А. М. Носков, доктор исторических наук. 1991 г.

В этой войне все было неожиданным: ее начало, ход, результаты и, наконец, то, почему она возникла. Сейчас, полвека спустя, на эти вопросы стало отвечать легче... Сама по себе Финляндия не представляла значительной опасности для Советского Союза. Однако исторический опыт говорил о том, что ее вооруженные силы и особенно территория, имевшая общую границу с СССР на протяжении 1400 км (1/3 всей западной границы Советского Союза), при определенных условиях могли быть использованными в антисоветских целях какой-либо из великих держав или враждебной СССР коалицией.

Причем особой опасности подвергался крупнейший политический и военно-экономический центр страны — Ленинград: сухопутная граница проходила от него всего лишь на расстоянии артиллерийского выстрела, а подходы со стороны моря были слабо защищены.

Такую опасную близость Ленинграда к границам в целом сознавало и финляндское руководство, в том числе и маршал Г. Маннергейм.

«Когда Выборгский округ еще в 1811 г. был присоединен царским правительством к Финляндии,— писал он в мемуарах,— то многие придерживались той точки зрения, что граница пролегает слишком близко к городу на Неве. Этого мнения придерживался государственный секретарь граф Ребиндер, а также мой прадед государственный советник К- Е. Маннергейм».

Беспокойство Советского Союза за безопасность своих северных границ возрастало по мере усиления международной напряженности и расширения агрессии фашистской Германии, которая уже с середины 30-х гг. стала уделять повышенное внимание Финляндии, занимавшей важное стратегическое положение в Прибалтийском регионе. Было очевидно, что Хельсинки, завороженные идеей создания «Финляндии до Урала», совершенно открыто взяли курс на сближение с фашистским рейхом. «Тень Гитлера», по образному выражению У. К- Кекконена, стала распространяться и на Финляндию.

Весной 1938 г., когда Германия насильственно присоединила к себе Австрию, Советское правительство обратилось к Финляндии с просьбой начать переговоры о принятии мер, которые бы обеспечили безопасность северо-западных границ СССР. Однако в Финляндии не проявили интереса к установлению добрососедских отношений с СССР. Напротив, народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов был вынужден привлечь внимание посланника Финляндии в Москве на то, что «ни в одной стране пресса не ведет так систематически враждебной нам кампании, как в Финляндии. Ни в одной соседней стране не ведется такая открытая пропаганда за нападение на СССР и отторжение его территории, как в Финляндии». Исторический же опыт напоминал о том, что немецкие милитаристы уже использовали в 1918 г. территорию Финляндии в антисоветских целях.

Между тем угроза новой мировой войны стремительно нарастала. Генеральный штаб РККА и командование ЛенВО, как показывает анализ документов, и после заключения советско-германского договора продолжали считать фашистскую Германию своим основным противником, особенно после того, как вермахт после польской кампании вышел непосредственно к западным границам СССР. Попытки же Советского правительства найти решение проблемы обеспечения совместно с Финляндией безопасности Ленинграда по-прежнему не встретили в Хельсинки поддержки.

Подписанные 23 августа 1939 г. секретные советско-германские соглашения не только не снимали, но, напротив, обостряли эту опасность с севера, способствовали изоляции Советского Союза и толкали Советское правительство подчас на недостаточно обдуманные и опрометчивые шаги.

В ходе переговоров советское руководство выдвигало самые различные предложения об обеспечении безопасности Ленинграда и советско-финляндской границы — заключение между обеими странами общего договора о взаимной помощи в обороне Финского залива, принятие Финляндией обязательства сопротивляться агрессии Германии, перенос на расстояние 70 км границы от Ленинграда, обмен территориями, создание на полуострове Ханко или на прилегающих к нему островах советской военной базы, обоюдное разоружение укрепленных районов на границе и т. д. Однако финская сторона не проявляла заинтересованности к поискам компромиссных решений. Поэтому Советское правительство уже в середине 1939 г. не исключало возможности срыва переговоров и военного столкновения с Финляндией.

Летом 1939 г. Главный военный совет Красной Армии рассмотрел подготовленный Генеральным штабом под руководством Б. М. Шапошникова план военных действий с Финляндией. План реалистически учитывал складывающуюся обстановку. Признавалась возможность прямой поддержки Финляндии со стороны Германии, Англии, Франции, а также Скандинавских стран. Поэтому считалось, что реализация военных задач явится «далеко не легким делом, требующим нескольких месяцев напряженной и трудной войны». Для военных действий с Финляндией предлагалось использовать не только войска Ленинградского военного округа, но и дополнительные силы. Подавляющую часть из них намечалось применить для нанесения удара на Карельском перешейке. Однако И. В. Сталин подверг этот план резкой критике за переоценку возможностей финской армии и отверг его. Новый план было поручено разработать командованию ЛенВО (К. А. Мерецкову). Однако попытки мирного решения конфликта продолжались.

Чтобы подчеркнуть крайнюю заинтересованность советского руководства в обеспечении безопасности Ленинграда, 12 октября 1939 г. в переговорах с финляндской делегацией, возглавляемой Паасикиви — финским посланником в Швеции, приняли участие И. В. Сталин и В. М. Молотов. Взамен чрезвычайно важной для обороны Ленинграда приграничной полосы Советское правительство соглашалось уступить Финляндии вдвое большую территорию в Советской Карелии.

Характерно, что переговоры, хотя они и носили сугубо конфиденциальный характер, проходили в обстановке прямого вмешательства западных держав и скрытого — со стороны фашистской Германии. Министр иностранных дел Финляндии Э. Эркко регулярно информировал о ходе переговоров германского посланника в Хельсинки В. Блюхера. Таким образом, направленность тех мер предосторожности, которые СССР выдвигал против возможного нападения фашистской Германии, сразу же становилась известной в Берлине: было очевидным, что финское руководство смотрело на Советский Союз как на «единственного вероятного противника», в борьбе с которым планировалось опираться как на западные державы, так и на фашистский рейх. Поэтому не случайно, что в июне 1939 г. в Финляндию прибыл главнокомандующий английской армией генерал У. Кирк. Он совершил инспекционную поездку на Карельский перешеек и одобрительно отнесся к отказу финских правящих кругов от сотрудничества с СССР в вопросах безопасности. Две недели спустя в Финляндию приехал начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер, который первым делом совершил поездку на Карельский перешеек, где ознакомился с возводимыми укреплениями, расположенными в непосредственной близости от советской границы. Затем он выехал в Лапландию — стратегически важный район Заполярья. Было ясно, что высокопоставленного представителя вермахта интересовали ленинградское и мурманское направления, за которые советское командование особенно опасалось.

Однако было бы упрощением объяснять негативное отношение Хельсинки к взаимопониманию с СССР в области безопасности границ только классовыми мотивами, стремлением правящих кругов Финляндии к сотрудничеству с агрессивными антисоветскими силами в том тревожном 1939 г., когда еще не закончился процесс расстановки сил перед основными событиями второй мировой войны, когда межгосударственные отношения подвергались коренной ломке, а в мировой общественности царили неуверенность, взаимная подозрительность и недоверие. Этот дух взаимного недоверия незримо присутствовал и за столом советско-финляндских переговоров. Озабоченность финской стороны за суверенитет страны особенно усилилась после вступления советских войск в сентябре 1939 г. в Польшу и Эстонию, а в октябре — в Латвию и Литву. В Хельсинки и на Западе считали, что «Россия настолько далеко продвинулась в глубь Балтики, что баланс сил здесь оказался нарушенным».

Особое беспокойство среди правящих кругов Финляндии вызвал заключенный Советским Союзом договор о взаимопомощи с Эстонией. Его здесь расценили как «акт потери самостоятельности Эстонии». «Под влиянием внешней силы и под давлением военщины,— сообщил 11 октября секретарь советского военного атташе в Финляндии,— правительство заняло, в связи с заключением договора о взаимопомощи с Эстонией, недружелюбное отношение к СССР. Этой внешней силой, не исключено, является Германия. В договоре о дружбе с Германией в потенции раздел Финляндии между СССР и Германией — так думают финны о советско-германском договоре».

Большое влияние на атмосферу взаимоотношений сторон оказала и внутренняя обстановка в Советском Союзе, где со второй половины 30-х гг. развернулись массовые репрессии. У зарубежной общественности, особенно в граничащих с СССР странах, создавалось впечатление, что «режим Сталина» поколеблен, «международное значение СССР ослаблено». «Расстрел же маршала М. Н. Тухачевского и других представителей высшего советского командования настолько ослабил русскую армию, что ей грозит полный развал и деморализация». Отсюда наиболее экстремистские и влиятельные деятели в правящей верхушке Финляндии делали вывод, что, опираясь на помощь и поддержку других империалистических держав, «Финляндия может успешно воевать против СССР». 28 октября 1939 г. финские разведывательные органы представили руководству страны документ с оценкой состояния и перспектив советско-финляндских отношений. Считалось, что «вероятность войны очень велика». Однако «способность высшего советского командования выполнять свои обязанности в условиях современной войны вызывает сомнение». Делался вывод: «В настоящий момент Красная Армия не готова к действиям. Вряд ли она вступит в бой даже с более слабым противником». Поэтому допускалось, чтобы «его (т. е. СССР. — Авт.) требования (об укреплении безопасности Ленинграда.— Авт.) оставались на бумаге». Исходя из этого, финляндское правительство в ходе переговоров решило усилить жесткость позиции по отношению к Советскому Союзу. В напутственной записке В. Таннеру, включенному в состав финской делегации, Эркко 31 октября писал: «Все великие державы без исключения предостерегают нас. Нам надо стоять непоколебимо. Я знаю, что ты сделаешь так, но сможет ли П. (Паасикиви.— Авт.)». Неделю спустя Эркко без ведома парламента дал указание финляндской делегации прекратить переговоры, цинично заметив при этом, что у нее есть «более важные дела».

Между тем опасение советского военно-политического руководства за безопасность северного фланга своей страны было вполне реальным: сразу же после завершения польской кампании гитлеровское командование приступило к подготовке операции «Норд»—оккупации Дании и Норвегии, с тем чтобы захватить в Северной Европе стратегические плацдармы, занимавшие господствующее положение по отношению к Финляндии, Советскому Заполярью и Северной Атлантике.

Крайняя напряженность в советско-финляндских отношениях в условиях уже начавшейся второй мировой войны привела к интенсивным военным приготовлениям на границе соседних стран. Карельский перешеек стал превращаться в военный плацдарм с учетом сосредоточения и развертывания на нем крупных группировок войск. С финской стороны широким фронтом велись работы по сооружению трехполосной системы укреплений, начатой еще в 1927 г. и получившей впоследствии название «линии Маннергей-ма». Для ее строительства направлялись десятки тысяч человек, в том числе студенты и члены различных военизированных организаций. Эта линия протянулась от Финского залива до Ладожского озера, имея глубину почти в 90 км. В систему укреплений входило 67 железобетонных дотов и 606 дзотов, соединенных ходами сообщений с 800 подземными укрытиями и казематами, а также другими бетонированными сооружениями. Подступы к долговременным укреплениям прикрывались противотанковыми препятствиями и 330-километровыми проволочными заграждениями. Расчет делался на то, чтобы с помощью этих укреплений сковать в ходе боевых действий советские войска на продолжительное время до прихода внешних сил с запада.

Осенью 1939 г. в Финляндии начались крупнейшие в истории страны военные маневры, носившие характер непосредственной подготовки к войне. В них принимали участие почти вся армия, часть резервистов и военизированная шюцкоровская организация. На учения были приглашены военно-дипломатические представители всех стран, кроме Советского Союза. В задачах, поставленных перед войсками, предусматривалось, что противник находится на востоке. «Эти учения, которые начались 14 октября,—вспоминал Маннергейм,— способствовали всеобщей мобилизации в скрытой форме. Приграничные районы были освобождены от гражданского населения, а жители городов, находившихся в зоне опасности, частично эвакуировались».

Примерно такая же обстановка складывалась и по другую сторону границы: перед командованием ЛенВО ставилась задача «полного освобождения Карельского пограничного участка от гражданского населения», для чего «в течение 1939—1940 гг. нужно было выселить еще 3572 хозяйства». Посетивший в середине 1939 г. Карельский перешеек народный комиссар обороны К- В. Ворошилов приказал: «Установить виды тревог и что по ним делают войска», составить «план эвакуации детей и жен начальства с началом войны из укрепленных районов (приграничная полоса). Построить убежища для семей», разработать «инструкцию, как выходить в район прикрытия по боевой тревоге» и т. д.

Советско-финляндские отношения продолжали ухудшаться, и Советское правительство наряду с переговорами стало готовить и военный вариант решения затянувшегося конфликта. 24 октября командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга Мерецков представил К. Е. Ворошилову «План операции против Финляндии», в основу которого были положены следующие соображения: войска округа под прикрытием Краснознаменного Балтийского и Северного флотов должны были одновременно вторгнуться на территорию Финляндии на Карельском перешейке, Видлицком, Мурманском, Кандалакшском, Кемьском и Ребольском направлениях с «целью растащить группировку сил противника и во взаимодействии с авиацией нанести решительное поражение финской армии». Главные силы войск округа с Вид-лицкого направления и с Карельского перешейка «громят главную группировку финской армии в районе Сотовала, Виипури и Кяка-сальми (Кексгольм)».

Советское командование в спешном порядке стало перебрасывать войска к границам Финляндии. Переданная в распоряжение Ленинградского округа 7-я армия в составе 19-го и 50-го стрелковых корпусов заняла позиции к северу от Ленинграда, передислоцированная из Прибалтики 8-я армия и вновь созданная 9-я армия разместились в западной части Карелии, а мурманская армейская группа, преобразованная после усиления ее некоторыми соединениями и частями в 14-ю армию, выдвигались к границе в Заполярье.

Таким образом, ставя задачу «растащить группировку сил противника», советское командование само распыляло свои силы и средства по многим направлениям, большинство которых было бесперспективно для достижения конечных целей и не было приспособлено для действий крупных соединений с тяжелым оружием.

У южных границ Финляндии и в ладожской Карелии происходило интенсивное передвижение войск. В период между 21 октября и 26 ноября Балтийский Краснознаменный флот, по данным финской разведки, «провел четыре учения подводных лодок н торпедных катеров и в ноябре — пять маневров с участием крейсеров или линейных кораблей».

В условиях возрастания напряженности с той и другой стороны участились случаи нарушения воздушных границ. Только в августе о таких нарушениях советские пограничники докладывали несколько раз. В свою очередь, по утверждению финской стороны, в течение двух предвоенных месяцев советские самолеты нарушали воздушное пространство Финляндии 52 раза.

26 ноября Советское правительство официально заявило в ноте о том, что в этот день финская артиллерия подвергла обстрелу советскую территорию у деревни Майнила, что привело к человеческим жертвам. В связи с этим предлагалось отвести финские войска от границы на 25—30 км.

В ответной ноте, полученной в тот же день из Хельсинки, утверждалось, что «упомянутые выстрелы были произведены... с советской пограничной стороны». В отношении же отвода финских войск от границы говорилось, что финляндское правительство «готово приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы». В таком случае Ленинград подвергся бы еще большей опасности: советские войска оказались бы у его пригородов. В ноте предлагалось также, «чтобы пограничным комиссарам обеих сторон на Карельском перешейке было поручено совместно провести расследование по поводу такого инцидента».

Из ответной ноты советское руководство сделало выводы, что в Хельсинки не хотят решать конфликт политическими средствами, т. е. переговорами, что противоречило «требованиям пакта о ненападении», заключенного в 1932 г. между Финляндией и СССР, и делаются попытки и «впредь держать Ленинград под угрозой».

Здесь сразу же следует признать, что в самом начале советско-финляндской войны кроется еще много неизвестного. Однако исходя из анализа имеющихся сейчас документов можно предположить, что Сталин и его ближайшее окружение до последнего момента надеялись на возможность достижения компромисса методом переговоров. Первые наметки «военной альтернативы» стали выявляться где-то в середине 1939 г., до заключения советско-германского пакта, и четко определились в конце октября — начале ноября, когда, по мнению Москвы, все возможности для переговоров были исчерпаны и Сталин с безысходностью заключил: «Нам придется воевать с Финляндией...»

Решение о применении силы привело к поспешному развертыванию сил и средств для «операции против Финляндии». Войска и операционные направления были практически не готовы для ведения боевых действий на чрезвычайно сложном североевропейском театре военных действий, да еще в условиях необычайно суровой зимы.

Но тут возникает противоречие: если Сталин принял решение воевать в конце октября, то как же тогда расценивать инцидент с артиллерийским обстрелом советских войск у деревни Майнила, который произошел месяц спустя? Что это: повод начать войну?

В ответной ноте правительство Финляндии отрицало причастность финских войск к обстрелу деревни Майнила, приведшему к гибели и ранению нескольких советских военнослужащих. При этом оно ссылалось на результаты расследования, проведенного финскими пограничниками. Ими было высказано предположение о том, что «дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне». В соответствии с советско-финляндской конвенцией о пограничных комиссарах 1928 г. правительство Финляндии предложило создать совместную комиссию по расследованию этого инцидента. Что касалось советского требования об отводе войск от линии границы, выдвинутого в ноте от 26 ноября, то в ответной ноте финнов предлагалось «приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы».

Й все же — кто произвел выстрелы, которые многие историки, и наши,- и зарубежные, считают детонатором начала советско-финляндской войны? Следует признать, что ответа на этот вопрос, подтвержденного официальными документами, пока нет ни у советской, ни у финской сторон. Вместе с тем вызывает недоумение отказ Советского правительства от совместного расследования инцидента, хотя и можно предположить, что в Кремле уже считали это бесполезным.

Однако зарубежные историки довольно единодушно утверждают, что этот инцидент был спровоцирован Сталиным и Молотовым, чтобы начать войну. И именно поэтому они и отказались от предложенного финнами его расследования. Допустим, что это так. Но в этом случае опять возникает вопрос. Если решение прибегнуть к силе было принято в октябре, то в октябре же можно было использовать в качестве детонатора любой пограничный инцидент — их было более чем достаточно. Можно объяснить и месячную паузу со времени принятия решения: необходимо было сконцентрировать войска, боевую технику, материальные средства и ,т. д. Но чем объяснить трехдневную паузу после майнильского инцидента? Зачем было терять три дня — 27, 28 и 29 ноября на ожидание ответа и посылку новых нот о денонсации договора о ненападении и разрыве дипломатических отношений, если все это было предрешено? Ведь в результате этого был потерян фактор внезапности, который в военном деле имеет большое значение. Если считать, что выстрелы были произведены по приказу Москвы, чтобы начать войну, то почему ее не начали сразу, т. в. 26 ноября? Здесь опять концы с концами не сходятся...

Вполне возможно, что майнильские выстрелы — это не просто детонатор, а скорее всего сигнал тревоги, призывавший к немедленному преодолению тупикового положения. В пользу такого предположения свидетельствует и докладная записка полпреда СССР в Хельсинки В. К- Деревянского В. М. Молотову от 17 ноября. В ней полпред в духе молотовских методов дипломатии рекомендует принять ряд мер для оказания давления на финнов с целью склонить их на уступки: создать обостренно напряженную обстановку на советско-финляндской границе, начать антифинляндскую кампанию в советской печати, организовать митинги и демонстрации советских трудящихся под соответствующими лозунгами. И действительно, 26 ноября у деревни Майнила разорвались снаряды, а на головы финских лидеров сразу же обрушился шквал критики, по Советской стране прокатились демонстрации и митинги.

Все это говорило о том, что в Москве создавшееся положение считали критическим: вермахт уже занял исходные позиции у границ СССР в центре Европы, а на одном из важнейших направлений— в Балтийском регионе и в целом на североевропейском театре военных действий продолжал оставаться незащищенный и легко уязвимый стратегически важный приморский фланг, который противники уже не раз использовали в антисоветских целях.

Однако в Хельсинки, возводивших свою молодую независимость в абсолют, не смогли уловить этого предельного накала в советско-финляндских отношениях и продолжали игнорировать жизненно важные национальные интересы своего великого восточного соседа. В это время министр иностранных дел Финляндии заявлял на заседании кабинета министров: «Я считаю, что даже в такой обстановке Россия не пойдет на нас войной». А. Ю. Пааси-киви, отправлявшемуся в Москву на переговоры, он рекомендовал: «Забудь, что Россия — великая держава».

О накаленности атмосферы в советско-финляндских отношениях в последних числах ноября говорит запись в дневнике заместителя наркома иностранных дел В. П. Потемкина. 29 ноября финский посланник в Москве Ирье-Коскинен был вызван в Народный комиссариат иностранных дел для вручения ему ноты о разрыве дипломатических отношений. Прочитав ноту, посол спросил: «Это разрыв?» После утвердительного ответа Потемкина он заявил, что 29 ноября, около четырех часов дня он получил из Хельсинки ноту, содержащую уведомление о согласии финляндского правительства на предложение СССР относительно «отвода финских войск от линии границы». На вопрос Потемкина, почему нота не была передана в НКИД, Ирье-Коскинен объяснил, что «одновременно с нотой им было получено из Хельсинки указание — подождать дополнительных инструкций, которые должны сегодня же быть присланы в виде шифрованной телеграммы... В этот момент,— пишет далее Потемкин,— был звонок из финляндской миссии; после разговора финляндский посланник сообщил, что обещанная шифротелеграмма уже прибыла и он дал указание немед ленно ее расшифровать. Посланник спросил меня, не сочтем ли мы возможным сегодня же получить от него прибывшую ноту финляндского правительства? Я ответил, что, по моему мнению, врученная посланнику нота В. М. Молотова исчерпывает все вопросы, которые стояли между Советским правительством и нынешним правительством Финляндии».

В ноте, которую Ирье-Коскинен все же переслал в НКИД, указывалось, что, учитывая озабоченность советской стороны безопасностью Ленинграда, финляндское правительство готово договориться об отводе своих войск «на такое расстояние от Ленинграда, при котором нельзя было бы говорить, что они угрожают безопасности этого города».

Конечно, в Москве теперь уже не было уверенности, что в создавшейся критической обстановке у советских границ в Хельсинки опять не прибегнут к тактике проволочек и недостаточного понимания интересов безопасности СССР в североевропейском регионе. И все же появившийся шанс урегулирования конфликта политическими средствами был упущен, на этот раз Москвой, которая сделала ставку на крайнее средство — вооруженное насилие.

30 ноября в 8 часов утра после артиллерийской подготовки советские войска перешли границу с Финляндией. Началась война. Какая же задача ставилась перед Красной Армией? Покорить Финляндию?

Есть все основания полагать, что в данном случае изменились лишь средства достижения цели, сама же цель по существу осталась прежней: принудить Хельсинки к конструктивному компромиссу, достаточному для обеспечения безопасности северо-западных границ СССР, т. е. как по Клаузевицу: война для Москвы становилась продолжением прежней политики, но иными средствами. А средства были локальными — только войска Ленинградского военного округа, что, по замыслам Москвы, было достаточным для разгрома основных сил финской армии и принуждения Хельсинки к переговорам.

Об этом, в частности, говорилось и в директиве начальника политуправления ЛенВО, написанной в старом «эмоциональном стиле» и подписанной за день до начала войны. В директиве говорилось, что финляндское правительство «превратило Финляндию в плацдарм для нападения на нашу социалистическую Родину» и «вопреки воле народа... отказалось заключить договор с Советским Союзом». «Задача Советского правительства ясна,— говорилось в директиве.— Мы хотим обеспечить безопасность нашей Родины, хотим дружбы с финским народом». Предлагалось «разоблачить ложь финских и иных дипломатических шулеров, которые кричат, что Советский Союз хочет советизировать Финляндию, включить ее в состав СССР». Подчеркивалось, что «мы идем не как завоеватели, а как друзья финского народа... Красная Армия поддержит финский народ, который стоит за дружбу с Советским Союзом и хочет иметь свое финляндское, подлинно народное правительство».

Однако не просматриваются ли в самой директиве, в фактах создания «правительства Куусинена» и формирования на территории СССР корпуса «Финской народной армии» замыслы изменить государственный строй Финляндии после ее поражения?

Думается, что главная задача состояла прежде всего в изменении политики Хельсинки. Причем политические средства уже давно стали составной частью вооруженной борьбы и войны в целом, локальная она или нет. И как средство политического давления «правительства Куусинена» в какой-то степени себя оправдало: в Финляндии вскоре было создано новое правительство, которое согласилось вести переговоры на условиях, принятых «правительством Куусинена»1. Однако мне думается, что в целом это был крупный просчет в оценке внутреннего положения в Финляндии. Как это часто случалось при Сталине, желаемое выдавалось за действительность.

В первые дни декабря советские войска имели некоторый успех. Однако противник по мере их продвижения наращивал свое сопротивление как по силам, так и по активности и сложности оборонительных сооружений на пути наступающих. Одновременно противник развил активную диверсионно-партизанскую деятельность в ближайшем тылу Красной Армии, а на флангах создал гарнизонные узлы сопротивления.

В беспрерывных боях, проходивших днем и ночью в тяжелейшей обстановке лесного боя, глубокого снега и больших морозов, наши войска, значительная часть которых была в летнем обмундировании спешно переброшена из Украины и Белоруссии, несли большие потери от огня противника и обморожений. Снабжение частей и соединений было нарушено: на многочисленных дорогах возникли километровые пробки из транспорта и боевой техники. Танки увязали в снегу и останавливались перед многочисленными препятствиями. Некоторые соединения (например, 44 сд) попадали в окружение, а личный состав, утратив значительную часть боевой техники, пытался мелкими группами пробиться к госгранице.

На вооружении частей не было такого мощного средства лесного боя, как пистолет-пулемет и миномет, личный же состав не имел лыж и был лишен возможности маневра вне дорог. Чувствовалось незнание противника и его тактики. Красная Армия вынуждена была учиться на войне и в процессе боев накапливать опыт, имея в большинстве своем молодые, малоопытные командные кадры и наспех призванный из запаса рядовой и младший командный состав. Поэтому попытка командования с ходу прорвать главную полосу линии Маннергейма на Карельском перешейке не имела успеха. Стало очевидным, что первоначальные планы оказались нереальными: для завершения кампании требовались специальная подготовка, выработка новой тактики, оснащение войск автоматическим оружием, формирование лыжных подразделений, совершенствование управления войсками и налаживание взаимодействия между видами и родами вооруженных сил.

В начале января 1940 г. был отдан приказ о переходе к обороне и произведена реорганизация войск. ЛенВО превращался в Северо-Западный фронт (командующий командарм 1-го ранга С. К- Тимршенко). Вместо армейской наступательной операции теперь планировалась фронтовая, в основном усилиями 7-й и 13-й армий. Война приняла затяжной характер. Войска и штабы приступили к тщательной подготовке, к решительным операциям по прорыву линии обороны противника. В это время для боевых действий на Карельском перешейке были характерны небольшие стычки подразделений и частей, велись частные операции, производилась артиллерийская и авиационная подготовка предстоящего наступления.

Боевые действия на направлениях севернее Ладожского озера в этот период носили более активный характер, однако и они не приводили к решительным результатам.

«Сталин,— вспоминал Мерецков,— сердился: почему не продвигаемся? Неэффективные военные действия, подчеркивал он, могут сказаться на нашей политике. На нас смотрит весь мир. Авторитет Красной Армии —это гарантия безопасности СССР. Если застрянем надолго перед таким слабым противником, то тем самым стимулируем антисоветские усилия империалистических кругов».

Так оно и произошло. Западная пресса стала открыто высказывать надежды на то, что этот конфликт вполне может привести к созданию единого фронта против СССР. Союзные правительст ва, писал впоследствии английский генерал Алан Брук, «с азартом охотников на зверя» принялись за создание нового фронта в Северной Европе. Французские государственные деятели с энтузиазмом взялись за разработку планов «низвержения советского гиганта с его глиняных ног». Английский историк Л. Вудворд рассказывает, каким образом западные страны намеревались с помощью советско-финляндского военного конфликта подтолкнуть фашистскую Германию к войне против Советского Союза. Прежде всего предполагалось запугать Швецию, Норвегию и частично Германию угрозой «неминуемой советской экспансии» в Швецию и Норвегию. Опасаясь за свои позиции на Балтике и в Северной Европе в целом, а также за подвоз шведской железной руды, Германия, по расчетам западных стратегов, «попросит Швецию дать возможность защитить ее» от русских и, таким образом, ввяжется в вооруженную схватку с Советским Союзом. Это, в свою очередь, должно было привести к распылению сил рейха и ослаблению угрозы его вторжения во Францию и Англию.

2 и 3 января 1940 г. заседания английского военного кабинета были полностью посвящены обсуждению планов возможной интервенции западных союзников в северные районы Скандинавского полуострова, Южную Норвегию и Южную Швецию. Эта интервенция должна была, с одной стороны, объединить Скандинавские страны с Финляндией в их борьбе против СССР, а с другой — создать угрозу на северном фланге Германии, лишить ее поставок руды из Швеции и, таким образом, вынудить гитлеровское командование пойти на «распыление сил», т. е. высадку -своих войск в Северной Европе.

В представленном правительству имперским генеральным штабом меморандуме говорилось, что «в настоящее время невозможно определить, является ли Россия действительно партнером Германии, или же она ведет самостоятельную игру... Однако при определении нашей стратегии в создавшейся обстановке будет единственно верным решением считать Германию и Россию как партнеров». Такую же мысль высказал заместителю комиссара иностранных дел СССР В. Потемкину английский посол в Москве Си-идс в конце декабря 1939 г.: «Сейчас оно (т. е. английское правительство.— Авт.) вынуждено констатировать, что фактически с каждым днем все определеннее Советский Союз выступает в качестве союзника Германии». Исходя из этого, англо-французское командование приступило к разработке плана помощи Финляндии путем атаки России «по возможности с больших направлений и, что особенно важно, бомбардировки Баку — района добычи нефти, чтобы вызвать серьезный государственный кризис в России».

Сталин, как показали факты, имел все основания опасаться за авторитет Красной Армии. В частности, в одной из бесед в конце декабря 1939 г. второй секретарь посольства США в Москве Болен заявил, что «по мнению иностранных военных атташе в Москве, самая критическая оценка советских вооруженных сил, имевшая место до финского конфликта, кажется теперь пропагандой в пользу Советов. Ввиду такого неожиданного поворота дел, которого никто фактически не ожидал, в ряде стран возникает сильная тенденция увеличить активную помощь финнам, в частности американское правительство предлагает наладить регулярное снабжение финнов последними моделями самолетов... Немцы в Москве очень довольны и смеются. Они полагают, что чем больше русские завязнут в Финляндии, тем выгоднее это для Германии, так как последняя тогда будет иметь Советский Союз в своих руках и сможет выставить требования любого экономического и политического характера, угрожая в противном случае оказанием неофициальной помощи Финляндии».

11 февраля 1940 г. войска фронта перешли в наступление. Начался заключительный этап советско-финляндской войны. Невиданная по ожесточенности борьба развернулась по всему фронту. Преодолевая гранитные надолбы, противотанковые рвы и эскарпы, целые поля проволочных заграждений, противотанковые минные поля, завалы и засеки, разрушая доты, Красная Армия упорно вгрызалась в оборону финнов. «Русские,— писал Маннергейм,— на этот раз научились организовывать взаимодействие войск... Артиллерийский огонь прокладывал путь пехоте. С болыйой точностью им управляли с аэростатов и боевых машин. Так как русские не экономили ни на пехоте, ни на танках, масштабы их потерь были ужасающими».

Тактика противника заключалась в том, чтобы, используя военно-географические особенности Карельского перешейка, применяясь к условиям местности и опираясь на заранее подготовленные рубежи, вести упорную оборону с частыми контратаками небольших подразделений во многих направлениях. Такими действиями планировалось измотать силы Красной Армии, ослабить их наступательный порыв и в конечном счете нанести им поражение.

17 февраля, опасаясь выхода советских войск в тыл Карельской армии, финскре командование начало отводить свои части. Разыгравшийся снежный буран, длившийся несколько дней, задержал продвижение наступающих и дал возможность противнику организованно занять вторую полосу обороны.

В конце февраля после короткой передышки и массированной артиллерийской подготовки Красная Армия перешла в общее наступление. Противник, оказывая упорное сопротивление, начал отход на 60-чилометровом фронте Карельского перешейка.

4 марта 70-я стрелковая дивизия комбрига М. Л. Кирпоноса по льду Выборгского залива обошла внезапно для финнов выборгский укрепрайон. 7-й армии под командованием Мерецкова был дан приказ захватить Выборг, который был штурмом взят советскими войсками. Оказавшись перед фактом полного уничтожения своих вооруженных сил, финское командование было вынуждено начать переговоры с Советским правительством о мире. 12 марта 1940 г. между СССР и Финляндией был заключен мирный договор, по которому военные действия прекращались по всему фронту с 12 часов 13 марта.

После урегулирования конфликта с Финляндией Советский Союз улучшил свое стратегическое положение на северо-западе и севере, создал предпосылки для обеспечения безопасности Ленинграда и Мурманской железной дороги.

* * *

Советско-финляндская война была самой длительной и кровопролитной войной в Европе до момента нападения фашистской Германии на СССР. Она длилась 105 дней, в то время как вермахт закончил кампанию в Польше за 36 дней, завоевал Норвегию за 50 дней, разгромил англо-французскую коалицию за 35 дней, захватил Югославию и Грецию за 21 день, а Данию за 2 дня.

Оккупировав почти всю Западную и Центральную Европу, вермахт потерял 211 600 человек (из них 40,5 тыс. убитых). Советская Армия потеряла в Финляндии 289 510 человек (72 408 убитых, 186 129 раненых, 13213 обмороженных, 17 520 пропавших без вести и 240 контуженных). Финские потери по официальным данным составили 25 тыс. убитых и 45 тыс. раненых, т. е. почти каждый третий человек в финской действующей армии был убит или ранен.

Несмотря на свой локальный характер, советско-финляндская война вслед за «польской кампанией» оказала большое влияние на развитие военно-политических событий в Европе в ходе начавшейся второй мировой войны. Она как бы на миг прояснила тот дисбаланс военной мощи в пользу фашистской Германии, который возник в результате раскола антифашистских сил как в каждой из европейских стран, так и в Европе в целом.

Проявившуюся неожиданно для мировой общественности слабость Красной Армии в наступательных действиях можно было, по словам Маннергейма, «сравнить с оркестром, которым плохо дирижируют, а потому инструменты действуют несогласованно». Подтвердились прогнозы зарубежных военных специалистов о том, что массовые репрессии, которым подверглись наиболее квалифицированные кадры командного состава Красной Армии, значительно ослабили военную мощь Советского государства. Огромные же потери, которые понесли Вооруженные Силы СССР в живой силе и технике, практически развязывали руки фашистского вермахта для активных действий против западных союзников. Об этом свидетельствует, в частности, разговор начальника отдела внешних сношений СССР полковника Осетрова с германским воздушным атташе в Москве 21 мая 1940 г.: «Успех германских войск на западе,— заявил он,— обеспечен нашей дружбой с вами». «Этого,— говорит он,— мы никогда не забудем. Перед отъездом в вашу страну я был у Гитлера, который мне сказал: «Помни, что Сталин для нас сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны забывать».

После неожиданного быстрого разгрома Франции в мае-июне 1940 г. перед гитлеровским военным руководством во весь рост встала дилемма: сосредоточить ли очередные усилия вермахта на выводе из войны Англии, чтобы до конца избавиться от всякой опасности с тыла в предстоявшем походе на Восток, или, оставив пока в стороне Британию, обрушиться на Советский Союз.

Слабость Красной Армии, проявленная в советско-финляндской войне, и военная мощь вермахта, продемонстрированная в «блицкриге» на Западе, дала Гитлеру основания для утверждения, что «русские вооруженные силы — глиняный колосс без головы». Близки к этому мнению были и другие руководители вермахта. Поэтому Гитлер предлагал немедленно использовать эту слабость и в июле 1940 г. настаивал на том, чтобы уже осенью этого года напасть на Советский Союз. Однако Кейтель и Йодль сочли этот срок совершенно нереальным ввиду неподготовленности вооруженных сил, районов сосредоточения и развертывания войск и неподходящих с точки зрения метеорологических условий. С этих пор гитлеровское руководство принялось за подготовку в кратчайшее время планов нападения на СССР, стараясь не упустить благоприятного для него момента.

«Если бы общее впечатление от успехов Советского Союза в финской войне,— считал Маннергейм,— не было таким неблагоприятным, то Германия вряд ли так низко оценила бы военный потенциал русского колосса, как это произошло, и вряд ли бы повторила ошибку Наполеона».

В целом ошибочный анализ западным и германским военнополитическим руководством хода вооруженной борьбы в советско-финляндской войне и особенно советского оборонительного потенциала вскоре привел к грубейшим просчетам в стратегическом планировании. Однако в зарубежной прессе, правда редко, давались и другие оценки опыта советско-финляндской войны и действий в ней Красной Армии. Перевод одной из статей, помещенной в шведской газете «Тейн» 29 марта 1940 г., К- Е. Ворошилов прочитал и поперек всей страницы синим карандашом написал: «Интересно. К- В.».

«Финско-русская война,— писал стокгольмский корреспондент Джеймс Эльдрайдж,— раскрыла больше секретов Красной Армии, чем любознательный узнал бы за 20 лет ее существования. За исключением нескольких незначительных операций, предпринятых на Дальнем Востоке, Красная Армия при всей своей неиспытан ности получила возможность пройти через свое первое действительное испытание на самом тяжелом поле битвы, которое она могла избрать во всей Европе, и столкнулась с первым серьезным противником — армией, состоящей, по всей вероятности, из лучших в мире солдат-одиночек. После этого кровавого испытания Красная Армия стала совершенно иной, чем та колеблющаяся масса, которая сначала вторглась в Финляндию. Но она никогда не достигла уровня финской армии».

Последовавшие события 1941—1944 гг. показали, что и фашистский вермахт значительно уступал финскому солдату и финской армии в искусстве ведения вооруженной борьбы в условиях Карелии и Заполярья.

Совершенно очевидно, что советско-финляндская война явилась для Красной Армии хотя и тяжелой, но в целом поучительной школой перед грядущим и более суровым испытанием — схваткой с фашистской Германией и ее союзниками, в том числе Финляндией.

Вместе с тем следует учесть, что Сталин делал все возможное, чтобы тень неудач не пала на него. Еще в ходе войны, а тем более с ее завершением он всячески пытался оправдать свои действия, единолично принимавшиеся им политические и стратегические решения, найти виновных.

Сразу же после войны был освобожден от должности наркома обороны К- Е. Ворошилов, снят с поста начальника Генерального штаба Б. М. Шапошников. Следует, однако, подчеркнуть, что Ворошилов не обладал полководческими качествами, он слабо знал военное дело, находился в плену устаревших представлений, навеянных опытом гражданской войны. Он не только не понимал изменившихся условий, необходимости перестройки армии на новых началах, ее коренной модернизации, но и всячески препятствовал этому. Его за это подвергали резкой критике М. Н. Тухачевский и другие военачальники, большинство из которых поплатились за это жизнью.

Ворошилов, конечно, несет огромную долю личной ответственности за провалы в армии. Но не он один. Особая вина падает на Сталина, который приблизил раболепствовавших перед ним К- Е. Ворошилова, С. М. Буденного, Л. 3. Мехлиса, Г. И. Кулика, Л. П. Берию и вместе с тем уничтожил наиболее подготовленные кадры армии. Своей некомпетентностью в военных делах он способствовал принятию ошибочных решений, сковывал Генштаб, связывал развитие военной мысли.

После подписания мира с Финляндией был принят ряд кардинальных мер по повышению боеспособности Красной Армии, но так. или иначе в начале Великой Отечественной войны многие ошибки и просчеты, наблюдавшиеся в ходе войны с Финляндией, были допущены вновь.

Исправляли их дорогой ценой...