ЭРНЕСТ НАГЕЛЬ

В 20-е годы один известный историк исследовал роль целого ряда знаменитых личностей в таких важных исторических событиях, как протестантская реформация в Англии, американская революция и развитие парламентарных форм государственного управления. Затем он оценил определяющее (по общему мнению) значение решений и действий этих личностей в возникновении указанных событий, обобщил свои выводы и заключил следующим образом:

«Великие изменения в истории, по-видимому, происходят с определенной неизбежностью. Нам представляется, что существует независимый поток событий, некоторая неумолимая необходимость, контролирующая поступательное движение истории... Личные, случайные, индивидуальные влияния в историческом процессе при детальном их исследовании, тщательном взвешивании и измерении, при взгляде на них в правильной перспективе отступают на второй план, и за ними обнаруживаются великие цикличные силы. События возникают, так сказать, сами собой, то есть столь связно и неизбежно, что их невозможно объяснить не только физическими явлениями, но и свободным действием человека.

Так возникает концепция закономерности в истории. История, великий поток событий, не является результатом свободных усилий личностей или групп личностей — она подчинена закону» 1.

Точка зрения, выраженная в этой цитате, представляет собой разновидность той концепции исторических событий, которая широко известна и до сих пор находит большое количество приверженцев. Это та концепция, которая иногда выступает как составная часть некоторой теодицеи, иногда же включается в какую-нибудь романтическую философию космического эволюционизма, а подчас входит во внешне «научную» теорию цивилизации, усматривающую причины исторического прогресса и упадка в действии таких объективных факторов, как географическая среда, раса или экономическая организация. Вопреки важным различиям, существующим между ними, все эти разнообразные доктрины исторической неизбежности исходят из одной общей посылки: свободное действие человека, безотносительно к тому, является ли оно индивидуальным пли коллективным, бессильно изменить ход человеческой истории, так как считается, что изменения в обществе происходят в результате действия каких-то глубинных сил, которые подчиняются определенным, хотя, может быть, и не всегда известным, закономерностям развития.

Несостоятельность этой доктрины исторической неизбежности уже неоднократно была доказана как историками, так и философами, и в нашу задачу не входит показать еще раз ее многочисленные слабости. Достаточно только заметить, что некоторые из разновидностей этой доктрины не имеют эмпирического содержания, так как никакие мыслимые исторические факты никогда не будут играть никакой роли в проверке их истинности или ложности. В тех же случаях, когда эти доктрины сформулированы так, что они допускают эмпирическую проверку, то на основании находящихся в нашем распоряжении данных мы не можем утверждать, что во всех исторических событиях проявляются единообразные, универсальные, неизменные законы развития или что индивидуальные, равно как и коллективные, усилия людей никогда не выступают определяющим фактором в трансформации общества. Но отказ от претенциозных утверждений доктрин исторической неизбежности не должен приводить нас к отрицанию того факта, что во многих исторических обстоятельствах решения и действия отдельных личностей либо вообще ничего не значат, либо значат очень мало. В равной мере было бы неверно отрицать и то, что в целом ряде случаев человек может контролировать ход социальных изменений лишь до известных пределов, которые ставятся физическими или географическими условиями, биологическими задатками, способами производства, имеющейся технологией, традициями, политическим устройством, человеческой глупостью и невежеством, точно так же, как и результатами предшествующей деятельности людей.

С другой стороны, многие современные критики исторической неизбежности идут значительно дальше простого отрицания явно преувеличенных притязаний этой доктрины. Они ставят под сомнение и точку зрения, считая ее главной исходной предпосылкой, согласно которой все исторические события, как правило, происходят только при определенных и определяющих условиях. На основании этого они пытаются доказать, что последовательно проведенный детерминизм несовместим с установленными фактами человеческой истории, а также с гипотезой, лежащей в основе решения всех моральных проблем, согласно которой люди действительно ответственны за свой выбор и действия. Более того, многие мыслители, отвергающие доктрину исторической неизбежности, оказываются вместе с тем и ожесточенными критиками современных тенденций в развитии психологических и социальных исследований. Они утверждают, что бихевиористская (или «натуралистическая») методология, принятая в таких исследованиях, основывается якобы только на этой детерминистской предпосылке и что современная социология, разрушая веру в свободу человека, подрывает вместе с тем и моральные устои общества.

Заключительная часть этой главы и будет посвящена рассмотрению некоторых теорий, критикующих детерминизм. Однако критики данной концепции редко дают явное определение того, что означает «детерминизм» как общая теория, и хотя иногда они отождествляют его с доктриной исторической неизбежности, в действительности в понятие «детерминизм» ими вкладывается значительно более широкое содержание. Мы должны поэтому кратко воспроизвести то, что было сказано в 10 главе относительно смысла, в котором употребляется термин «детерминизм» в естественных науках, так как нам представляется, что именно этот смысл и имеют в виду, когда определяют детерминизм как основную предпосылку доктрины исторической неизбежности.  Было бы целесообразно суммировать наше предыдущее рассмотрение данного понятия с помощью примера некоторой физико-химической системы, детерминистской3 * * * 7 по общему признанию. Эта система состоит из смеси содовой воды, виски и льда и содержится в закрытой бутыли, из которой удален воздух. Считается, что воздух в сосуде полностью отсутствует и что смесь совершенно изолирована от любых источников тепла в окружающей среде. Далее, пусть единственными характеристиками системы, рассматриваемыми нами, будут «термодинамические переменные», такие, как: число компонент системы (в нашем примере ими являются вода, спирт и углекислый газ), фазы или же агрегатные состояния этих компонент (в нашем примере — вода в жидкой, твердой и газообразной фазах), концентрация этих компонент, температура смеси и ее давление на стенки сосуда. Хорошо известно, что при заданных температуре и давлении каждая компонента системы будет находиться в различных фазах в определенных концентрациях, и обратно. Так, если увеличивать давление в смеси (например, вдавливать пробку в бутыль), то концентрация воды в газообразной фазе будет уменьшаться, а ее концентрация в жидкой фазе — увеличиваться. Аналогичным образом дело обстоит и при изменениях температуры. Итак, можно утверждать, что переменные данной системы находятся в определенных отношениях взаимозависимости, и что значение любой из них в каждый данный момент «определяется» значениями других переменных в этот же временной интервал.

Предположим теперь, что в некоторый начальный момент система находится в каком-то определенном «состоянии» (т. е. ее переменные имеют определенное значение) и что в результате изменения, вызванного в одной из переменных системы, она через интервал времени t оказывается в другом определенном состоянии. Предположим далее, что каким-то способом система возвращается в свое начальное состояние и ее переменные снова претерпевают те же самые изменения и что после некоторого промежутка времени она снова оказывается в своем втором состоянии. Если система ведет себя таким образом, причем несущественно, какое из ее состояний принято за начальное и как велик интервал времени /, то она считается «детерминистской» по отношению к определенной совокупности термодинамических переменных.

Если отбросить этот физико-химический пример, то в самом общем виде детерминизм можно было бы определить как утверждение того, что для любой совокупности признаков (или переменных) имеется некоторая система, которая является детерминистской по отношению к этим признакам. Соответственно «детерминизм в истории» — это утверждение, согласно которому для любой совокупности человеческих поступков, индивидуальных или коллективных признаков, социальных изменений как предметов исследования историка имеется некоторая система, которая является детерминистской по отношению ко всем перечисленным характеристикам, в которой, однако, переменные ее состояний точно не определены. Теперь мы можем вернуться к поставленной нами проблеме и рассмотреть различные возражения против детерминизма и истории. Опровержения детерминистской концепции, которыми мы займемся, могут быть разбиты на следующие группы: 1) возражение, исходящее из ложности доктрины исторической неизбежности и отрицания существования «необходимых законов развития» в исторических событиях; 2) возражение, основывающееся на непредсказуемости исторических событий; 3) возражение, указывающее на несовместимость детерминизма с фактом человеческой свободы; наконец, 4) мы исследуем обоснованность детерминизма как общей философской теории.

1.            Первое возражение можно изложить весьма кратко и быстро отбросить. Оно направлено против тех грандиозных философий истории, религиозных или светских по своей ориентации, которые притязают на открытие некоторого определенного закона развития в многообразной цепи событий, имевших место с момента возникновения человеческой расы, или по крайней мере на открытие устойчивого порядка социальных изменений, вновь и вновь обнаруживающегося в различных обществах и цивилизациях. С точки зрения некоторых из этих теорий любой человеческий поступок занимает определенное место в неизменном порядке развития, и каждое общество должно пройти целый ряд предшествующих этапов, прежде чем оно достигнет более высокой стадии. Более того, вопреки, на первый взгляд, совершенно очевидному факту, что именно люди делают историю, многие из этих философий истории утверждают, что человеческие поступки в лучшем случае оказываются только «инструментами» действия некоторых сил, функционирующих и развивающихся в соответствии с вневременными законами.

Философии истории этого типа часто обладают очарованием великих произведений драматической литературы, и среди их читателей найдется очень немного людей, которые станут отрицать, что для их создания понадобилась замечательная сила фантазии и поразительная эрудиция. Но, как уже было замечено выше, сопоставление их с действительными историческими фактами, в тех случаях, когда факты вообще играют какую-то роль в оценке их истинности, приводит нас к совершенно отрицательному результату. Критики этих концепций могут совершенно спокойно отбрасывать их как ложные.

Тем не менее следует ли из ложности доктрины исторической неизбежности то, что в социальных явлениях не существует никаких причинных связей и что детерминизм в событиях, представляющих предмет истории,— просто миф? Современные критики детерминистского подхода к истории, считающие, что такая логическая связь имеет место, никогда явно не формулируют оснований этого их убеждения. По-видимому, они исходят из весьма узкого представления о том, что такое детерминистская система. По всей вероятности, они полагают, что раз в прошлом человечества нельзя найти ничего такого, что напоминало бы правильную периодичность добротно сделанного хронометра, то события этого прошлого не могут быть элементами детерминистской системы. Однако, хотя данная система может и не обнаружить некоторой относительно простой схемы изменений, ей тем не менее может быть присуща какая-либо более сложная и незнакомая структура отношений взаимозависимости. Более того, даже если бы оказалось, что какая-то конкретная система и не является детерминистской по отношению к некоторой совокупности определенных характеристик, то это могло бы быть результатом недостаточно полной изолированности данной системы от внешних влияний (как в случае с часами, ход которых обнаруживает «неправильности» в связи с влиянием переменного магнитного поля). Поэтому вполне возможно существование какой-то иной системы (может быть, системы, которая наряду с внешними влияниями включала бы в себя и исходную систему), которая окажется детерминистской по отношению к данному ряду характеристик. Во всяком случае, охотно признавая, что доктрина исторической неизбежности ложна и что в истории нет никаких законов необходимого развития, мы имеем в своем распоряжении вполне достаточные основания считать, например, что упадок могущества Испании в семнадцатом столетии явился результатом испанской экономической и колониальной политики и что необходимым условием успеха Большевистской Революции было руководство Ленина. Короче, первое возражение против детерминизма не достигает своей цели.

И. Критики придают большое значение другому возражению против детерминизма, которое основывается на непредсказуемости исторических событий. Обычно в данной связи принято разграничивать два смысла термина «непредсказуемость». Событие является «практически» непредсказуемым, если ограниченность научных и технических знаний в данную эпоху не позволяет людям предсказать наступление события или предсказать его с достаточной степенью точности. Очевидно, что такого рода непредсказуемость не может быть серьезным аргументом против детерминизма. По-видимому, никто из критиков детерминистской концепции не намеревается доказывать, что землетрясения не имеют достаточных и необходимых условий для возникновения только потому, что в настоящее время мы не в состоянии предсказать, когда наступит следующее.

С другой стороны, событие является «теоретически» непредсказуемым, если утверждение о возможности его предварительного расчета с неограниченной степенью точности оказывается несовместимым с «законами природы», то есть с системой научного знания и, в частности, с принятой научной теорией. Старым примером, иллюстрирующим этот смысл термина «непредсказуемость», служит та ограниченная точность, с которой в соответствии с современной квантовой механикой могут быть предсказаны субатомные процессы. Однако, как будет ясно из дальнейшего, даже если бы мы предположили, что исторические события теоретически непредсказуемы, то это предположение опровергало бы детерминистскую концепцию только в том случае, если бы она утверждала, что в принципе события могут быть предсказаны с абсолютной точностью4. Безусловно, определение термина «детерминизм» может быть преобразовано так, что он будет эквивалентен термину «предсказуемость». Но эквивалентность этих двух терминов, установленная данным способом, была бы весьма произвольной, так как обычно эти понятия не являются синонимами. Иначе было бы абсурдным предполагать, что нечто, являющееся непредсказуемым, может тем не менее быть детерминированным. Но несмотря на то, что квантовая механика относится к системе современного научного знания, отнюдь не абсурдно, хотя, может быть, и ошибочно, как считали Эйнштейн, Планк и другие, что возникновение субатомных процессов детерминировано какими-то условиями и что желательно заменить современную квантовую механику другой теорией, которая не устанавливала бы верхних пределов (как эю делает первая) точности прогнозов некоторых из этих процессов.

Как бы там ни было, в общественных науках во всяком случае нет ничего такого, что можно было бы хотя бы отдаленно сравнить с квантовой механикой и на чем можно было бы обосновать утверждение о теоретической непредсказуемости социальных явлений. Да и факты отнюдь не подтверждают, что человеческие поступки совершенно непредсказуемы. Конечно, было бы нелепо утверждать, что будущее человека может быть предсказано до малейших деталей или даже что мы в состоянии вывести все события прошлого на основании имеющихся в нашем распоряжении данных. С другой стороны, не менее нелепым было бы считать, что мы совершенно неспособпы предвидеть будущие события в жизни человечества с некоторой достоверностью. Это почти трюизм, но наши личные отношения с другими людьми, наши политические организации и социальные институты, наши расписания движения транспорта и наша юрисдикция были бы совершенно иными, если бы нельзя было делать довольно надежных прогнозов относительно прошлого и будущего человечества. Несомненно, мы не можем точно предвидеть, кто будет следующим президентом в США. Но если мы примем в расчет современное отношение американцев ко многим внутренним и международным проблемам, а также расстановку мировых политических сил в настоящее время, то у нас окажутся вполне достаточные основания для убеждения, что в следующем году состоятся президентские выборы, что ни одна из главных политических партий не выставит кандидатуру коммуниста и что победивший на выборах кандидат не будет негром или женщиной. Все эти различные прогнозы несколько неопределенны, ибо они не говорят о будущем так, чтобы можно было исключить все мыслимые альтернативы, кроме одной-единственной. Тем не менее и эти предсказания исключают громадное число логических возможностей, равно как и доказывают, что, хотя у людей, принимающих участие в текущих событиях, и имеется значительный диапазон свободного выбора действий, их действительный выбор и действительные поступки находятся в довольно четко определенных границах. Из всего этого с очевидностью следует, что в некоторый данный период и в некотором дапном обществе не всё логически возможное оказывается вместе с тем и исторически возможным. Объяснение данного факта столь же очевидно: существуют определяющие условия как для того, что произошло, так и для того, что произойдет в социальной жизни людей.

С другой стороны, не только наши прогнозы будущих событий, но и наши исторические объяснения прошлого почти всегда неточны и неполны. Ибо наше объяснение прошлых событий, безотносительно к тому, оказываются ли они индивидуальным поступком или коллективным действием, редко раскрывает, если вообще когда-нибудь раскрывает, причины конкретных деталей в том, что произошло . Как мы уже видели, самое большее, что оно может сделать,— это доказать вероятность возникновения более или менее определенно формулируемых исторических характеристик. Но мы уже исследовали причины, по которым исторические объяснения имеют вероятностную структуру, и ни одна из них не может служить основанием для отбрасывания детерминизма.

III. Последнее возражение, которое мы рассмотрим, сводится к тому, что последовательно проведенный детерминизм несовместим с основной аксиомой этики об ответственности людей за их решения и свободные поступки. Это возражение было одной из главных тем в философских и теологических дебатах со времен античности, однако в последнее время оно вновь оказалось возрожденным в современных дискуссиях в области истории и социальных наук. Некоторые из проблем, поднятых в этой связи, мы рассмотрим в той форме, в какой они были поставлены в книге Исайи Берлина 5. Книга Берлина представляет собой сокрушительную критику тех философий истории, которые утверждают, что в истории действует неумолимая сила рока, неподвластная людям. В этой книге указывается также, что все эти философии являются просто логическим следствием гипотезы, согласно которой социальные события строго детерминированы. Мы не будем рассматривать данное положение Берлина, так как мы уже показали, что детерминистская концепция логически не связана с доктриной исторической неизбежности, но мы должны обратиться к двум его другим возражениям против этой концепции.

а) Первое возражение Берлина исходит из общепризнанного банального утверждения, согласно которому личность не может считаться морально ответственной в подлинном смысле этого слова за какой-то поступок, если она была принуждена к его совершению, а не выбрала именно этот поступок в соответствии со своим свободным желанием. Отсюда, если какой-нибудь человек действительно ответственен за некоторое действие, то он мог поступить иначе, сделай он иной выбор. Однако при этом Берлин полагает, что согласно детерминистской концепции (которую он понимает как отрицание того, что существуют какие-то сферы человеческой жизни, полностью не определяемые законом) человек и не мог произвести выбора, отличного от сделанного им, по-видимому, потому, что решения человека в момент их принятия определялись обстоятельствами, над которыми он не был властен,— такими, как его биологическая наследственность или его характер, сформированный всей суммой его прошлых поступков. Поэтому для всякого, кто принимает детерминистскую концепцию, предположение, что человек мог бы принять ипое решение по сравнению с тем, которое он уже принял, должно быть не больше чем иллюзией, основывающейся на нашем незнании факторов, определивших его выбор. Берлин заключает поэтому, что детерминизм приводит к устранению личной ответственности, так как он объясняет поступок человека не его свободным решением, а обстоятельствами, определившими его выбор. Он утверждает, например, что «никто не станет отрицать, что было бы глупо и вместе с тем жестоко осуждать меня за то, что мой рост не выше моего настоящего роста, равно как и считать цвет моих волос, качества моего интеллекта или моего характера результатом моего собственного свободного выбора. Эти признаки во всей их фактичности пе являются результатом моего решения. Неограниченно расширяя эту категорию объектов, мы приходим к выводу, что все существующее необходимо и неизбежно. ...Хвалить и порицать, рассматривать возможности иных альтернативных действий, проклинать или прославлять исторических деятелей за то, что они делают или делали,— все это становится абсурдным». И далее он добавляет: «Если бы я был

убежден, что решения, принимаемые человеком, хотя и влияют на происходящее, но сами по себе полностью определены факторами, которые находятся вне его контроля, мне, безусловно, не следовало бы рассматривать этого человека как заслуживающего морального одобрения или осуждения» 6.

К этому у нас есть два замечания:

Прежде всего, совершенно не ясно, каково понятие о «человеческом я», которым оперирует Берлин. Ибо в соответствии с его точкой зрения это «я» следует, по-видимому, отличать не только от тела человека, но и от любого из его прошлых решений, которые уже больше пе находятся под его контролем и которые, по крайней мере частично, определяют то решение, какое он намеревается принять. Далее, по Берлину, это «я» следовало бы отличать и от целей деятельности человека, от его субъективных предрасположений и мотивов в той мере, в какой последние находятся вне его контроля. Поэтому трудно определить, что вообще остается от этого «я», коль скоро из него устранено все, что хотя бы в малейшей степени влияло на поведение человека в непосредственно взятый момент.

Данная трудность не снимается, если мы попытаемся понять берлиновскую концепцию «человеческого я», принимающего «свободные» решения так, как он их понимает, представляя себе некоторое лицо, размышляющее над тем, в каком направлении оно должно действовать, и в итоге делающее выбор между различными обдуманными альтернативами. Личность обычно не осознает, что решения, к которым она приходит, могут быть выражением ряда более или менее устойчивых привычек, мимолетных импульсов, преимущественного внимания, уделенного одной из возможностей за счет других,— все это не осознается, как не воспринимается в нормальных условиях сердцебиение. Представляется невероятным, чтобы человек, оправившийся от первоначального удивления, вызванного в нем вопросом, действительно ли решение, принятое им, является его собственным решением, не ответил бы нам, что, конечно, это его решение. Ну а в том случае, если бы он осознал все те факторы, которые участвовали в принятии им решения, что иногда вполне возможно, то стал бы он рассматривать свой выбор как менее личный? Это же представляется невероятным в той же мере, как невероятно, чтобы кто-нибудь стал отрицать, что пульсация сосудов на висках принадлежит ему, после того как он узнал бы, что она вызывается ритмическими сокращениями его сердца.

По Берлину, однако, ответ на вопрос, является ли данное решение собственным решением личности, должен, по-видимому, быть отрицательным и в том, и в другом случае. Отсюда, Берлин сталкивается с загадкой, которая совершенно неразрешима,— как найти какую-то деятельность или характеристику «человеческого я», присущую ему внутренним образом, при условии, что все причинно обусловленное автоматически отбрасывается и не может рассматриваться как подлинная часть этого «я». Дело обстоит точно так же, как если бы, описывая бейсбольный мяч, он поставил бы себе задачу исключить из этого описания все признаки мяча, связанные с действием на него каких бы то ни было агентов (например, изготовителя мяча, игрока, ударившего по мячу, солнца, осветившего его), только на том основании, что такие известные признаки мяча, как размер, форма, цвет и состояние его движения, были определены внешними силами и поэтому впутренне не присущи мячу как таковому.

Безусловно, как и где провести границы, отделяющие человеческое «я»,— трудная проблема; ответы на нее могут варьироваться в различных контекстах самоидентификации и даже зависеть от различия социальных способов определения этого «я». Однако, где бы ни проводить эти границы, этого нельзя делать таким образом, чтобы в итоге никакие признаки не могли бы считаться присущими «я». Не следует делать искусственных неразрешимых загадок из того факта, что часто мы осознаем себя действующими по собственному свободному побуждению и без внешнего принуждения, даже если мы и признаем, что некоторые из наших решений оказываются результатами наших предрасположений, прошлых действий и настоящих побуждений.

В связи со взглядами Берлина необходимо сделать и второе замечание. С внешней стороны его анализ условий, при которых люди могут считаться действительно морально ответственными, весьма напоминает рассуждение, часто используемое для того, чтобы показать, что в свете открытий современной физики повседневный взгляд на мир является иллюзией. Например, доказывается, что так как по данным физики повседневно воспринимаемые объекты, такие, как столы например, представляют собою сложные системы быстро движущихся мельчайших частиц, отделенных друг от друга относительно большими расстояниями, то представление о том, что они «действительно» обладают твердыми, непрерывными поверхностями,— не более чем иллюзия. Но, как уже часто отмечалось, подобное рассуждение — клубок ошибок. В основе его лежит ошибочное предположение, в соответствии с которым считается, что общепризнанная неприменимость таких терминов обычного языка, как «твердое», «крепкое», «непрерывное» (взятых в их повседневном значении), на микроскопическом уровне исключает также возможность их правильного употребления для характеристики таких макроскопических объектов, как столы7.

В своем рассуждении Берлин совершает ту же самую ошибку, так как он отвергает ответственность людей за те их поступки, которые были детерминированы биологическими или психологическими условиями, только на том основании, что ответственность (в том же самом смысле этого слова) не может быть приписана этим условиям. Тем не менее это эмпирический факт, столь же достоверно засвидетельствованный, как и любой другой факт, что люди мысленно взвешивают различные альтернативные возможности своего поведения и производят выбор между ними; и все наши прошлые и будущие открытия физиологических и психологических условий, при которых совершается этот обдуманный выбор, не могут быть использованы (без риска впасть в вопиющее логическое противоречие) для отрицания самого факта этого выбора.

Уместно отметить, с другой стороны, что вопрос о том, является ли данный конкретный индивид действительно ответственным за свои поступки или мы только ошибоч-по считаем его ответственным за них, может быть решен только опытным путем. Мы можем, например, обнаружить, что некоторый человек по-прежнему остается мелким вором вопреки всем нашим попыткам исправить его с помощью мер наказания и поощрения и вопреки его, по-видимому, серьезным намерениям вступить на честный путь. Тогда можно было бы решить, что он страдает от какого-то легкого психического расстройства и не может контролировать свои действия, и было бы ошибочным продолжать считать его ответственным за них. Но это отнюдь не снимает фактического различия между действиями, контролируемыми и не контролируемыми человеком, равно как данное различие не становится мнимым тогда, когда мы открываем, при каких условиях приобретается и проявляется эта способность контролировать свои поступки. Короче, человека вполне правильно принимать за ответственную в моральном отношении личность, если он ведет себя так, как ведет себя нормальпая личность, и данная характеристика остается верной даже и тогда, когда органические и физиологические условия моральности его поведения оказываются вне его контроля во всех тех случаях, когда он действует как ответственное лицо.

б) У Бёрлипа есть и второй аргумент, который он направляет против детерминизма. Он утверждает, что безотносительно к истинности детерминистической концепции она не влияет на мышление большинства людей. Если бы дело обстояло иначе, то, по его мнению, язык, используемый людьми в моральных оценках и проповедях, был бы весьма отличен от их нынешнего языка. Ибо в общепринятом употреблении этого языка люди исходят из молчаливо допускаемой предпосылки, что человек свободен решать и действовать отлично от того, как он решает и действует в данных обстоятельствах. Однако, заключает Берлин, если бы мы действительно верили в детерминизм, то наша обычная моральная терминология была бы неприменимой, а наш моральный опыт — не поддающимся осмыслению 8.

Давайте же исследуем это положение, утверждающее, что последовательный детерминизм не может пользоваться общепринятой моральной терминологией в ее обычных значениях.

1)            Если мы оценим данное утверждение на основе действительных фактов, хотя относящийся к этому материал никогда систематически не собирался и имеющаяся в нашем распоряжении информация, безусловно, не может считаться исчерпывающей, то необходимо сказать, что многое из того, что мы знаем по этому вопросу, решительно опровергает это высказывание Берлина. Язык многих страстных приверженцев религии, не говоря уже о таких философах, как Спиноза, дает нам некоторое основание считать, что вопреки своей явной и чистосердечной приверженности к самому последовательному детерминизму, они не испытывали никаких психологических трудностей, когда делали обычные моральные оценки. Приведем только один пример. Епископ Боссюэ составил свое «Рассуждение о всемирной истории» с целью дать в руки дофину руководство для поведения, подобающего принцу королевской крови, однако в конце он объявляет: «...обширная цепь частных причин, которые приводят к расцвету и упадку империй, зависит от решений Божественного Провидения. Высоко в небе Бог управляет судьбами всех царств. Каждое человеческое сердце у Него в руках. Иногда Он сдерживает страсти, иногда Он дает им волю, возбуждая человечество. Так Бог приводит в исполнение Свой грозный приговор в соответствии с вечными законами. Это Он готовит финал, приводя в действие самые далекие причины, это Он наносит страшные удары, эхо которых слышно повсюду. Итак, Бог правит всеми народами» 9.

Боссюэ считал, что примирение божественного всемогущества с фактом человеческой свободы является одной из потусторонних тайн. Но как бы там ни было, по-видимому, он не испытывал никаких затруднений, принимая провиденциальную, а там самым и детерминистическую концепцию истории, и вместе с тем, употребляя обычный язык морали (в полном противоречии со взглядами Берлина), для того чтобы выразить известные моральные характеристики.

2)            Предположим, однако, что Бёрлин прав, думая, что если бы мы действительно приняли последовательный детерминизм, то значения терминов в нашем языке морали существенно бы изменились. Что это доказало бы? Уместно напомнить подобные ситуации в других областях мысли, где значения, ассоциированные с различными языковыми выражениями, были модифицированы в результате принятия новых теорий. Так, большинство образованных людей сегодня принимает гелиоцентрическую теорию планетарного движения, и хотя они и продолжают использовать такие термины, как «восход солнца» и его «заход», они не применяют их в том смысле, который они имели, когда господствовала теория Птолемея. Тем не менее некоторые из сторон явлений, которые были обозначены этими терминами в тот период, когда последние ассоциировались с геоцентрическими идеями, не утратили полностью своего значения даже теперь: во многих случаях при наблюдении или анализе явлений вполне правомерно описывать факты, говоря, что солнце встает на востоке и заходит на западе. Очевидно, мы научились использовать терминологию такого рода, выражая с ее помощью мысли, все еще сохраняющие свою правильность, и не связывая себя с другими мыслями, полностью зависящими от принятия геоцентрической теории.

Рассуждая аналогичным образом, можно сделать следующее заключение: если бы мы, по гипотезе Берлина, уверовали бы в детерминизм, то мы совсем не обязаны были бы отказываться на этом основании от разграничения между поступками, которые в обычном языке описываются как «свободно избранные», и поступками, не являющимися таковыми, равно как и от разграничения между теми чертами характера и личности, над которыми индивид осуществляет эффективный контроль, и теми, которые им не контролируются. И во всяком случае, даже если бы в результате предполагаемого изменения наших понятий произошли радикальные перемены в принятых в настоящее время значениях моральных терминов, то тем не менее все еще оставалось бы фактом, что на некоторые типы поведения можно повлиять с помощью наказаний и поощрений, а на другие — нельзя, что люди с помощью соответствующей дисциплины могут изменять и контролировать некоторые из своих побуждений, в то время как другие не подвластны их контролю, что некоторые люди могут предпринимать успешные попытки улучшить свое поведение, а другие — не могут и т. д. Короче, как наш повседневный язык морали с принятыми в нем обычными значениями моральных терминов, так и все различия в наших способностях совершать самые разнообразные поступки остались бы в значительной мере незатронутыми общим принятием детерминистической концепции. Отрицать это означало бы допускать в наше рассуждение чрезвычайно маловероятное предположение, а именно что простой факт уверования в детерминизм настолько изменил бы людей, что они стали бы почти неузнаваемыми по сравнению с тем, какими они были до перемены своих теоретических убеждений. Вера в детерминизм поэтому вполне совместима как логически, так и психологически с обычным использованием моральной терминологии и вменением моральной ответственности человеческим существам. Нам представляется, что эта пресловутая несовместимость может быть «доказана» только в том случае, если за основание доказательства берется сама доказываемая посылка, в соответствии с которой уже сам процесс моральной оценки исключает принятие детерминизма.

IV. Хотя ни один из аргументов, направленных против детерминизма, и не оказался убедительным, тем пе менее саму эту детерминистическую концепцию, если ее брать как всеобщий и необходимый принцип, нельзя считать ни доказанной, ни опровергнутой. Детерминизм как мировоззренческий принцип не может считаться доказанным, потому что, может быть, существуют бесконечные ряды событий, для которых мы не знаем детерминирующих условий; и, как показал наш анализ понятия «абсолютной случайности» (см. глава 10), по крайней мере логически вполне возможно, что для некоторых из этих событий действительно не существует определяющих условий. С другой стороны, данный принцип не может быть и полностью опровергнут, так как неудача нашей попытки найти определяющее условие какого-нибудь события не доказывает, что это условие вообще отсутствует. В соответствии со всем этим нельзя принять этот принцип в его строго универсальной форме как хорошо обоснованное обобщение о действительном мире.

Однако практическая (операционная) роль этого принципа, взятого как принцип казуальности, в научном исследовании особенно наглядно обнаруживается, когда он формулируется в виде регулятивного принципа. В этой своей форме он ставит перед положительной наукой одну из ее главных целей — а именно задачу раскрытия факторов, определяющих возникновение явлений. Детерминизм, рассматриваемый в качестве регулятивного принципа, несомненно, оказывается наиболее плодотворным тогда, когда ему придается более специализированная форма, а не то чрезвычайно обобщенное его выражение, которым мы до сих пор занимались. В своей конкретной форме детерминистический принцип должен указывать на те основные переменные, поиск которых должен быть организован в исследовании, ставящем своей целью установить определяющие условия возникновения событий данного типа. Так, лапласовское понимание детерминизма, рассмотренное нами ранее, представляет собой одну из таких специализированных формулировок общего принципа. Основные переменные, упоминаемые в ней,— это пространственные положения, моменты и силы. В течение длительного времени лапласовская формулировка служила руководящим принципом во всех физических исследованиях, хотя при случае даже и в физике в строгом смысле этого слова она заменялась другими специализированными выражениями детерминистического принципа. Аналогичным образом специализированные версии этого общего принципа весьма плодотворно используются в психологии и социальных науках — например, регулятивные принципы, которые в качестве факторов, определяющих возникновение различных явлений, берут наследственность, воспитание, способы производства или социальную стратификацию.

Хотя такие специализированные поисковые принципы плодотворны только в известных пределах, хотелось бы со всей определенностью подчеркнуть, что ограниченная ценность любого из них не может явиться основанием для отбрасывания детерминизма как общего регулятивного принципа. Догматическая приверженность к некоторой из его специальных форм, несомненно, часто препятствовала прогрессу науки; так же бесспорно и то, что некоторые частные версии этого принципа использовались для защиты порочной социальной практики. Тем не менее отбросить детерминистический принцип как таковой означает выйти из науки. Как бы остро мы ни осознавали богатство областей человеческого опыта и как бы серьезно нас ни беспокоила опасность использования результатов науки в порочных целях создания препятствий на пути развития человеческой личности, представляется совершенно невероятным, чтобы нам каким-то образом могло помочь прекращение объективного исследования тех условий, которые определяют личность и поступки человека. Тем самым мы закрыли бы дверь перед прогрессирующим освобождением от иллюзий, освобождением, являющимся результатом знаний, приобретаемых в такого рода исследованиях.