рассмотрение военного суда вместо обычно гражданского. При чрезвычайной охране они получали также право секвестра недвижимостей и наложения ареста на движимое имущество, приостановки периодических изданий и закрытия учебных заведений. Наконец, при Министерстве внутренних дел было образовано Особое совещание, которое могло без всякого суда ссылать любое лицо, сроком до пяти лет, в самые отдаленные места империи. Французский историк А. Леруа-Болье не особенно преувеличивал, когда писал, что «Положение» предоставляет администрации права, которые «принадлежат главнокомандующему во вражеской стране».

Изданное как временное, «Положение 14 августа 1881 г.» каждые три года подтверждалось и просуществовало до самого падения самодержавия. В. И. Ленин недаром назвал это «Положение» «фактической российской конституцией»

Нельзя обойти и другой факт в том же духе, хотя сам Игнатьев отношения к нему не имел. В 1881 г. при участии высокопоставленных и близких ко двору лиц возникла «Священная дружина» — добровольная тайная контрреволюционная организация, призванная восполнить неудовлетворительную с точки зрения ее устроителей деятельность существующей тайной и явной полиции. Провокация, шантаж и шпионаж — таков был арсенал ее средств. Деятельность «добровольцев» скоро перестала быть тайной, и организация была закрыта.

Случай привлечь «общество» к содействию при решении правительственных мероприятий представился Игнатьеву, когда царь, не утвердив мнение Государственного совета по вопросу о выкупных платежах, предложил обсудить этот вопрос еще раз на совещании трех министров с участием «экспертов». Состав «сведущих лиц» (несколько предводителей дворянства и несколько земцев, в их числе Д. Самарин, князь А. Васильчи-ков, Н. Колюпанов и др.) был умело подобран Игнатьевым. Как он писал впоследствии в докладе Александру III, работа их оказалась «настолько успешной, что их решено было пригласить в большом числе для обсуждения питейного и переселенческого дела» *. Второй созыв «сведущих лиц» для обсуждения этих вопросов сопровождался большой газетной шумихой. Игнатьев в своей вступительной речи заявлял, что «земские сведущие лица» призваны, дабы «самые жизненные вопросы не были решаемы без выслушания местных деятелей». Никакого практического значения этот сбор «сведущих людей», как и следовало ожидать, не имел, и больше о созыве их Игнатьев уже не заикался.

Показной политический курс Игнатьева сказался также в учреждении комиссии для выработки проекта реформы местного управления. Во главе этой комиссии был поставлен один из ближайших сотрудников Лорис-Меликова — М. С. Каханов. Поскольку, как указывал Игнатьев в своем докладе царю от 4 сентября 1881 г., «административное устройство, установленное при существовании крепостного права..., очевидно, не может удовлетворять своему назначению», комиссия должна была выработать новый проект. Создание этой комиссии было еще одним жестом навстречу либеральному «обществу».

Таковы были приемы заигрывания Игнатьева с «обществом».

Более сложными оказались для Игнатьева вопросы правительственной политики по отношению к крестьянству. В первые же недели после цареубийства среди крестьянства силен был слух, будто царь убит помещиками и что теперь опять закрепостят крестьян. О беспокойстве, которое эти настроения внушали правительству, можно судить по циркуляру Лорис-Меликова от 27 марта. В нем губернаторам предлагалось «крайне осторожно» разъяснять крестьянам, что «одно из коренных сословий русского государства», т. е. дворянство, не причастно к делу 1 марта. Манифест 29 апреля кое-где был воспринят крестьянами как манифест о переделе земель, в ожидании которого крестьяне прекращали полевые работы. Два циркуляра (23 мая и 6 июня) предписывали губернаторам «немедленный объезд тех мест, где по тем или иным обстоятельствам возможно предполагать возбужденное настроение умов».

Первым, наскоро составленным актом в крестьянском вопросе были временные правила 10 июля 1881 г., которые имели задачей внести некоторый порядок в поток крестьянских переселений главным образом в Сибирь и на Дальний Восток. Эти правила даже не были опубликованы и по существу нисколько не облегчили условия крестьянского переселения.

Указы об обязательном выкупе и понижении выкупных платежей последовали одновременно 28 декабря 1881 г. На обязательный выкуп 1 января 1883 г. должно было перейти около 1,5 млн. крестьян, т. е. 15% всего количества бывших помещичьих крестьян. Выкупные платежи были понижены на 1 рубль с душевого надела, а на Украине — в размере 16% с существовавшего оклада выкупных платежей. Общая сумма понижения платежей составила 12 млн. руб., а за 1862— 1880 гг. государство получило с крестьян по выкупной операции почти 84 млн. руб.

Однако тогда уже было ясно, что эти мероприятия не смогут хотя бы частично успокоить крестьян. Среди других мер, которые должны были облегчить положение крестьян, в первую очередь намечалось учреждение Крестьянского поземельного банка.

Закон о Крестьянском поземельном банке был утвержден 18 мая 1882 г. Радикальное «Дело» в 1883 г. писало, что «Крестьянский банк никого уже не пугает и даже не мешает уверенности, что скоро наступит дворянская эра». Покорное правительственным веяниям «Новое время» убеждало читателей, что Крестьянский банк «есть настолько же банк помещичий», так как ту часть своей земли, которую помещики не в силах обработать, они продадут при посредстве Крестьянского банка. Вскоре и крестьяне пеняли, как это было, например, в Екатеринославской губернии, что Крестьянский банк основан «для панов, чтобы сбыть крестьянам бездоходные панские земли..., а затем прогнать крестьян с земли и обратно передать их господам» ’.

Действительно, задача удержать в своих руках покупаемую через Крестьянский банк землю была почти непосильной для малосостоятельного крестьянина. Цена такой земли была выше рыночной (для 1888—1892 гг. в среднем 42,6 руб. против 31,9 руб.), а платежи в банк были во многих местах выше арендной платы. При таких условиях число малоземельных покупщиков все уменьшалось (42% в 1884 г. и 24,7% в 1891 г.)

К этой же области правительственной политики должен быть причислен закон 18 мая 1882 г., которым было положено запоздалое начало полной отмене подушной подати. Однако брешь, образовавшаяся в доходном бюджете вследствие отмены подушной подати, была переложена на крестьян же, именно бывших государственных. Оброчная подать, которую они платили, была в среднем значительно ниже выкупных крестьянских платежей. Переведя теперь их на выкуп, Н. X. Бунге повышал на 45% платимую ими подать, обещая, что в 1931 г. они станут собственниками земли, которой они на деле уже владели в течение столетий. 28 мая 1885 г. был издан закон о полной отмене подушной подати, а 12 июня 1886 г.— о переводе бывших государственных крестьян на выкуп.

Все эти частные мероприятия, крайне ограниченные по целям и средствам, конечно, не могли существенно облегчить положение крестьянства.

Национальная политика Игнатьева особенно резко сказалась во временных правилах 3 мая 1882 г., поводом к изданию которых послужили еврейские погромы, охватившие Украину, Белоруссию и Польшу. Эти правила запрещали евреям селиться вне городов и местечек, а также торговать в праздничные дни.

В политике Игнатьева оказалась еще одна сторона. Он был близок с московскими славянофилами, в частности с самым выдающимся из них, издателем «Руси» И. С. Аксаковым. Уже в начале министерской деятельности Игнатьева под влиянием этих кругов у него возникла мысль, что значение правительства следует утвердить на «народной» основе, что «надлежало бы спросить мнение земли по самому настоятельному и общественному вопросу» — касательно борьбы «с крамолой». В марте 1882 г. Игнатьев решил приступить к осуществлению идеи о созыве земского собора, приурочив его к предстоявшей в 1883 г. коронации Александра III.

Победоносцев в своем письме Александру III 4 мая 1882 г. писал, что осуществление игнатьевского проекта будет «революцией, гибелью правительства и гибелью России». В свою очередь и Катков разразился 11 мая в «Московских ведомостях» передовой, в которой то, что «эвфемистически» называют «Земским собором», провозгласил «торжеством крамолы», требованием «Нечаевых и Желябовых». Игнатьевский проект был единодушно отвергнут в созванном царем 27 мая совещании. Этим была решена судьба и самого Игнатьева — он получил отставку.

За год игнатьевского режима в стране произошли значительные сдвиги. В борьбе с революционным движением правительство одержало заметные успехи. Крестьянское движение не утихало, но при всей многочисленности отдельных выступлений не выходило за обычные рамки. В земстве, которое раньше служило одним из оплотов деятельности либералов, все большую силу приобретало реакционное дворянство. Характеризуя сессии земских собраний, прошедшие в 1881—1882 гг., А. И. Кошелев писал в августе 1882 г., что на них «проявились опять казавшиеся схороненными разные крепостнические понятия и стремления»1. Все это давало возможность правительству перейти на путь уже неприкрытой реакции. Показав, как Игнатьев надувал общество созывом «сведущих людей» и обещаниями призвать «представителей страны к участию в законодательной работе», В. И. Ленин писал: «Прикрытие правительственного перехода на решительно новый курс этими проделками Игнатьева закончилось, и назначенный 30 мая 1882 г. министром внутренних дел Д. А. Толстой недаром заслужил себе прозвище „министра борьбы11».