Вызов «новой философии»

Поправение вчерашних приверженцев левого радикализма достаточно симптоматично для панорамы западной мысли 70—80-х годов нашего столетия. Но пожалуй, наиболее полное отражение этот процесс получил в сочинениях представителей «новой философии» во Франции. Как направление западной мысли, обладающее определенным единством, «новая философия» оформилась после серии бесед с молодыми литераторами и философами, организованных на радио «Франс-культур» в апреле 1976 г. журналистом Ж. Погамом. Самим же именем «новых философов» Ж.-М. Бенуа, М. Герен, А. Глюксман, Ж.-П. Долле, К. Жамбе, Г. Лардро, Ф. Левин, Ф. Немо и другие обязаны своему единомышленнику Б.-А. Леви, который назвал их так два месяца спустя на страницах редактируемого им издания «Литературные новости»г8. Сегодня это направление пользуется широкой популярностью не только во Франции, но и в других западных странах, а сочинения его сторонников активно переводятся п рекламируются Бывшие леворадикалы, смыкающиеся с консервативными кругами, притязают на создание новейшего варианта утверждения бессмысленности истории и проповедуют тщетпость попыток революционного изменения мира, хотя и не оставляют его либеральной критики.

Изложение собственного понимания истории «новые философы» обычно начинают с обличения грехов молодости и публичного покаяния. Они объявляют «ошибкой» события мая 1968 г., когда леворадикальное молодежное движение протеста достигло своего апогея. Еще в 1970 г. один из основоположников «новой философии» — Ж.-М. Бенуа выпустил книгу «Маркс мертв», в которой яростно критиковал не только само движение «новых левых», но и его идеологическую платформу, отрицающую устои западного общества2Э. Участники молодежного движения той поры, к которому примыкал и сам Бенуа, видели свои задачи сквозь призму маркузеанской утопии «новой чувственности», почитавшейся ими за последнее слово «марксизма». Сартр, Маркузе и Мао были для них выразителями «марксистского» понимания истории. Разочарование в прежних кумирах привело Бенуа, подобно другим «новым философам», к борьбе против учения Маркса, содержание которого объявляется им «устаревшим».

Ведущие представители «новой философии» по-разному обосновывают свой взгляд на историю как процесс, лишенный смысла, враждебный личпости и не позволяющий надеяться на лучшее будущее человечества. Чего только нет в их построениях: в причудливых сочетаниях вместе встречаются, казалось бы, совершенно непримиримые и полярно направленные тезисы экзистенциализма, фрейдизма, структурализма, «философии жизни» и «неомарксизма» франкфуртского образца 29 30. При этом сочинения различных представителей «новой философии» роднит постоянная — явная или скрытая — полемическая направленность против марксистского понимания смысла истории. «Новые философы» выступают в роли «раскаявшихся марксистов», прошедших школу Маркузе или Альтюссера, но избравших иную мировоззренческую перспективу.

Тема «репрессивности разума» обретает второе рождение в работах «новых философов», трансформирующих ее в миф о «патологии власти» в истории. «Новые философы» воспроизводят достаточно хорошо известные «клише» из арсенала Франкфуртской школы, меняя леворадикальный акцент на консервативно-либеральный. Они отчаялись в любых формах коллективного действия, коренного преобразования мира, но одновременно, наследуя критический пафос «неомарксизма», полагают важным непрекращающийся протест интеллектуала против любых наличных социальных структур с позиций общечеловеческих ценностей.

Предоставим слово самим «новым философам». Один из ведущих теоретиков этого направления — Б.-А. Леви говорит о связи философии и политики: «Философия не стоила бы и часа труда, если бы не принимала прежде всего форму и лик Политики» м. Отпыне, стало быть, основным для философии является вопрос о власти: «Известен старый философский вопрос: „Почему существует бытие, а не ничто?11 Но вот, возможно, новая проблема, которую нужно разрешить: ..Почему существует Власть, а не ничто11» 31 32. Если вся прежняя философия обращалась в первую очередь к выяснению соотношения бытия и сознания, то Леви предлагает обойти этот вопрос и прямо заняться анализом «патологии власти» в истории. Отрицая значимость вопроса о первооснове бытия, Леви, однако, не удается, по сути дела, уйти от его решения: пульсация духовных волевых начал, стремления к власти провозглашается основой всего, что происходит в истории.

Не рассматривая социальную обусловленность появления на арене истории того или иного типа политической организации, приверженцы «новой философии» видят в ней постоянное увеличение «патологии власти». С франкфуртскими теоретиками «повых философов» роднит понимаппе истории как «царства зла». Во втором томе «Онтологии революции», именуемом «Мир», К. Жамбе и Г. Лардро пишут: «И действительно, вся предшествующая история была до сих пор лишь процессом подавления, а эгоизм — ее непосредственный итог: если люди ощущают отсутствие контактов, разъединение, если они переживают себя как „Я“ в форме субъектов с противоположными интересами, антагонистическими устремлениями, если они смотрят друг па друга как волки, то это означает, что они никогда не были связаны между собой ничем, кроме отношений вымогательства и подавления» 33. Можно упрекнуть авторов этих строк в абстрактном обличении «зла истории», но важно увидеть и другое — их размышления отнюдь не беспочвенны: они итог постижения трагического «среза» существования человека в обществе, где властвуют социальные антагонизмы, тех реалий XX столетия, которые запечатлели попрание прав, свобод личности при господстве тоталитарных режимов и нависшую над человечеством угрозу его полного уничтожения в ходе ядерпой войны, экологических потрясений.

Власть для «новых философов» не есть какое-то единое, субстанциальное начало, последовательно, поступательно развертывающееся в истории. «Господин» для них не что иное, как сам мир в различных проявлениях. Апеллируя к наследию Макиавелли, Леви видит «Государя» повсюду: «Государь есть иное название для Мира. Господин — метафора реального. Не существует онтологии, которая не была бы политикой» 34. Леви и другие «новые философы» во многом следуют логике рассуждепий Ницше, но излагают мысли немецкого теоретика в редакции учения М. Фуко о «микрофизике власти». Центральная тема «позднего» Фуко — анализ общества в плане наличия в нем множества центров власти, закрепляемых языковыми структурами35. На наследие этого видного философа опираются сегодня постструктуралисты и «новые философы», возвещающие о неискоренимости «патологии власти» в истории 36.

Показательна сама логика рассуждений «новых философов» о неустранимости подавления человека со стороны власти. Философия сегодня, по мнению Леви, не может не быть пессимистичной: «В самом факте существования общества, возможно, и даже наверняка содержится нечто, обрекающее на рабство и горе. Есть, возможно, и даже без сомнения, нечто в самом факте совместного бытия людей, делающее Господина необходимым и неизбежным» 37. Если франкфуртские теоретики предполагали возможность такого состояния общества, когда утопия «новой чувственности» уничтожит всякое отчуждение, то «новые философы» утверждают его «вечность» и «неискоренимость».

В основе отчуждения, по Леви, находится постоянно присущее человеку желание, приводящее к рождению власти. Используя положения философии Ж. Лакана, соединившего в своем учении структурализм и фрейдизм, он пишет, что желание совечно власти38. Значит, немыслимый без желаний человек сам является в силу своей природы извечным носителем отчуждения. Отчуждение запечатлевается в объективных языковых структурах, манипулирующих поведенпем индивида 39. Точно так же рассуждают и другие теоретики «новой философии», видящие в истории царство отчуждения, которому нельзя положить конец. Ж.-П. Долле усматривает корень отчуждения в способности человека к подчинению наличной власти, «неосуществленном желании революции». Он утверждает, что «уничтожение частной собственности есть лишь необходимое условие уничтожения эксплуатации, не являющееся достаточным» 40. И здесь он прав: тому свидетельством различные проявления казарменного социализма. Дело, однако, не в том, чтобы провозгласить отчуждение вечным спутником человека, важно постигнуть его социальные корни, конкретно-исторические проявления.

Маркс, как известно, различал опредмечивание и отчуждение. Если опредмечивание человеком собственных «сущностных сил» всегда присутствовало в истории, то отчуждение, в его понимании, означает определенную форму такового, имеет место в классово-антагонистическом обществе, где человек подавлен обстоятельствами своего бытия. С переходом к социализму Маркс связывал преодоление отчуждения, однако история показала, что это происходит отнюдь пе автоматически. XX век породил новые общечеловеческие формы отчуждения, например научно-техническую и военную. В процессе построения социализма были допущены его деформации тоталитарного и авторитарного толка, давшие жизнь новым формам отчуждения, попрания достоинства человека. «Новые философы» подмечают многие реальные феномены, связанные с драмой исторического существования индивида в условиях отчуждения, но они и не помышляют об их преодолении, ссылаясь на своеобразный «антропологический барьер», усматривая извечпый источник зла в самом человеке.

Фантом безжалостной и всепроникающей власти витает во всех построениях «новых философов». Из уверенности в постоянной подавленности индивида тиранией власти следует принципиальный теоретический антигуманизм «новой философии». Вслед за М. Фуко Леви констатирует «смерть человека». Индивид, согласно его рассуждениям, прекращает свое существование тогда, когда начинается история. Леви пишет, что «индивид не существует и всегда является лишь двойником Государства» 41. Он растворяет индивида в чередующихся и одинаково враждебных ему структурах власти. Власть есть, по Леви, «радикальное зло», совечное истории, и уничтожающая индивидуальность в ее уникальности. Значит, не может быть и речи о каком-либо гуманистическом смысле истории. Ведь индивид умер, согласно «новым философам», еще и не родившись в истории. Поскольку «радикальное зло» расцвечивает любые события истории в одну мрачную тональность, нельзя и надеяться на лучшее. Восстание против существующего положения дел, закрепленного в той или иной структуре власти и языка, оборачивается новыми узами рабства 42.

История общества, рисуемая «новой философией», не знает гуманистического измерения. Естественно, что отвержение гуманистического смысла исторпп задает и понимание «новыми философами» проблемы ее единства, прогрессивного развития общества. Как видится им возможность единой истории человечества? Возможна ли она? Ясно, что для любого представителя этого новейшего направления западной мысли нет никаких объективных критериев для того, чтобы утверждать единство истории. Она предстает лишь своеобразной «пульсацией» стремлений к власти, получающих различное закрепление в государственных образованиях, языке. Единство истории существует лишь в свете мифа о «радикальном зле». Только оно — увы! —и объединяет человечество.

История, знающая лишь измерение «патологии власти» и «радикального зла», конечно же, не предполагает н поступательного прогрессивного развития общества. Ее удел — нарастающее Зло. В этом и только в этом направлении, согласно «новым философам», может осуществляться «прогресс». «Нужно верить в прогресс, его бесконечное могущество и полагаться на него,— иронизирует Леви,— но необходимо просто отрицать его как реакционную машину, которая ведет человечество к катастрофе. Нужно повторить его слова, следовать его видению мира, констатировать всюду, где он властвует, следы разрушения, и именно поэтому обесславить его, анализируя лишь как однозначное и поступательное, прогрессивное движение ко Злу»43. Яснее отношение «новой философии» к проблеме прогресса выразить нельзя. Мир «лежит во зле», и все, что казалось в свое время представителям классической западноевропейской философии движением человечества к лучшему будущему, радикально переоценивается, предстает углубляющейся деградацией. «Новые философы» показывают непоследовательность и внутренние противоречия теорий прогресса Нового времени, но основные стрелы их критической полемики направлены в конечном итоге против марксистского учения.

Отвержение общественного прогресса, несмотря на общность позиций «новых философов», окрашено в их сочинениях различными оттенками, когда речь заходит о поиске виновников эскалации «радикального зла». Нельзя сказать, однако, что предлагаемый пми по этому поводу спектр идей отличается какой-либо новизной. Так, например, Лардро, апеллируя к наследию Ницше и Хайдеггера, усматривает корень «радикального зла» в науке и ее сателлите — технике. «Наука,— говорит он,— есть часть мира подавления, культуры „пыточных приспособлений" о которой говорил Ницше. Всякая наука направлена против народа» «Научный фидеизм» становится мишенью критики и Ж.-П. Долле44 45. В концепции А. Глюксмана «антипро-грессизм» находит более широкое мировоззренческое обоснование, ибо успехи науки и техники берутся для рассмотрения в контексте европейской культуры начиная с эпохи Ренессанса. Глюксман тоже говорит об опасности «силы знания», направленной на преобразование действительности, но главными виновниками всеобщего кризиса современной цивилизации у пего оказываются «господа философы», заведшие ее в тупик, из которого нет дороги назад.

Эпоха Ренессанса, согласно Глюксману, была прологом к Новому времени, возвестившему устами своих ведущих мыслителей безграничность возможностей человека. В картине жизпи Телемского аббатства, рисуемой в романе Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», воплощен ренессансный идеал общественного устройства, концентрированно выраженный в статье монастырского устава, которая гласит, что каждый волен делать все желаемое. Этот неуемный антропоцентризм вдохновлял, утверждает Глюксман, и «господ философов», в Новое время обосновавших безграничность притязаний разума, науки, жаждущих перестроить мир и несущих человечеству новые цепи просвещенного рабства 46. Еще Декарт, по мнению Глюксмана, заложил основы проекта полного покорения природы. Фихте и Гегель оказываются виновными в создании теоретических основ подавления человека в современном государстве. Фихте трактуется как мыслитель, показавший, как манипулировать плебсом, заставляя верить его в то, что именно в этом и заключается свобода, а Гегель рассматривается как апологет государственного насилия. Эту линию продолжает и Ницше. Не упускает случая Глюксман и для того, чтобы раскритиковать учение Маркса, в котором он видит теоретическое оправдание «силы знания» и «государственного насилия». Всякий прогресс отвергается им как связанный с новой формой политического насилия, ведущей ко все более полному торжеству «радикального зла»47.

Если критика всей предшествующей истории теоретиками Франкфуртской школы завершалась призывом к отрицанию капитализма в утопии «повой чувственности», то «новые философы» убеждены в совершенной ненужности каких-либо революционных преобразований. «Сегодня,— пишут Жамбе и Лардро,— мы переживаем не просто все повторяющиеся неудачи революций выполнить программу счастья для народа, которой их оправдывали простые души, а крушение самой идеи революции»48. Капитализм предстает в сочинениях «новых философов» финалом истории, ее завершением. Леви говорит о нем как о «судьбе» европейской истории49 50. Выходит, что капитализм есть та стадия «радикального зла», которую современному Западу превзойти не дано. Вся история, по Леви, стремится к этому заранее запрограммированному финалу, готовит его предустановленное появление. Отвергнув финалистические схемы постижения смысла истории, Левы приходит к схожему с ними мыслительному ходу.

Леви готов признать, что капитализм порождает наихудшие формы варварства. Фашистская диктатура понимается им как наиболее ужасное детище современного капитала, хотя он и не думает искать ее социальную сущность. Фашизм для него есть просто «капитал в стадии упадка». «Нормальному», хотя и отмеченному чертами «радикального зла» капитализму противостоит патологическая крайность фашизма, которой следует избегать. Именно такие мысли адресует своим читателям Леви, желая подчеркнуть, что капитализм, который не прибегает к прямой диктатуре, есть наиболее «мягкое» из проявлений «радикального зла».

Если капитализм, с точки зрения «новых философов», можно принять как «необходимое зло», то что же тогда в наибольшей степени угрожает человечеству? Позиции «новой философии» по этому вопросу Леви излагает так: «Техника, желание и социализм — вот три главных лица современной трагедии. Вот три угрозы, нависающих над судьбой Запада. Берегись тоталитаризма с лицом технократии, секса и революции. Я бы охотно спародировал Ницше, сказав, что век варварства наступает и они будут его слугами» 5“.

Можно согласиться с тем, что технократическое манипулирование миром таит в себе угрозу для человечества, чревато самыми тягчайшими последствиями для его будущего. Зачастую его принимали на вооружение тоталитарные режимы, опирающиеся одновременно на оргапицистские, романтические представления об обществе, различные типы социальной мифологии. Леви чувствует тоталитарные потенции и в некогда привлекавшей его леворадикальной утопии «новой чувственности», взывавшей к сексуальному раскрепощению человека. История уносит в небытие^обреченные на исчезновение казарменно-социалистические режимы сталинско-брежневского типа. Именно они-то и почитаются Леви за образец социализма, воплощение на практике марксистского проекта будущего ”. Он не верит в возможность существования общества, основанного на принципах демократического социализма, в необходимое возрастание социалистических начал в жизни человечества. С построениями Леви и других «новых философов» ведут полемику французские марксисты 51 52.

Идея бессмысленности истории, доведенная до своего логического финала, чревата ее отрицанием. Без человека нет и истории, а остается лишь «радикальное зло», порожденное «патологией власти». Именно к такому финалу и приходит в своих рассуждениях о смысле истории Леви, наиболее систематично выражающий эволюцию историософских представлений этого направления западной мысли.

В поисках обоснования несуществования истории Леви принимает тезис о «неотделимости истории от историка», ставший расхожим стереотипом рассуждений западных авторов самой различной ориентации53. Он часто апеллирует к образам романа Д. Оруэлла «1984», в котором тоталитарное государство от лица Старшего Брата санкционирует постоянную переделку истории в стенах министерства правды. Примеры такого «улучшения» истории хорошо известны, порождены конкретными социальными обстоятельствами, но Леви делает отсюда выводы глобального свойства: он провозглашает несуществующей саму историческую реальность, а знание о ней всецело производным от «патологии власти». История возникает в античности вместе с присущей ей формой власти. Средние века дают провиденциально-эсхатологическую версию понимания общественного развития, а Новое время фабрикует, по Леви, иллюзию прогресса и гуманистического содержания истории 5\ Стало быть, и история как наука и история как объективный процесс, согласно такой ло^ гике рассуждений, не существуют. Леви отнюдь не скрывает направленности своих построений: «Я утверждаю, что история не существует: нужно уточнить теперь — история не существует как проект и место осуществления революции» 54 55. История сначала объявляется бесчеловечным и бессмысленным процессом, а затем н вовсе отрицается с целью доказательства тщетности и ненужпости революционного изменения мира.

Что же остается на долю «новых философов», прозревших не только бессмысленность истории, но и констатировавших ее несуществование и реальность лишь «радикального зла», производного от извечной «патологии власти». «Новая философия», «покончившая» с историей, утратила надежды на возможность создания позитивных идеалов будущего человечества. Для нее неприемлемы даже «негативные утопии», подобные тем, что конструировали франкфуртские теоретики, ибо в них еще присутствует идея коллективного действия, совместного движения людей к лучшему будущему. «Новая философия» также прибегает к «негативному утопизму», но он приобретает в трактовке ее теоретиков крайне индивидуалистическую окраску, призывая каждого к индивидуальному спасению от гнета «патологии власти».

«Да,— говорит Леви,— мы знаем, что мир подчинен закону Господина и не надеемся, что он падет когда-либо, сообразно с нашими желаниями, но мы должны думать до конца, хотя бы и не веря в это, о невозможной идее мира, свободного от Подавления»56. Леви предлагает взлелеять в душе каждого «невозможную веру» в желанное и недостижимое освобождение человека от царства «радикального зла». Вера эта рисуется как основание непрекращающегося сопротивления индивида несправедливости и насилию, царящим в мире.

В своем философском романе «Дьявол в голове», живописуя главного героя Бенжамена, прошедшего путь от «красного мая» 1968 г. до деятельности в рядах террористической организации, Леви развенчивает идеологию и практику левого экстремизма. В известной мере он рассказывает своим читателям о том, чему активными свидетелями были многие молодые интеллектуалы, да и он сам. Разочарование в леворадикалист-скпх идеалах, их неприятие не означает, однако, для Леви тотального отказа от борьбы со злом, доминирующим в обществе. Подобно многим другим «новым философам», склоняясь к консерватизму, Леви не в состоянни отринуть и либеральной перспективы, сопрягаемой им с протестом индивида против наличных социальных структур с целью их изменения. В этом, на его взгляд, состоит особая миссия современного интеллектуала, призванного ориентироваться на общечеловеческие ценности.

Возрождая веру в общечеловеческие ценности, интеллектуал, согласно Леви, не может не обратить свой взор к наследию иудео-христианской традиции. Парадоксально, но Леви, заявляющий о своей нерелигиоз-ности, видит в библейских устоях надежное основание для борьбы с современным варварством57. Интеллектуал мыслится им отнюдь не как апостол, изрекающий законченные универсальные истины, а в роли пророка, всегда ищущего, одушевленного «мечтой об одиночестве и абсолютном индивидуализме» 58. Отвергнув коллективный бунт леворадикального толка, Леви принимает месспонизм индивидуального протеста. Он высоко оценивает христианство, выявившее уникальную ценность личностного начала, но полагает, что ветхозаветная мудрость дает еще в большей мере основания для создания философии протеста. Для Леви представляется слишком абстрактным принцип любви к ближнему, и он, отвергая воздаяние «око за око», декларирует доброе отношение лишь к людям, следующим нравственному закону, и необходимость постоянного противостояния злу. Безотносительно к толкованию библейских текстов, даваемому им, нельзя не заметить, что проблема противостояния злу в нашем столетии имеет весьма большое зпачение: люди сталкиваются сегодня с проблемами, таящими угрозу для всего человечества. Противоборство со злом, посягающим на достоинство человека или вовсе чреватым для судеб всех живущих на планете, может вершиться и в форме индивидуального протеста, но вряд ли следует отвергать здесь коллективные действия, отчаявшись узреть в истории торжество высших ценностей.

Идеи «новой философии» во многом суммируют основные итоги эволюции западной историософской мысли XX столетия: «новая философия» как бы впитывает в себя основоположения «критики исторического разума», размышления о единстве л направленности общественного развития, его гуманистическом содержании, сформулированные в границах иных направлений, чтобы затем предложить собственную версию «бунта против истории», вершащегося в плоскости индивидуального протеста против поругания достоинства человека. В лице этого направления складывается своеобразная философская версия антиутопического миропонимания, окрашенная в тона трагизма, пессимистического видения перспектив бытия человека в контексте истории. Симптоматично, однако, что крайнее отчаяние влечет за собой поиск общечеловеческих ориентиров, апелляцию к религиозно-нравственным ценностям. Тотальная критика не может постоянно оставаться самоцелью, и потому вслед за ней возникает ностальгия по интерпретации истории в свете традиции, религиозного мировоззрения и абсолютных ценностей, столь характерная для современного состояния западного исторического сознания.