Проведение столыпинской реформы. Штурм крестьянской общины

По данным земельного учета 1905 г., в Европейской части России насчитывалось 12,3 млн. крестьянских дворов (с казаками), в том числе на общинном праве владели землей 9,5 млн. дворов, или 77,1%. В их владении было 115,4 млн. дес., или 83,2% всей надельной земли. Общинников не было совсем в Прибалтике, Западной Белоруссии и Литве. Очень мало их было на Правобережной Украине. В Полтавской губернии подворники составляли 82 %, в Черниговской — 49, в Витебской — 47 %. Встречалось подворное владение и в центрально-черноземных губерниях (в Курской губ.— 30%, в Тульской — 15, в Орловской — 10%), однако общинные порядки в этом районе в целом были еще весьма живучими. В остальных районах почти повсеместно господствовало общинное владение, но на недавно заселенных южной Украине и в степном Заволжье община была слабее и интенсивно размывалась развивавшимся капитализмом.

Наибольшая тяга к выходу из общины была, естественно, у зажиточной верхушки, стремившейся освободиться от стеснительных общинных порядков и завести более рациональное хозяйство. Многие сельские богатеи подогревали интерес к выделению в расчете на скупку укрепленной земли с целью земельной спекуляции. Часть средних крестьян выделялась из-за опасения остаться с худшими и урезанными наделами в результате начавшейся земельной перетасовки. Но была многочисленная группа таких выделенцев, которые стремились укрепить землю, чтобы тотчас же продать ее. Это были большей частью люди, либо уже порвавшие связь с хозяйством, либо понявшие неизбежность его ликвидации. В результате в числе выходцев из общины преобладали представители крайних групп деревенского населения — богатой и беднейшей, причем малоземельных было большинство.

Главными орудиями проведения реформы были административный нажим и явное насилие. На 1 сентября 1914 г. заявления об укреплении земли в личную собственность подало 2,7 млн. крестьянских хозяйств. Из них только 26,6% получили согласие сельских сходов, причем и эти положительные приговоры сплошь и рядом вырывались у схода путем грубого давления земских начальников. Характерно, что 9,1% крестьян во избежание конфликтов с однообщинникамп взяли обратно свои заявления о выделе. Самая большая волна выходов из общины поднялась в Поволжье и на юге Украины, где община была подмыта развитием капитализма. Земледельческий центр, северо-восточные н северные губернии были затронуты в наименьшей степени. 57% выделившихся из общины приходилось на 14 губерний северо-запада, юга и юго-востока и только 43%—на остальные 32 губернии Европейской части России с общинным землепользованием.

Наибольшее количество выделов из общины приходилось на 1908—1909 гг. Часть крестьян (в беспередельных общинах) была объявлена собственниками по закону 14 июня 1910 г. Однако за 1910— 1915 гг. из 3,7 млн. членов таких общин только' 625,7 тыс. крестьян потребовали выдачи удостоверительных актов, а получили такие акты 469,9 тыс. домохозяев, т. е. всего лишь 12,6% крестьян беспередельных общин1 2. Наибольшее число удостоверительных актов пришлось на Калужскую, Херсонскую, Оренбургскую, Тверскую и Псковскую губернии, т. е. на районы с ослабленными общинными порядками.

Широко было распространено общинное землепользование на Кавказе. Лишь в Кутаисской и в некоторых местностях Тифлисской губернии было подворное пользование. В других губерниях в подворном пользовании находились только усадьбы, сады, огороды, виноградники и тутовые насаждения. Наместник на Кавказе граф И. И. Воронцов-Дашков предлагал распространить мероприятия по разрушению общины и на этот край. Однако реформе мешали сохранявшиеся здесь временно обязанные отношения. 20 декабря 1912 г. был издан закон об их ликвидации с 1 января 1913 г. путем выкупа наделов на тяжелых для крестьян условиях. На деле все осталось по-прежнему.

Надельная земля в торговом обороте

За 1907—1915 гг. право личной собственности получили 2478,2 тыс. крестьян с площадью укрепленной земли 15,9 млн. дсс. Эта земля теперь могла свободно покупаться и продаваться. Кроме того, были устранены затруднения в продаже земли крестьянами с подворным владением землей (2818 тыс. хозяйств с 23 млн. дес. земли).

Втягивание укрепленной надельной земли в торговый оборот шло весьма интенсивно. За 1908—1915 гг. продало надельнут землю 1101,8 тыс. домохозяев. Площадь проданной земли исчислялась в 4 млн. дес., из которых 3,4 млн. дес. продано выделившимися из общины и только 0,6 млн. дес.— подворниками.

В 1912 г. по четырем губерниям (Ставропольской, Пермской, Витебской и Самарской) было произведено обследование мобилизации надельных земель. На основании полученных данных один из чиновников земского отдела Министерства внутренних дел пытался уверять, что обследование было произведено там, где можно было предполагать «наибольшее количество обеззе-мелившихся крестьян — мелких собственников». Однако, как писал Ленин в специальной статье «Мобилизация надельных земель», губернии великорусского земледельческого центра Европейской части России, где «всего сильнее гнет крепостников-помещиков, не вошли в обследование! Ясно, что министерство хотело не столько обследовать, сколько обманывать, не столько изучать дело, сколько извращать его» *.

Министерский официоз утверждал, что масштабы мобилизации наделов были «весьма незначительными». Ленин отметил, что для улучшения хозяйства или для покупки новых участков землю продало ничтожное меньшинство; остальные продавали ее потому, что крестьянствовать больше не могли. «На деле обезземеливается и разоряется, как мы видим, громаднейшая масса продающих землю. Недаром продают землю преимущественно малоземельные: это признает даже казенная статистика, избегая, разумеется, точных и полных данных» 1 2.

Полученные за 1914 г. сведения по 45 губерниям дали еще более отчетливую картину крестьянского разорения, вполне подтвердив правильность ленинского анализа. За 1914 г. продали свою землю 117,9 тыс. крестьянских хозяйств. Одна четверть продавших землю порвала с хозяйством еще раньше. Из оставшихся 88,2 тыс. хозяйств половина сразу и полностью продала свои наделы, половина лишилась земли частично. Более ’А продавцов двух указанных категорий расстались с землей вследствие нехватки рабочих рук, упадка хозяйств и по «иным причинам». Менее Vs части продали землю для покупки ее в других местах, а «для улучшения хозяйства» — совсем ничтожная доля — 6,4% 3.

Бросая хозяйство и продавая землю, далеко не каждый из продавших мог рассчитывать на получение работы по найму. Из опрошенных 305 домохозяев Богородицкого уезда (Тульской губ.), продавших или сдавших в аренду укрепленные наделы, земледелием и до продажи занимались всего лишь 69 человек, а после продажи — только 29. Следовательно, 40 хозяев должны были приискать себе работу; из них 8 человек переселились в Сибирь, 15 человек нашли «промысел», а 17 бывшим хозяевам дела не нашлось — они пополнили графу «без занятий», в которой прежде состояло 44 «хозяина», а стало 71. Часть этих «незанятых» стали нищими '.

Мобилизация наделов была выгодной для зажиточной верхушки деревни. Кулаки воспользовались открывшейся возможностью для округления своих земельных владений. Установленное законом ограничение скупки земли шестью наделами сплошь и рядом нарушалось. Деревенские богатеи покупали землю на себя, на членов семьи и просто на подставных лиц. Многие покупки совершались в целях земельного ростовщичества.

Следует отметить немаловажный финансовый результат мобилизации надельной земли. Вовлеченные в оборот 4 млн. дес. стоили их покупателям, по официальным данным, 445 млн. руб. золотом. Большая часть этой суммы (свыше 400 млн. руб.) была отнята от сельского хозяйства. Сама частная собственность воздвигала препоны на пути прогресса русского земледелия, и без того хилого и отсталого.

Землеустройство по-столыпински

Главная цель реформы — насаждение миллионов очагов мелкокапиталистического земледелия — могла быть достигнута только при наличии ряда условий: новые владельцы должны иметь известный минимум земли и капитала; их участки должны быть обеспечены водой, удобными подъездами и т. д.; наконец, крестьяне должны быть свободны и равноправны в имущественном и правовом отношениях. Реформаторы же сделали главный упор на землеустройство. Но и само землеустройство понималось всего лишь как сведение к одному месту (в хутор или отруб) укрепленных чересполосных наделов. Царские землеустроители объявили хутора универсальным типом для всех местностей и насаждали их там, где по природным и экономическим условиям даже отруба практически создать было невозможно. Была развернута широкая пропагандистская кампания в печати, на сходках и т. п. Организовывались даже экскурсии в районы давнего хуторского хозяйства; крестьяне восхищались добротными хуторами латышей со всеми необходимыми угодьями и обилием воды, 60-десятинными участками херсонских немцев-колони-стов с каменными постройками, 100-десятинными хуторами самарских меннонитов с собственными артезианскими колодцами н возвращались домой прекрасными агитаторами против хуторов: на 5-десятинном хуторе, без воды и дороги, без луга и выгона делать было нечего. Только зажиточные крестьяне становились сторонниками выделения на хутора.

Сильнее официальной пропаганды действовали на бедноту и середняков обещания льгот и ссуды для переселения на хутор. Не видя другого выхода, многие соблазнялись ссудой и соглашались на выдел: «Некуда, так на хутора». Однако основная масса крестьян была настроена против столыпинского землеустройства. Реформа проводилась принудительно; в отдельных случаях власти прибегали даже к расстрелам протестующих сельских сходов. Тем не менее сила сопротивления крестьян и местные хозяйственные условия не позволили землеустроителям добиться сколько-нибудь массовой хуторизацип. За 1907— 1915 гг. землеустроители провели работу на громадной площади надельных земель в 20,2 млн. дес., равной территории Великобритании *. Однако, по сведениям на 1 января 1915 г., из 16,8 млн. дес. на долю землеустройства единоличных хозяйств приходилось 10,3 млн. дес. (т. е. немногим более половины) 1 2, а остальная часть — на различные виды группового землеустройства (выдел земли целым селениям, уничтожение черес-нолосности, отграничение смежных и общих владений).

Единоличное землеустройство тоже было различных видов: разверстание на хутора и отруба целых селений и выдел участков отдельным домохозяевам. В обоих случаях землеустроительные работы производились с откровенным покровительством сельским богатеям. Сложные комбинации по распределению участков заканчивались обычно тем, что лучшие отруба и хутора попадали к богачам, а худшие — бедноте. Бесчисленные жалобы на несправедливый раздел земли, как правило, ни к чему не приводили. У костра столыпинского землеустройства, вокруг которого справляли шабаш ведьмы черносотенной реакции, одновременно грела руки алчная свора землеустроительных чинов, разных ходатаев и адвокатов по бесчисленным земельным спорам и всяких иных любителей наживы. И в том же самом костре догорали остатки крестьянской веры в закон, в заступничество «сверху», закалялась воля к дальнейшей борьбе и против крепостников-вдохновителей реформы, и против обогащавшегося кулачества. Землеустройство стало для российского крестьянства школой политического просвещения не меньшего значения, чем черносотенная Государственная дума.

Из-за сопротивления крестьян, ограниченности денежных ассигнований и нехватки специалистов землеустроительное дело шло медленно. Лишь 2,4 млн. домохозяев из 6,2 млн. человек, подавших соответствующие ходатайства, получили утвержденные землеустроительные проекты. Из всех землеустроенных хозяйств действительно единоличных было 1265 тыс., т. е. всего 10,3% всех хозяйств; у них насчитывалось 12,2 млн. дес., т. е. 8,8% всей надельной земли.

Особенно безуспешным было стремление насадить хуторское землевладение. Как и укрепление земли в частную собственность, движение на хутора сильнее всего оказалось в районах, где капитализм глубже проник в общину (юг Украины, западные и северо-западные губернии, Степное Заволжье). Наоборот, в цитадели крепостничества — черноземном центре — доля хуторов в числе землеустроенных хозяйств оказалась просто ничтожной.

Как укрепление в собственность, так и землеустройство затруднялись еще и тем, что огромные площади земель продолжали оставаться в общем владении крестьян и помещиков. Были и спорные случаи, требовавшие судебно-межевого разбирательства. В 1912 г. возобновилось слушание дела о размежевании земель 69 обществ бывших государственных крестьян Балашов-ского уезда (Саратовской губ.) с 253 частными совладельцами-дворянами. Делу этому было уже 108 лет; член окружного суда Зверев состоял докладчиком по нему 27 лет, а его предшественник Шагнев, как говорили, «умер на этом деле». В процессе участвовали около полутора десятков адвокатов, из них со стороны крестьян — только один, да и тот князь (Девлет-Гиреев). Пять дней ушло только на рассмотрение плана земель, занимавшего площадь нескольких комнат.

Более 70 лег тянулось дело о размежевании земельной дачи крестьян с. Большой Ярославы (Данковского у. Рязанской губ.) с наследниками графа Зубова и князя Барятинского, оттягавших у крестьян во время реформы 2300 дес. При дореформенном генеральном межевании вся земля (около 5 тыс. дес.) была записана за крестьянами — однодворцами этого села, которые и требовали возврата отнятой земли. В 1909 г. крестьянами была сделана попытка захватить землю, закончившаяся вооруженным столкновением со стражниками, высылкой многих крестьян и осуждением 12 человек к тюремному заключению. Только это выступление ускорило прохождение дела в суде ’.

Эти примеры, конечно, наиболее яркие, но далеко не единичные. О разделе общих угодий крестьян и помещиков за 1907 — 1915 гг. поступило 1670 ходатайств, однако только в 17% случаев такие разделы были проведены землеустроителями.

Мало что было сделано и для ликвидации такого пережитка крепостнического пореформенного межевания, как чересполосность крестьянских и помещичьих земель. Ее устранению мешало прежде всего то, что черееполоснооть давала многим помещикам соблазнительные возможности прижимать крестьян арендой клиньев, отработками и штрафами за потравы. По поступившему 9941 ходатайству чересполосные земли были размежеваны только в 27% случаев.

Б целом результаты землеустроительных работ были далеки от того, на что рассчитывало правительство. Причина и здесь крылась в том, что надежда разрешить земельный вопрос в сфере одного надельного землевладения, без ликвидации земель помещиков, была явно утопической. Столыпинское землеустройство, перетасовав один из разрядов — надельные земли, не уничтожило и не имело целью уничтожить ни самих разрядов, ни различий между ними. Земельный строй в основе остался прежним, приспособленным к кабале и отработкам, а не к требованиям агрикультуры.

Крестьянский банк

Проходя по Адмиралтейской набережной Невы, можно и не обратить внимания на обыкновенный крытый переход между двумя обычными для северной столицы зданиями, нависший над нешироким Керченским переулком. Между тем судьба этого перехода, как и самих зданий, далеко не обычна. Подобно знаменитой арке между зданиями Сената и Синода, переход был своего рода символом единения двух по-своему могущественных сил: в одном из зданий помещалось крупнейшее в мире и очень своеобразное государственное учреждение ипотечного кредита — Крестьянский поземельный банк, в другом — Государственный дворянский земельный банк.

Что могло быть общего между столь разными по своему сословному назначению банками? Два слова из их истории.

Когда дворяне прожили деньги, полученные за освобождение их «крещеной собственности», они, естественно, обратились к своему основному богатству — земле. Тогда и родилась мысль создать специальный банк, который облегчал бы помещикам продажу путем выдачи крестьянам ссуд под залог покупаемой ими земли. Такой банк, получивший наименование Крестьянского поземельного, стал действовать с 1883 г. Помещик получал деньги от банка плюс приплату от крестьян, а крестьяне становились должниками банка, уплачивая 6,5% годовых в течение 55,5 года.

Но помещики этим не удовлетворились. В угоду им в 1885 г. был открыт Дворянский банк. Под небольшие проценты банк выдавал дворянам ссуды, позволявшие попридержать землю, выждать более высокой цены. Это еще больше способствовало росту земельных цен, а следовательно, и доходов помещиков. Так оба банка, Крестьянский и Дворянский, служили одной цели поддержанию и обогащению «первого сословия». Л чтобы не было между ними какой-либо несогласованности в этом деле, во главе обоих банков был поставлен один управляющий. Эта любопытная «личная уния» продолжалась до самой ликвидации банков, и хотя банки помещались рядом, крытый переход оказался просто необходим.

Сначала Крестьянский банк вел лишь посреднические операции, выдавая крестьянам ссуды на покупку земли у помещиков. В 1895 г. банку было предоставлено право самому покупать имения и, раздробив их на участки, продавать уже от себя крестьянам. Это право банк использовал в интересах помещиков. Естественный при капитализме рост ренты и соответственно земельных цен усиливался в России из-за широкого распространения кабальных аренд. Операции Крестьянского и Дворянского банков также помогали этому росту. С 1896 по1904 г. продажная цена десятины выросла в 2 раза.

Но особенно большую услугу помещикам Крестьянский банк оказал в годы первой революции. В паническом страхе перед разбушевавшейся народной стихией помещики бросились на поиски покупателей земли; крестьяне же перестали покупать ее в надежде получить даром. Создавалась реальная угроза обесценения помещичьей собственности. 3 ноября 1905 г. правительство предоставило банку право выпускать ценные бумаги на всю сумму сделок, сколько бы их ни совершилось. Банк развернул массовую скупку помещичьей земли. Только за 1906—1907 гг. им было приобретено 1891 имение — в 3 раза больше, чем за предыдущие 11 лет. Банк не только не воспользовался возможностью купить землю дешевле, а, наоборот, вновь почти на '/з поднял цену покупаемой им земли. Это в свою очередь способствовало дальнейшему росту земельных цен в стране в целом. Всего за 1906—1916 гг. банк приобрел для продажи крестьянам 4614 тыс. дес. земли, за которую продавцам было уплачено около 500 млн. руб. При этом цены на землю увеличились со 105 руб. в 1907 г. до 136 руб. в 1914 г.1

Все операции с крестьянами в годы реформы банк проводил под знаком создания возможно большего числа хуторов и отрубов. Если от сельских обществ и товариществ требовались значительные приплаты наличными, то с отрубников брали лишь 5%, а хуторянам ссуды выдавались в размере полной стоимости земли.

В политике банка было противоречие, предопределившее ее неуспех. Взвинчивая до предела земельные цены и налагая на заемщиков большие платежи, банк своей грабительской практпкой вел к неминуемому разорению большинство хуторян и отрубников. Заемщики попадали в сферу мелочной опеки, всякого рода ограничений и запрещений, подвергались репрессиям за несвоевременный взнос платежа, вплоть до продажи имущества и сгона с участка. В 1906—1915 гг. за неуплату взносов по старым и новым ссудам у неисправных заемщиков было отобрано 570 тыс. дес. земли. Росла недоимочность клиентов: с 1910 по 1915 г. недоимки по платежам возросли с 9 млн. до 45 млн. руб. Все это сильно подрывало доверие крестьян к банку, и число новых заемщиков стало заметно сокращаться.

Таким образом, расчеты на Крестьянский банк как на одно из главных средств создания в деревне новой опоры для монархии практически рухнули. Лишь небольшая кучка кулаков, захвативших лучшие земли, могла с выгодой для себя иметь дело с Крестьянским банком.

Хуторяне и отрубники

Столыпинская земельная реформа была рассчитана на подведение «нового, более прочного, фундамента под здание самодержавия» 1 и поэтому являлась реакционно-черносотенной. Но с экономической точки зрения она имела некоторые прогрессивные черты, заменяя архаическую общинную форму землепользования более рациональными формами, открывая новые возможности для роста производительных сил в земледелии.

Проведенное в 1913 г. правительственное обследование землеустроенных хозяйств 12 уездов, а также немногочисленные земские обследования показали, что хуторяне и отрубники имели больше земли на двор, чем общинники. У хуторян и отрубников резко сократились мелкополосица, чересполосица и дальноземелье, что не могло не способствовать развитию хозяйства.

За сравнительно короткий срок, с начала землеустройства до 1913 г., стоимость сельскохозяйственных орудий увеличилась с 59 до 83 руб. на двор; доля хозяйств, пользовавшихся улучшенными севооборотами, возросла с 28,6 до 44,2%. Несколько увеличилась площадь посевов. Повышалась доля интенсивных пропашных культур в посевах, а также урожайность хлебов2.

Но наивно было бы брать на веру результаты правительственного обследования и по ним оценивать прогресс хуторского и отрубного хозяйств. За 1907—1915 гг. было зарегистрировано свыше 400 тыс. хуторских и около 1,2 млн. отрубных участков. В действительности число хуторов было меньше почти на 20%. Многие отруба и даже хутора были не в полном смысле участковыми хозяйствами. Даже на землях банка у 72% хуторян имелась неустроенная земля в разных местах, надельная и вненадельная. Случалось, что хуторяне только числились ими, а сами продолжали жить в селениях и не имели построек на хуторах. Было и так: хуторянином в банке числился один, а участком пользовались двое или трое. Но самое главное состояло в том, что среди хуторян и отрубников имелась громадная разница в их хозяйственной состоятельности. Эту-то разницу и старались скрыть официальные обследователи. Зато земские обследования дают на этот счет яркий материал.

Возьмем Ржевский уезд (Тверской губ.). На хутора и отруба здесь перешло 1045 хозяйств, т. е. 4,5% всех хозяйств уезда. Вполне жизненных хозяйств (с посевом свыше 7 дес.) у общинников и чересполосных собственников было 7,3%, ими засевалось 13,5% всей посевной площади уезда. У хуторян и отрубников таких хозяйств было 15,6%, т. е. вдвое больше, и посевов у них было ровно ‘/з всей участковой площади. Преимущество очевидно. Но доля этой группы в общем числе хуторян ничтожна; основную массу хозяйств хуторян и отрубников (73,1%) составляли хозяйства с посевом менее 5 дес. и без посева, на их долю приходилось до половины всей посевной площади'.

В Торопецком уезде (Псковской губ.) в числе хуторян было 9,8% хозяйств с тремя и более лошадьми, 11,9% были безлошадными и 44,7% хозяйств имели по одной лошади. Характерно, что высшие группы хуторян и отрубников были экономически более мощными, зато низшие группы хуторян были беднее своих собратьев общинников1 2. Это повсеместное явление, свидетельствовало о том, что расслоение среди новых собственников шло быстрее, чем в общинах.

Итак, хуторяне и отрубники были разными. Преуспевало и обогащалось меньшинство, остальные же бились на хуторах, как рыба об лед, разоряясь или стоя на грани разорения.

Обследователь Уфимской губернии (1913 г.) отмечал отсутствие на хуторах «выраженных признаков интенсификации земледельческого промысла. Те же приемы в земледельческой технике, то же господство трехпольного севооборота, что и па соседних общинных полях». Из 178 хуторов Лаишевского уезда (Казанской губ.) на 170 велось трехпольное хозяйство.

В тяжелом положении оказалось скотоводство в разверстанных на хутора и отруба хозяйствах; уменьшилось число рогатого и особенно мелкого скота. Комментируя сообщение либерального помещика В. Л. Оболенского из многоземельного Новоузенского уезда (Самарской губ.), где землеустройство имело наибольшие успехи, Ленин сделал важный вывод: «Все противоречия обострились, возросла эксплуатация, возросли арендные цены, совершенно ничтожен прогресс хозяйства»

Тем более этот вывод неоспорим для местностей с худшим экономическим положением землеустроенных хозяйств.

Переселенческое движение

Помещичья эксплуатация и нужда в земле давно гнали крестьян Европейской части России на поиски мест, где больше свободы и земельного простора. Не в силах полностью запретить переселенческое движение, правительство всячески тормозило его, стремясь удержать в деревне дешевые рабочие руки для помещичьих имений. Только революция 1905 г. заставила правительство изменить отношение к переселенческому вопросу. Переходя к форсированию переселений, власти рассчитывали хоть сколько-нибудь ослабить земельный голод во внутренних губерниях, а главное — побольше сбыть в Сибирь «беспокойного элемента», избавив его «от соблазна созерцания помещичьих латифундий» 2. Не упускалась из виду и колонизаторско-русификаторская роль заселения национальных окраин.

Потерпев поражение в борьбе за помещичью землю, крестьянство, естественно, отступало менее стойко и организованно, чем рабочий класс. Одним из путей отступления было массовое переселенческое движение. Правительство теперь всячески поощряло его выдачей незначительных пособий и ссуд, предоставлением льгот по переезду и налогам. Переселение облегчалось также тем, что крестьянин получил право укрепить и свободно продать свой земельный надел. Правительству в первые годы реформы удалось поднять на переселение за Урал огромные массы крестьянского населения. Только за 1908—1909 гг. на новые места двинулось более 1,3 млн. крестьян. Но, как говорил Ленин, из рук русского чиновника всякое дело выходило непременно изгаженным. Особенно безобразной, преступной была организация переселенческого дела в описываемые годы. Процедура подыскания земли и оформления переезда была настолько канительной, что многие, махнув рукой на формальности и льготы, пускались в неизвестность на свой страх и риск. К 1910 г. в Томской губернии скопилось в ожидании своей дальнейшей судьбы около 700 тыс. таких «само-вольцев».

Не поддаются описанию мытарства, которые испытывали переселенцы в пути следования. Еще большие невзгоды встречали их на местах водворения. Землеустроители опаздывали с подготовкой участков или направляли новоселов в непригодные для ведения хозяйства места — заболоченные, заросшие лесом, лишенные дорог. Дополнительные трудности проистекали оттого, что подавляющее большинство переселенцев прибывали с крайне скудными средствами: если в XIX в. главную массу их составляли середняки («богатым — незачем, бедным — не на что»), то теперь осваивать новые места двинулась преимущественно беднота. По подсчетам экономистов, на переезд и обзаведение хозяйством даже в ближайших областях Сибири переселенцу надо было иметь 450 руб. Между тем, по переписи 1911 — 1912 гг., из прибывших в Сибирь крестьян 61,5% привезли с собой менее 100 руб., и только 22% —больше 200 руб. Ссуды «на домообзаводство» помогали мало, так как не превышали 100 руб. и выдавались частями, с чудовищной волокитой: дальние и дорогостоящие поездки за ссудой часто были напрасными. Переселенец обычно расходовал первую половину ссуды на прокормление, а не на хозяйство, но тогда он лишался права на получение второй половины, и это было обычным явлением. В случае приписки к старожильческим обществам новоселам приходилось платить большие суммы за приемные приговоры. Поборами не гнушались многочисленные чины переселенческого и других ведомств. В результате многие переселенцы с горечью убеждались, что они напрасно разорили родное гнездо и впустую приехали за тысячи верст. Промаявшись год-два, неудачные новоселы, поклонившись крестам на свежих могилах, пускались в обратный путь, теперь уже без надежд и без денег. За 1906—1916 гг. из-за Урала возвратилось свыше 0,5 млн. человек, или 17,5%; в 1910—1916 гг. доля возвратившихся составила 30,9, а в 1911 г. она достигала 61,3%.

Нелегким было положение и тех новоселов, которые пытались закрепиться на новых местах. Вот один из примеров. В с. Ивановском (Уральской обл.) осели переселенцы из Каневского уезда (Киевской губ.), построили 110 землянок. Но с целиной они своим жалким инвентарем справиться не смогли, и уже через два года 61 семья выбыла частью в Сибирь, частью на родные пепелища. Через год еще 36 семей переписались в другие переселенческие участки. В с. Ивановском осталось 13 семей на площади 8100 дес. «Нищие — владельцы тысяч десятин! Явление — чисто русское»,— писал очевидец их разорения1.

Из 4670 хозяйств, возникших в 1908 г. в Томской губернии и выборочно обследованных в 1911 г., 14% дворов ничего не сеяли, а 49,5% засевали менее 3 дес., т. е. были типичными бедняками. Среди переселенцев имелись и зажиточные предприимчивые хозяева, успешно приспосабливавшиеся к новым условиям. Из обследованных в 1911 — 1913 гг. 45,7 тыс. хозяйств свыше Уб хозяйств имели не менее чем по 9 дес. посева на двор.

Преодолевая огромные трудности, переселенцы упорно осваивали новые земли. Значительных успехов достигло сибирское скотоводство, а по маслоделию Сибирь быстро обогнала север Европейской части России. Но эти успехи относились к ограниченному слою зажиточного крестьянства колонизуемых районов — старожилов и немногих новоселов. Огромный район русской колонизации находился в степях нынешнего Казахстана и Средней Азии. Царские власти вели переселение, не считаясь с веками складывавшимися хозяйственными и бытовыми устоями местного населения. У казахов и киргизов отнимали самые лучшие земли, сгоняя их со своими стадами на солончаки. Не смущались отводить под переселенческие участки возделанную местными крестьянами землю. С 1906 по 1915 г. в указанных районах изъяли 28,9 млн. дес. земли. На захваченных у туркмен землях Закаспийской области было образовано Мургабское государево имение и 34 переселенческих поселения ’.

Менее обширным, но важным районом колонизации был Кавказ. Здесь под заселение было отведено до 1908 г. 258,6 тыс., с 1908 по 1912 г.—277,6 тыс., а всего 536,2 тыс. дес. земли. Из 80 тыс. душевых долей к 1913 г. были заняты переселенцами 38 787 душевых долей. Только за 1908—1912 гг. на Кавказ переселилось 8326 семей, из них 3150 семей — в Бакинскую губернию, 11500 душевых долей было зачислено за ходоками1 2. И это в то время, когда местное население испытывало земельный голод.

Касаясь колонизации Кавказа, Ленин писал, что «переселенческий фонд образуется путем вопиющего нарушения земельных прав туземцев», а само переселение «производится во славу все того же националистического принципа «русификации окраин» 3. Земельное утеснение местного крестьянства приняло такие размеры, что дальнейшая русская колонизация стала тормозить и в известной мере даже подрывать как скотоводческое, так и земледельческое хозяйство местного населения. Более того, и само хозяйство переселенцев, слабо развивавшееся в XIX в., в годы столыпинской реформы в массе своей пошло к упадку.

В результате переселения не было достигнуто сколько-нибудь заметной разрядки земельной тесноты и аграрного перенаселения во внутренних губерниях. Число оставшихся за Уралом переселенцев, а также ушедших из деревни в города было значительно меньше естественного прироста населения. Только в 1906—1910 гг. переселенцы составили около XU естественного прироста деревенского населения, а в последующие предвоенные годы их доля упала менее чем до 7ю- Все большую долю крестьян стали поглощать города. Фактический рост городов Европейской части России (за исключением естественного прироста городского населения) показывает, что города после кризисных лет начала века стали оттягивать из деревни до 1/5 прироста, а в годы промышленного подъема поглотили свыше 2/s прироста сельского населения. Большинство оставалось в деревне, создавая дальнейшее земельное утеснение и рост аграрного перенаселения, дальнейшее обострение противоречий все на той же аграрной почве.