Народы Средней Азии внесли очень большой вклад в мировую культуру и, в частности, оказали значительное воздействие на средневековую культуру Западной Европы.

Нередко высшие проявления культуры среднеазиатских народов рассматриваются под суммарным обозначением «мусульманской культуры», в которой тонут достижения народов Египта, Испании, Ирана, самих арабов и народов Средней Азии. Западная Европа черпала свои познания в математике и астрономии из арабоязычной научной литературы обширного мира ислама и не особенно различала, какой именно части этого мира принадлежит тот или иной творческий вклад. А между тем для выяснения общих вопросов истории мировой культуры, ее путей очень важно знать действительную роль каждой отдельной области.

Народы Средней Азии задолго до прихода сюда арабов обладали очень высокой культурой. Сотни поколений, начиная с неолита, отвоевывали земли у пустыни и при помощи продуманной разветвленной системы оросительных каналов превращали огромные пространства в сады, где цвели миндаль и розы, росли персики и виноград. Города Хорезма, Парфии и Согда восхищали своим блеском современников Александра Македонского.

Великие открытия среднеазиатских математиков IX—X вв. были логическим следствием давних, многовековых связей Средней Азии с далекими друг от друга, независимо развивавшимися цивилизациями древности — Индией, Грецией и Персией. Логика Евклида, энциклопедичность Аристотеля и кругозор Птолемея встретились с индийской мудростью Брахмагупты и отголосками вавилонского «звездочетства» именно на территории Средней Азии, где в античное время сложилась греко-бактрийская культура, где говорили и писали на индоевропейских языках, близких к языкам Индии и Ирана.

Домусульманская письменность дошла до нас в ничтожных отрывках и не дает никакого представления о художественных и научных достоинствах среднеазиатской литературы, хотя среди отрывков есть и части научных трудов, использованных позднее Бируни. Арабы в период завоевания сожгли много храмов, библиотек и с религиозным фанатизмом в дальнейшем преследовали местную литературу, связанную с ирано-согдийскими культурами. «И уничтожил Кутейба (арабский полководец.— Ред.) людей, которые хорошо знали хорезмийскую письменность, ведали их предания и обучали наукам, существовавшим у хорезмийцев. И подверг их всяким терзаниям, и стали эти предания столь скрытыми, что нельзя уже узнать в точности, что было с хорезмийцами даже после принятия ислама»,— писал Бируни по поводу событий 712 г.

Блестящая культура Средней Азии в доарабский период известна нам благодаря археологическим раскопкам городов, дворцов и храмов VI—VIII вв. в разных областях этой земли. Вот, например, в Варахше, столице владетелей Бухары — «бухар-худатов», раскопки открыли великолепную роспись VII в. в главных залах дворца. Тронный зал был украшен изображениями царя и его свиты. Вельможи и рыцари в шелковых одеждах и с мечами у пояса сидели на коврах или подливали масло в огонь светильника-жертвенника. Рядом была стенопись с изображением битвы и охоты, то есть типично феодального содержания. Соседний зал дворца Варахши представлял собой дворцовый храм, связанный с обожествлением царя. Здесь, вероятно, возносились молитвы о даровании победы бухар-худату. В центре находился жертвенник, а на стенах были изображены сцены битв царя с чудовищами. Царь на слоне сражается с гигантскими леопардами, львами и мифологичсскими птицами. Фон этой живописи во всем зале — красный, цвета пламени. Недаром Мухаммед Нершахи, автор «Истории Бухары» (X в.), писал, что царь построил дворец, «красота которого вошла в поговорку».

Далее на восток, за Самаркандом, много лет производились раскопки Пенджикента, состоявшего из собственно города («шахристана»), огромного посада («рабада») и царской цитадели («кухендиза») с дворцом и пышными храмовыми постройками. Здесь, как и в Варахше, сохранилась живопись VII в., своей полнотой и многообразием сюжетов частично компенсирующая утрату среднеазиатского эпоса и литературы.

Стенопись тронного зала с огромными резными колоннами была посвящена темам власти, войны и мира.

В центре восседал на льве царь в окружении вестников добрых божеств и своих верноподданных; по правую руку царя изображен двухэтажный дворец, и далее — спокойная жизнь во дворце: рыцари и дамы под зонтиками, арфистки, музыканты. Слева от фигуры царя — сражения пеших и конных воинов и сам царь на боевой колеснице, мчащийся навстречу врагу.

Дворцовая и храмовая роспись Пенджикента богата не только бытовыми деталями. Мы видим широкие религиозноэпические композиции: то это погребение бога Сиявуша (олицетворения умирающей и воскресающей природы) с прекрасной передачей печали и исступления плакальщиц, то сцены из «Рустемиады», эпоса ираноязычных народов,— борьба героя с драконами, различные героические подвиги, которые, спустя несколько столетий, были воспеты Фирдоуси в его известной поэме «Шах-намэ».

На этих росписях красавцы воины с тонкими станами сражаются с многочисленными и разнообразными врагами. Увидев однажды, нельзя забыть отвратительных чудовищ, полустарух, полузмей, злобно набрасывающихся на героев.

По стилю, по некоторым сюжетам пенджикентские многокрасочные росписи сближаются с индийской живописью того времени и со сказаниями «Панчатантры». Очевидно, связи с Индией, сыгравшие такую роль в математических исследованиях среднеазиатских ученых, установились очень давно и были достаточно прочны.

Последний владыка Пенджикента — Диваштич — был разбит арабскими войсками в 722 г. и заперся в замке Абаргар на горе Муг, где ему и пришлось сдаться на милость победителя. В 1933 г. археологическая экспедиция обнаружила здесь остатки его архива и оружия. Документы царского архива были паписаны на местном согдийском, на арабском, тюркском и китайском языках, свидетельствуя о широких дипломатических связях Пенджикента в начале VIII в.

После арабского завоевания, когда хорезмийский и согдийский языки вытеснялись арабским, когда местные «предания стали скрытыми», многим среднеазиатским ученым пришлось писать по-арабски и жить иной раз не у себя на родине, а при дворе багдадских халифов. Но давние традиции и связи с миром античной Греции, с одной стороны, и с загадочной, многим недоступной Индией — с другой, предопределили успех ученых из Хорезма и Бухары.

В IX—XI вв. народы Средней Азии дали миру три великих имени: ал-Хорезми, ал-Бируни и Ибн-Сины, научные познания которых выросли на основе местных традиций.

Абу Джафар Мухаммед ибн-Муса ал-Хорезми ал-Маджуси (примерно 780—847 гг.) был родом из Хорезма и происходил из семьи магов — местного зороастрийского жречества. Это был один из самых выдающихся математиков средневековья, труды которого переводились в Испании на латинский язык и заложили основы европейской математической науки.

Достаточно сказать, что слово «логарифм» является искаженным воспроизведением имени этого великого ученого. Одно из его сочинений начиналось так: «Dixit Algoritmi (Algorismi)», то есть «Сказал ал-Хорезми»; отсюда и появились наши выражения «алгорифм» и «логарифм».

Хорезми ознакомил мир с крупнейшими достижениями математиков Индии — введением в счет нуля и позиционной записью цифр, которой мы пользуемся сейчас. Разница в возможностях старой и новой системы огромна. Ранее везде применялась буквенная система, при которой однозначные числа от 1 до 9 обозначались первой частью алфавита, десятки от 10 до 90 — средней частью и сотни от 100 до 900 — последними буквами алфавита. Таким образом, букв-цифр было 27; для тысяч использовались буквы единиц или десятков с добавлением особого знака. Например, число 847 писалось так: 800 + 40 + 7, а 27004 — так: 20000 + 7000 + 4. Все арифметические действия были необычайно затруднены. Введение «маленького круга наподобие буквы о» (то есть нуля) придало стройность новой системе, сократило количество знаков до десяти и позволило вести подсчеты современным способом.

Хорезми работал в багдадском «Доме Мудрости», своего рода академии наук, организованной халифом ал-Мамуном. Здесь хорезмийский математик был главой целой школы ученых.

Название одной из работ Хорезми послужило основой для наименования целой науки — алгебры. Это была книга об исчислении преобразований («ал-джебр» или «ал-гебр»). В алгебраическом трактате Хорезми занимался исследованием умножения двучленов. ных уравнений типа: х2 + 10х = 39 или 2fx = f4x. Примеры взяты из книги Хорезми. Алгебраические труды Хорезми объединили и развили далее принципы вавилонской математики и греческой геометрии. Геометрии Эвклида, Герона и Пифагора Хорезми посвятил целый раздел в своей «Алгебре», но и здесь он объединил с Европой Индию. Так, он пользуется и индий-

,,77г       62832 т.

сними данными: л ^ у10; л =   . Как многие математики

средневековья, Хорезми занимался и астрономией. К его труду приложены таблицы синусов и тангенсов.

Одним из последователей Хорезми был ал-Фараби (около 870—950 гг.). А многие его идеи получили дальнейшее развитие в трудах знаменитого поэта любви и вольности Омара Хайа-ма (1048—1123 гг.), работавшего, помимо Рея и Исфахана, также в Самарканде и Мерве.

Многогранность Хорезми проявилась в том, что наряду с математикой он занимался и географией. Ему принадлежит «Книга картины Земли», основанная на «Географии» Клавдия Птолемея, но значительно дополняющая классика античного землеописания. Написана эта книга примерно около 836 г. К ней приложено несколько карт, составленных Хорезми, но общая сводная карта мира, ради объяснения которой и была создана «Книга», до нас, к сожалению, не дошла. Географический труд Хорезми послужил основой всей арабской средневековой географии, так как он преподносил разнообразный материал в строгой системе и последовательности, охватывая весь Старый Свет.

Можно высказать предположение, что к «Книге картины Земли» Хорезми восходит отчасти такое замечательное географическое сочинение, как «Худуд-ал-Алем» — «Книга пределов мира», написанное на персидском языке в 983 г. на юге Средней Азии и найденное в XIX в. в Бухаре. Здесь все моря, горы и народы описаны в строгой координатной системе — для каждого объекта указываются соседние ориентиры обязательно с четырех сторон: с востока, юга, запада и севера. Использование в качестве основы данных Птолемея, математическая последовательность координатной системы и хронология исходных данных для политических границ (первая половина IX в.) — все это сближает «Книгу пределов мира» с первоосновой мусульманской географии, «Книгой картины Земли». Возможно, что главным связующим звеном была утерянная общая карта мира, о которой мы, однако, знаем, что она была построена в системе прямоугольных координат.

После Мухаммеда ал-Хорезми следующей фигурой мирового значения из ученых Средней Азии был уроженец предместья г. Хорезма — Абу-р-Райхан Мухаммед бен-Ахмед ал-Бируни (973—1048 гг.), которого по силе и разносторонности его таланта иногда называют Леонардо да Винчи XI века.

Бируни происходил из хорезмийского простого народа («Я —

шейх без воспитания; моя мать носит дрова»), его родной язык — местный, хорезмийский. Всеми успехами в жизни он был обязан самому себе, своей жажде научных знаний, своим большим способностям.

В детстве он по своей инициативе изучил греческий язык, открывший ему потом сокровища античной науки. Затем он изучил арабский, сирийский языки и санскрит. После путешествия в Индию Бируни даже обогатил индийскую литературу переводами с древнегреческого на санскрит.

Местом работы Бируни был по большей части Кят, столица хорезмшахов, где была создана даже своего рода академия, вроде багдадского «Дома Мудрости». Здесь в 1010—1017 гг. совместно работали и спорили друг с другом Абу-Наср-Аррак, Фараби, Бируни, Ибн-Мискавейх и Ибн-Сина. Иногда Бируни приходилось покидать родину, но это в конечном счете оказывалось полезным для науки.

Двадцати двух лет от роду Бируни конструирует огромный квадрант, с помощью которого он определил угол наклона эклиптики к экватору: 23°34'0". Современные наши измерения добавили лишь доли секунды (23°34'0,45") к вычислениям юного астронома, современника князя Владимира Святославича.

Занимаясь много сферической тригонометрией, применяя квадратичное интерполирование и пользуясь таблицами функций, Бируни сделал очень точное для того времени измерение радиуса Земли и размера 1° по меридиану: 111,6 км (по современному исчислению — 111,1). В своих географических работах Бируни проникал взором далее на север, чем его современники. Он писал о русах, о варягах, о народах около Байкала и в районе Ангары.

Бируни, как Ломоносов, намного опередил науку своего времени: задолго до Коперника он утверждал, рискуя навлечь на себя гнев религиозных фанатиков, что Земля вращается вокруг Солнца, задолго до Ньютона он в дискуссии с Ибн-Синой отстаивал закон земного тяготения, задолго до появления в Европе глобулярной стереографической проекции полушарий (XVIII в.) он представил эту проекцию ученому миру.

Бируни принадлежат фундаментальные научные исследования, поражающие своей широтой и глубиной эрудиции. Таковы «Хронология», написанная в 1000 г., «Минералогия», «Фармакология», «Индия»; общий список его работ современники составили «на 60 мелко исписанных листах». Здесь были и капитальные труды, и описания опытов, и рецензии. Современники хорошо сознавали научное величие Бируни. Это отражено в двух полулегендарных рассказах: когда султан Масуд ознакомился с крупным астрономическим трудом Бируни «Каноном», то послал ученому слона с полным грузом чистого серебра. Бируни не принял царского подарка: «Этот груз удержит меня,— сказал он,— от научной работы. Мудрые же люди знают, что серебро уходит, а наука остается. Я исхожу из велений разума и никогда не продам вечное, непреходящее, научное знание за кратковременный мишурный блеск».

Составитель средневековой энциклопедии Якут писал: «Однажды хорезмшах Мамун II появился в доме Бируни и взял его в свой дворец. После этого он в другой раз послал за Бируни, а так как Бируни медлил, то хорезмшах решил сам войти к нему со словами: „Наука есть высшая власть; к н е й обращаются все люди, но не она к ним“».

Математик и географ, астроном и биохимик, конструктор и поэт — Бируни был ярчайшим явлением средневековья; недаром XI столетие современники поделили между двумя великими людьми, в равной мере достойными стать рядом с гигантами Возрождения: первая половина этого века была названа эпохой Бируни, а вторая — эпохой Омара Хайама, поэта и математика, астронома и философа.

В литературной жизни народов Средней Азии X—XII вв. любопытно стремление противопоставить официальному арабскому языку завоевателей местные индоевропейские языки, близкие к персидскому. Так, таджикский язык удержался среди разных иноязычных волн благодаря давно созданной литературе и поэзии, представителями которой были поэты Рудаки и Дакики.

Дакики задумал грандиозную эпопею о делах минувших дней в Средней Азии и Иране до арабского завоевания, что доляшо было поднять национальное самосознание местных народов. Этот эпос — «Шах-намэ» («Книга Царей») — Дакики не успел закончить, и его труд продолжил знаменитый Абуль-Касим Фирдоуси, соединивший феодальную поэзию с народными эпическими сказаниями.

Новые тюркские народы, предки узбеков и туркмен, появившиеся на территории Средней Азии, тоже приобщились к высокой культуре.

В 1073—1074 гг. тюрк Махмуд Кашгарский составил ценнейший труд о тюркских народах, их языке и наречиях. Тюрк Абу-Наср ал-Фараби был одним из крупнейших восточных философов; он познакомил современников с философией Аристотеля. Ему принадлежит смелая идея вечности материи, явно противоречащая богословской доктрине о создании материи аллахом из ничего. Среди крупнейших среднеазиатских ученых, оказавших влияние на мировую науку, следует назвать медика и философа Абу-Али Хусейна ибн-Абдалла Ибн-Сину (около 980—1037 гг.), известного средневековой Европе под именем Авиценны. Его место среди мудрецов средневековья определяется тем, что его уже тогда называли «Князем Науки» («Абу-Али»).

Ибн-Сина родился близ Бухары и по матери принадлежал к древнему местному населению. Юношей он увлекся «Метафизикой» Аристотеля, прочел эту книгу 40 раз, но понял ее до глубины лишь после того, как купил в Бухаре на книжном базаре (там был и такой!) за три дирхема книгу Фараби. Ему было тогда 16 лет. «В то время,— пишет Ибн-Сина,— я не досыпал ни одной ночи, да и в течение дня не занимался ни чем иным, кроме наук. Возвращаясь к ночи в свое жилище, я ставил перед собой светильник и погружался в чтение или письмо... Когда же сон окончательно одолевал меня, то и во сне продолжал я обдумывать те вопросы, которыми занимался наяву,— многие проблемы уяснил я себе именно во сне. Такую жизнь вел я, пока не усвоил твердо всех наук».

В 17 лет он был уже настоящим ученым и хорошим врачом. Излечение бухарского эмира открыло ему доступ в великолепную библиотеку Бухары, а вскоре он уехал в Ургенч, где оказался среди крупнейших ученых: ал-Бируни, философа Маси-хи, медика ал-Хаимара и др.

Жизнь ученого, пытавшегося искать истину и отстаивать справедливость, была сложна; Ибн-Сина то поднимался до высокого звания везира, то попадал в темницу, то скитался по чужим землям.

Много славы во всем мире доставили Ибн-Сине его медицинские труды «Книга исцеления» и «Канон врачебной науки». По этим книгам Авиценны на арабском и латинском языках тысячи врачей в Азии, Африке и Европе лечили больных и раненых на протяжении нескольких столетий вплоть до эпохи Ренессанса. Возражая против господствовавших в его время суеверно-магических представлений о злых духах, гневе божием, наговорах и порчах как источнике болезней, Ибн-Сина верно считал причиной эпидемий действие «мельчайших животных (бактерий) ». Это навлекло на него обвинения в безбожии, а он в ответ ппиравнивал мусульманское духовенство к длинноухим ослам.

Для нас очень большой интерес представляют философские взгляды Ибн-Сины.

Его философское учение сильно фальсифицировано буржуазными исследователями, которые опирались на некоторые внешние детали его работ, как, например, упоминание бога, обязательное для того времени. Но люди средневековья правильно понимали глубокую материалистическую сущность его воззрений. Так, через несколько десятилетий после его смерти историк философии Шахрастани подробно показал борьбу Ибн-Сины с философами-идеалистами (Платон, Плотин и др.).

Экспериментатор, наблюдатель жизни, связанный в своей врачебной практике с физиологией человеческого тела и с психологией, Ибн-вина вернее своих современников понял Аристотеля и создал свой взгляд на три важнейших вопроса: 1) сущность объективной реальности, 2) значение движения и 3) сущность отражения материального мира в сознании.

Если Аристотель признавал единство материи и формы лишь в вещах, сделанных человеком, то Ибн-Сина распространял это единство на всю природу вообще: «Наличная в телах материя не существует оторванно от конкретной формы бытия»; «Итак, ясно, что первоматерия не может существовать отдельно (то есть без формы.— Ред.)». Ибн-Сина признает вечность материи: «Материя не уничтожается в результате прекращения существования конкретной формы бытия, так как эта форма бытия только отрывается от материи, чтобы уступить место другой конкретной форме бытия».

Этот взгляд приходил в противоречие с учениями античных идеалистов (что было не опасно) и с исламом, что представляло уже значительную опасность для ученого.

Ибн-Сина мужественно начал бороться с аллахом, которому не оставалось места в извечно существовавшем материальном мире. Философ формально не отрицал существования бога, а как бы вынес его за рамки научных рассуждений, лишил его творческой силы. У Ибн-Сины бог как бы существует при материи. Мир так же вечен, как бог, но изменения в природе происходят по внутренним законам материи (а не по воле аллаха). Следующим шагом была борьба Ибн-Сины против платоников и пифагорейцев, раздваивавших мир на мир материальный и мир идей или созданных человеческим умом математических представлений. Отсюда был один шаг до философского обоснования загробного мира, жизни после смерти. Ибн-Сина оспаривал вечность и нематериальность понятий, отвергая тем самым и возможность загробного бестелесного мира. Он не побоялся сказать о «невежестве философов», шедших в вопросе о мире идей вслед за Платоном и Пифагором. Ибн-Сина считал, что понятия— это отражение в уме человека материального мира и его законов; мир познаваем, и человеческое сознание может отражать его таким, каков он есть в действительности. Ибн-Сина не разработал идеи своего учителя Фараби о развитии через борьбу противоположностей, но в своих социальных идеалах и государственной практике Ибн-Сина был сторонником решительной борьбы с паразитическими элементами в обществе, военной олигархией, нерадивыми чиновниками и даже оправдывал восстания против несправедливого государя.

Все это взятое вместе рисует нам многогранный облик великого мудреца восточного средневековья, критически разобравшегося в тонкостях античной философии, очистившего наследие Аристотеля от идеалистических наслоений и шагнувшего далеко вперед в материалистическом миропонимании.

Взгляды Авиценны оказали сильное воздействие не только на арабские земли, где его труды понимали без перевода, но и на Италию и Францию. Абеляр и ученые Шартрской школы, Сигар Брабантский и еретики XIII в. изучали Авиценну и воспринимали Аристотеля сквозь призму пояснений, данных среднеазиатским мудрецом. Произведения Ибн-Сины вызвали гнев христианских церковников — в XIII в. его оппонентом был Фома Аквинский, теоретик теологического идеализма. И только в эпоху Возрождения в европейских университетах победили прогрессивные взгляды Ибн-Сины и его продолжателя, испанского араба Ибн-Рожда (Аверроэса). Народы Средней Азии создали в эпоху развитого феодализма высокую и яркую культуру, проявлявшуюся в своеобразной архитектуре, красочном прикладном искусстве, цветистой поэзии, эпосе, но главным наследием домонгольского периода является, несомненно, наука, достижения которой просветили Европу и связали воедино такие далекие области, как античная Греция и Индия. «Арабская культура», попавшая в высокоразвитые страны с такими древними городами, как Самарканд, Ургенч, Бухара, Мерв, Пенджикент, восприняла очень многое от культуры народов Средней Азии (индоевропейцев и тюрок), предков таджиков, узбеков, туркмен, давших миру незабываемые имена Хорезми, Бируни, Фараби, Махмуда Кашгарского и Ибн-Сины.