Общество виноватых граждан

В обществе регулярно снимается напряжение за счет «жертвоприношения». Это ситуация, когда вместо решения конкретной проблемы на растерзание толпы, уставшей от безысходности, отдается некто, названный виновным. Однако встает вопрос, почему много-много людей удовлетворяются только видом крови, не требуя решения реально существующих в стране проблем? Более того, почему тем, кто стоит во главе государства, выгоднее устраивать аутодафе, а не решать проблемы страны и проживающих в ней людей?

Особенностью виноватого человека, вне зависимости от того, реальна его вина или нет, является то, что он легко управляем. Если это член семьи, то им легко манипулировать. Виноватый муж готов заглаживать свою вину, выполняя работу по дому, занимаясь хозяйством и детьми. Более того, некоторое время он не будет претендовать на положительную оценку своего труда.

   Виноватая жена, в свою очередь, будет терпеть оскорбления мужа, который снимает через скандалы собственное напряжение, возникающее из-за неудач на работе. Она не будет предъявлять претензий, стараясь всеми известными способами загладить существующую или вымышленную вину.

   Легко манипулируют виноватыми родителями дети. Будучи невероятно адаптивными (недаром человечество так широко расселилось по земле), многие дети быстро обучаются находить слабые места своих воспитателей. Они интуитивно отыскивают ту невидимую

для глаз «кнопку», которая включает чувство вины у родителей, и регулярно давят на нее, получая существенные выгоды. Такой кнопкой может быть страх родителей, что они неверно воспитывают детей, что кому-то могут не понравиться их дети, желание разведенных родителей привлечь детей на свою сторону и т. д. Отпрыски интуитивно используют эти ситуации, поскольку виноватые родители делают им больше подарков, предлагают разнообразные возможности и менее требовательны, чем те, у которых чувство вины вызывается не так легко.

   Следует подчеркнуть, что раз вина не родственна ответственности, то «хорошее» (с точки зрения окружающих) поведение обязательно заканчивается срывом, когда человек совершает множество ошибок, которые в дальнейшем вынужден искупать. В нем всегда будет действовать этот механизм, заставляющий его ошибаться. Если он не задумается над причинами регулярных неудач, то эта последовательность из адекватного и ошибочного поведения будет постоянно воспроизводиться,

вызывая к жизни и столь же постоянное переживание чувства вины.

   Чувство вины — это комплекс индивидуальных ощущений собственной «плохости». Оно сродни стыду. Различие между ними менее значимо по сравнению с тем, что их объединяет. Вина — это самооценка несостоятельности. Стыд — это опасение обнаружить свои недостатки перед другими, страх оценки со стороны. Стыд и вина порождаются боязнью одиночества, потребностью быть принятым в сообществе себе подобных. Они воспитываются в ребенке с детства. Они сопровождаются жалостью к себе, неуверенностью. Эти чувства столь болезненны, что их нельзя испытывать долго.

   Жизнь — это стремление представить себя в мире, занять место под солнцем и оставить потомство. В своих более примитивных формах она не испытывает сомнений и оставляет лишь самых сильных особей, не спрашивая, что они совершили для выживания. Человек отличается от прочего живого тем, что он ставит вопрос о том, что скрыто за поступками. Общество

выделило круг мыслей и соответствующих им действий, которые предосудительны, и требует избегать их. Каждый человек в какой-то момент вынужден решить для себя, будет ли он переступать черту, за которой следует осуждение поведения, или нет, а если нет, то почему. И это «почему» в зависимости от типа воспитания порождает либо стыд, либо вину, либо ответственность. Усиление страха перед внешним осуждением порождает стыд, усиление страха перед собой — вину, требование думать о последствиях своих поступков — ответственность. Чаще всего эти три качества встречаются в разных соотношениях практически в любом человеке. Однако преобладание вины или стыда над ответственностью ведет к особому поведению в обществе.

   Человек, который чувствует за собой какие-то недостатки, не может требовать ничего от других (ему ведь всегда могут припомнить его ошибки), в том числе регулярной выплаты зарплаты. Он молча сносит крики начальства, полагая, что заслужил это. Именно поэтому руководителям, которые сами не могут и не

хотят нести ответственность перед людьми, удобно иметь виноватых граждан. Вероятность того, что граждане будут требовать от них ответственности и отстаивать свои права, слишком мала.

   Д. Ранкур-Лаферрьер в книге с символическим названием «Рабская душа России» приводит воспоминания французского дипломата и литератора Астольфа де Кюстина, побывавшего в России в начале XIX в. и удивившегося «рабской позиции русских по отношению к любой власти». Д. Ранкур-Лаферрьер предположил, что объяснением этой позиции могут быть многие годы крепостничества. Рабство в России длилось столь долго, что его поведенческие стереотипы не могли не стать феноменом культуры. Облекая его в христианские одежды, мы до сих пор говорим при расставании: «Прощай», — как бы заранее признавая за собой наличие вины и раскаиваясь в ней.

   Недаром так сочувственно прошла в конце 1980-х гг. у нас в обществе идея покаяния. Она предполагала не обнародование фактов и документов, обличающих реальных исполнителей творимых в нашей стране в период сталинизма беззаконий, а распределение вины на всех, в том числе и людей, никогда не принимавших участия в событиях и даже пострадавших от них. Все виноваты, и никто не несет ответственности. Поэтому так легко восстанавливается сейчас то негативное, что так бурно осуждалось в начале «перестройки» и казалось безвозвратно уничтоженным. И медали с профилем Сталина уже заказаны Московской мэрией.

   Идея всеобщего покаяния возникала в России неоднократно. В XIX в. она охватила широкий круг образованных людей, которых стали называть «кающимся дворянством». Ощущение виновности перед народом достигло такого накала, что за своими действиями они вообще не видели ничего положительного. Напротив, слово «народ» для них стало символом всего самого лучшего, гуманного и чистого. Это чувство породило народничество. Философ Н. А. Бердяев, исследовавший это явление, утверждал, что оно часто доходило до «народнического мракобесия». Например, русский правовед и социолог К. Д. Кавелин в порыве виноватости предложил пороть и дворян, раз порют мужиков. Это действительно примечательное явление. Во Франции даже гильотину, которая использовалась в начале для казни богатых, стали применять для бедных (чтобы уравнять тех и других). В России же идея демократии извращается, и предлагается иная ситуация: уравнять дворян с крестьянами требованием не большего равенства на уровне достоинства личности, а требованием общего равенства на уровне ее уничижения.

   Современное движение в сторону покаяния началось, согласно культурологу Б. Парамонову (лауреату Пушкинской премии фонда Тепфера), со статьи А. Солженицына «Раскаяние и самоограничение как категория национальной жизни». Автор подчеркивал, что «эта статья и пишется с верой в природную наклонность русских к раскаянию, к покаянию, а потому в нашу способность даже и в нынешнем состоянии найти импульс к нему и явить всемирный пример». Удивительным образом здесь соединено несоединимое — христианское смирение (покаяние) и величайший грех гордыни (жажда явить пример миру).

   Покаяние всех предполагает наличие греха у всех. Мы все каемся и начинаем новую жизнь без греха. Но может ли начать новую жизнь человек, не попытавшийся исправить свою ошибку, обученный лишь самобичеванию? Безусловно, нет. Как многие люди, начинающие новую жизнь каждый понедельник, движимый благородными чувствами, он вновь столкнется с трудностями, обманом, страхом. Но он никогда не решал эти проблемы. Что заставит его решить их сейчас? Мы уже подчеркивали, что ответственность — не сродни виноватости. Ответственность предполагает поступок, виноватость — чувственное переживание. Поэтому покаяние — это то же всенародное аутодафе, за которым не будет изменений, поскольку сдвиги возможны лишь при поступке.

   Поступок требует иного отношения к себе и к окружающему: я могу, я имею право. За поступком скрывается умение отстоять свою позицию, обосновать ее и двигаться к цели.

В нем звучит: «Я имею право, но никогда не реализую свое право за счет права другого». В величайшем романе «Преступление и наказание» мое право реализуется через лишение права другого человека, а потому наказание должно быть неотвратимо. И покаяние не вернет жизнь другому человеку, оно лишь облегчит переживание вины (мы уже говорили о том перевертыше, который возникает у человека в бессознательном). То есть покаяние в данном контексте снимает даже чувство вины у того, кто своими действиями проводил идеи «великого вождя» в жизнь, но не меняет ничего в настоящем.

    Прекрасной иллюстрацией этого утверждения являются события недавнего прошлого. «Перестройка» вошла в жизнь многих россиян вместе с гениальным фильмом О. Д. Иоселиани «Покаяние». Многим тогда казалось, что нужно только сменить правительство, выбрать нужного президента и все автоматически войдут в богатую страну высоких моральных устремлений. Однако пока одна часть общества лелеяла эти красивые мечты, другая (без всякого покаяния) распределила всенародную собственность и заняла ключевые позиции в экономике. Люди, не готовые к свободе, еще не знали, что свободу надо отстаивать каждый день.

    Свобода сродни естественному отбору: каждое животное борется за существование, часто ценой жизни другого. Если же оно хоть на минуту ослабит свои действия, то тут же гибнет. Социализм снял эти жесткие рамки, предложив другие. Он установил равенство всех на уровне, близком к выживанию, однако предоставив определенные возможности для всех без исключения. Когда люди, привыкшие к тепличным условиям, в которых государство несло ответственность практически за все, оказались на свободе, они не смогли защитить ни свою собственность, ни свои идеалы. И вместо общества всеобщего благоденствия оказались на диком рынке общества всеобщей нищеты и безмерного богатства единиц (очередной перевертыш идеи демократии). Недаром же человек болезненной совестливости А. Солженицын вынужден был признать, что его призывы к покаянию не отразились на нравственном поведении тех, кто вершит судьбы страны.

   Просвещенная императрица Екатерина И, переписывавшаяся с Вольтером и размышлявшая о свободе, запрещала образование мужиков, а ослушавшихся ее указа помещиков ожидала каторга. Она же издала указ о возможности продавать крестьян отдельно от семьи: жену отдельно от мужа, детей отдельно от матери. Именно в ее правление термин «раб» открыто вошел в обиход при разговорах о крестьянах. Все та же инверсия, но только на уровне государства: просвещение и свобода одних при полном лишении этих возможностей большей части населения.

   Однако рабство — это не только социальный феномен, но и особая психологическая ситуация, при которой рабом мог стать каждый. Особенностью России было то, что господин в своем имении всегда был рабом для царя. Позиция «раб» или «господин» определялась не объективными достижениями и какими-то заслугами перед государством. Она полностью зависела от произвола государя. Известен случай, когда истопник, «утешивший» и «согревший» ночью государыню Екатерину Вторую, наутро получил крестьян и дворянское звание. Недаром привилегированное сословие в России называлось дворянами — то есть фактически слугами царского двора (а не страны). В самом названии подчеркивается их полная зависимость от государя. Случаев разжалования дворян в солдаты столь много, что нет смысла давать их перечень.

   Тем не менее именно Екатерина II запретила пороть дворян. И первое непоротое поколение выиграло войну 1812 года и породило декабристов. Когда одному из них Николай I предложил написать прошение о помиловании, тот отказался. Он попытался объяснить императору, что вышел на Сенатскую площадь именно за тем, чтобы последствия любого поступка определялись конкретными правилами — конституцией, а не сиюминутным желанием одного человека. Но недаром А. И. Герцен сказал о декабристах, что слишком узок был их круг и слишком далеки были они от народа. Большинство из них боролось за права для дворян,

а не для всех. Поэтому страна зависела от желания одного человека вплоть до 1917 г.

   Любопытно, что в эпоху «перестройки», когда долгожданная свобода расширила рамки развития личности, большое количество людей захотело любыми средствами добыть дворянское звание (как реальное, так и мнимое) и существует немало таких, кто мечтает о возрождении абсолютной монархии. Еще один перевертыш. Попытки вырваться на свободу ведут к тому, что строятся новые рамки, поскольку свободы нет не вовне, а внутри человека. Согласно немецкому психологу Э. Фромму, внутренне несвободный человек стремится отдать свою внешнюю свободу первому попавшемуся тирану.

   Рабская психология пронизывала все общество. В стихах А. С. Пушкина нередко встречается слово «раб» применительно к поэту, но не в поэтическом значении этого слова, а в прямом. До сих пор выборы президента в стране каждый раз протекают не как мероприятие по выбору человека, соблюдающего конституционный порядок, а как выборы царя, который

будет вновь создавать саму конституцию. Рабская психология проявляется в несоблюдении законов, поскольку все определяется чиновником, ведущим себя как маленький царек, по воле которого меняются правила игры. Недаром «строгость законов в России компенсируется слабостью их исполнения».

   Рабская психология — это оправдание того, что в обществе одни люди лучше других по факту близости к власти. И эту близость к власти определяют не какие-то природные качества человека, не его деятельность, а воля господина. Близость к власти обеспечивает богатство и благосостояние. К другим людям, на которых указано сверху, дозволительны любые методы воздействия для достижения нужных целей. Словесной оболочкой этой возможности по отношению к ним в зависимости от времени, когда происходят события, может быть «низкое происхождение», «отсутствие достоинства», ярлык «враг народа», «олигарх» и многое другое. Слова ничего не говорят о виновности или невиновности. В стране с таким подходом к людям невиновных быть не может. Осудить можно любого, а вот наказать — не всякого, ответственность же за все всегда будет нести электорат.

   Именно рабская психология позволяет мужу ударить или оскорбить жену («что с нее взять, она — женщина»), жене — унизить мужа («все вы такие»), родителям — избить или обидеть ребенка («сопля такая, а туда же»), госслужащему вымогать взятки («они обязаны, потому что я выкладываюсь для них») и т. д. Особенностью такой позиции является то, что я могу унижать других, но и сам могу быть унижен (то есть я допускаю такую возможность). Одна из самых точных пословиц в России звучит так: «От сумы да от тюрьмы — не зарекайся». Она отражает тот факт, что судьба человека от него не зависит. И, находясь на самых высоких уровнях общества, человек может однажды проснуться нищим или в тюремной камере. Более того, чем выше поднимается человек по социальной лестнице, тем больше риск такого падения. Поэтому так верны строки: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

    Виноватые люди с большей покорностью принимают такое положение вещей. Ощущая собственную «плохость», они готовы согласиться с любым словесным ее оправданием.

    Психологически рабская позиция описана Э. Фроммом как возможность пребывать попеременно в одном из двух состояний: ощущать себя выше и лучше других людей либо, напротив, чувствовать себя слабым и раздавленным. Основным атрибутом такой личности является невозможность быть на равных с другими. Она постоянно сравнивает себя с остальными по шкале «лучше — хуже». Эта шкала не предполагает сопоставления умений и достижений. Она вообще не имеет отношения к выявлению объективных показателей. Сравниваются личности в целом, и в зависимости от состояния сравнивающего делается вывод, кто лучше, а кто хуже. Именно поэтому в определенный момент такой человек ощущает себя сильным и значимым, а в другой — слабым и незащищенным.

В зависимости от внешней ситуации подобная личность либо подавляет других, унижая их, либо позволяет другим делать то же самое по отношению к себе. Лучшим примером такого рода будет майор, который требует беспрекословного подчинения себе всех на плацу. Однако, приходя домой, он преображается из строгого начальника в слабого подчиненного, попадая «под каблук» своей жены. В свою очередь, жена, являясь неоспоримым лидером дома, оказавшись на работе, полностью зависит от своего начальника. Стоит отметить, что оба описываемых персонажа принимают положение как должное, не стремясь наладить равные отношения ни в одной из инстанций. Они компенсируют свою зависимость в одном месте полным подчинением кого-то — в другом.

    Следует оговориться, что пример этот не касается только военных или присущ всем военным. Внутренне свободным и психологически зрелым человек может быть вне зависимости от профессии. Точно так же рабскую психологию могут иметь люди любых сфер человеческой деятельности — от домохозяек до президентов. В то же время в некоторых

сферах деятельности вероятность появления авторитаризма может повышаться (военная, административная, образование), либо уменьшаться (творческая).

   Отмена рабства произошла лишь в середине XIX столетия и не успела изменить сознание большинства граждан. Свершившаяся революция принесла не рост свободы, а все то же узаконивание несвободы. Она определялась не теоретической базой, на которую опирались люди, свершившие революцию, а той психологией, которая была в их головах. Например, огромное количество колхозников смогли взять в руки свои паспорта лишь в 1980-е гг. До того времени только призыв в армию давал возможность получить паспорт мужчинам, а женщины нередко их никогда и не видели. Такой подход к крестьянам замедлял отток людей из обнищавших деревень. Наряду с грандиозными позитивными преобразованиями — масштабным строительством, всеобщим обучением, — опираясь на рабскую психологию, с помощью системы образования и прессы формируется единомыслие. Его

поддержание легко обеспечивается системой виноватости. Для этого внедряется представление, что никто не может оценить себя или свои поступки. Это успешно сделает лишь коллектив или независимый наблюдатель. Сам человек лишь обязан критиковать себя, но не имеет права на позитивную самооценку.

   По-видимому, в максимальной степени этот феномен виноватости должен был проявиться в детях «врагов народа», которые после гибели родителей оказались без поддержки близких. Перед ними встала тяжелейшая недетская дилемма. Сердцем они любили своих родителей, но разумом знали, что самый близкий и теплый человек совершил тяжелейшее преступление — преступление против Родины. Общество требовало от них не просто осудить любимых людей, но и отречься от них.

   Мы провели исследование психологического состояния людей, которые в детстве пережили подобные трагические события. У них арестовали и объявили «врагами народа» мать или отца в то время, когда им самим еще не исполнилось семи лет. У них не просто отняли

самое дорогое и близкое существо, но навечно лишили их позитивного представления о себе. Известно, что ребенок может сформировать положительный образ себя, только зная, что он — сын или дочь хороших родителей. У этих же детей представление о добре и зле оказались измененными.

   Особенностью нашего исследования было то, что в момент его проведения (1989 год) люди, которые участвовали в нем, занимали достаточно устойчивое, часто престижное положение в обществе, они не были ущемлены в своих правах. Более того, они не только приняли строй, лишивший их родителей, но и научились его любить.

   Большинство этих людей впервые рассказывали кому-то о травматических для них событиях. Характерным было то, что, описывая факты, они не помнили своих эмоций. Мелкие детали запечатлелись в их памяти, но собственные переживания не оставили следа. Объяснить это можно тем, что, будучи один на один со своими эмоциями, ребенок ни с кем не мог их обсудить. Именно поэтому через много

лет на лицах пожилых людей во время воспоминаний присутствовали эмоции — бесконечное страдание и боль утраты, но они не знали, какими словами их можно передать. Только мимика и жесты выдавали то детское переживание, которое не знало осознанного бытия в слове. Надо отметить, что люди, которые смогли найти поддержку близких в тот период времени, не имели таких особенностей.

   Для точности исследования в пару к каждому из участников были подобраны люди того же возраста и социального статуса, составившие две контрольные группы. В первую контрольную группу вошли те, кто не пережил в детстве подобных травматических событий. Другую группу составили те, кто потерял отцов и матерей во время войны. Живя без них, они оставались детьми героев. В дальнейшем все обследуемые выполнили одинаковое задание. Оно заключалось в том, что каждому участнику предлагали списки слов. Требовалось рядом с каждым словом (они назывались «слова-стимулы») написать первое пришедшее в голову слово-ассоциацию. Делать это предлагалось

как можно быстрее, не задумываясь. Среди слов были положительно и отрицательно окрашенные эмоциональные, а также нейтральные, которые вводились в тест, чтобы участники не догадывались о целях исследования.

   Оказалось, что люди, которые пережили в детстве утрату репрессированных близких родственников, в отличие от других, часто задумывались и в конце концов не писали ассоциации для отрицательно окрашенных слов, среди которых было много слов, связанных с агрессией и насилием. У некоторых испытуемых все отрицательно окрашенные слова не вызывали ассоциаций.

   Другое различие в реакциях людей трех групп заключалось в том, что в ответ на положительно окрашенные слова люди, пережившие в детстве утрату близких родственников из-за репрессий, значительно чаще других писали ассоциации, которые называются инвертированными, то есть их эмоциональная окраска была противоположна эмоциональной окраске слова-стимула. Например, на слово-стимул «поцелуй» неинвертированными ассоциациями (которые давали и люди двух контрольных групп) были «радость», «счастье», а инвертированной (услышанной из уст человека, потерявшего родителей) — «укус».

   Число инвертированных ассоциаций на положительно окрашенные слова у людей, родственники которых были репрессированы, больше, чем в других группах. Создается впечатление, что испытуемые экспериментальной группы не отвечали отрицательными эмоциями на насилие, а подавляли их, проявляя позднее через реакцию на положительно окрашенный стимул. В группе тех, у кого родители погибли во время войны, также отмечены инвертированные ассоциации, но они чаще встречались на негативные стимулы, а не на позитивные. Это типичная невротическая реакция на стресс, попытка защититься от травмирующей ребенка информации, заменив ее на противоположную.

   Затем мы сопоставили эти данные с результатами, полученными с помощью теста, выявляющего разные виды агрессивности. Оказалось, что у людей, которые считались детьми «врагов народа», была снижена физическая

агрессия, но повышена вербальная (словесная) агрессия (за счет того, что они отвечали агрессивно на положительно окрашенные стимулы). Кроме того, среди них почти в два раза чаще, по сравнению с контрольной группой, встречались люди, у которых в амбулаторных картах зафиксировано пять и более хронических заболеваний. Часть этих заболеваний считается психосоматическими, поскольку их развитие провоцируется стрессом. К таким заболеваниям относятся сердечнососудистые, аллергические заболевания, язвы желудочно-кишечного тракта. Большая частота их отражает высокий уровень аутоагрессии (агрессии, направленной на себя). Итак, эти люди не отвечают сопротивлением на насилие, но агрессивно отвечают на положительную эмоцию и изводят себя самобичеванием, что и приводит к развитию множественных хронических заболеваний. Группа людей, утративших родителей на войне, имела и более высокий уровень физической агрессии, и большую аутоагрессию, чем в норме. Она занимала среднее положение между показателями, полученными у людей,

родственники которых были репрессированы, и нормой.

   Специфическое поведение, свойственное людям, у которых в детстве были репрессированы близкие и которые оказались изолированными от других своих родственников, можно объяснить следующими механизмами. Первый предложен М. Селигманом с соавторами, впервые описавшими явление «выученная беспомощность». Эти исследователи провели следующий эксперимент. Лабораторных крыс помещали в клетку, на пол которой после сигнала-предупреждения (звука) подавался ток. Животные быстро связывали предупреждение с ударом тока и пытались сделать что-то, чтобы снять или ослабить неприятные ощущения. Они могли, например, подпрыгнуть или несколько секунд повисеть, уцепившись за прутья клетки. Если животному позволяли избегать удара, то в дальнейшем каких-то особых изменений в поведении не обнаруживалось. Однако условия опыта можно изменить так, что никакие действия животного не смогут предотвратить

удар тока (это называется неизбегаемым негативным подкреплением). Например, экспериментатор будет давать ток не сразу за предупреждением, а тогда, когда животное, пытаясь избежать боли, после прыжка упадет брюхом на пол. Оно быстро поймет коварство экспериментаторов и будет пытаться разными действиями избежать удара. Но и коварный экспериментатор будет дожидаться, когда ослабевшее животное не сможет сопротивляться. После нескольких подобных ударов поведение животных изменяется: крысы теряют инициативность, не стремятся избежать тока, а только безропотно ожидают наказания. Они перестают обучаться, не пытаются искать выходы из новых сложных ситуаций, у них ухудшается память. Это и есть выученная беспомощность, то есть животные обучились тому, что их действия и активность неспособны повлиять на ход событий. Более того, это знание они будут распространять и на другие ситуации. Восстановить инициативу бывает крайне трудно, а часто и просто невозможно.

   По-видимому, в детстве (до пяти лет), когда способности ребенка к самозащите ограничены, неизбегаемое негативное подкрепление может травмировать его психику значительно сильнее, чем в более поздние годы. Отсутствие возможности вернуть родителей или просто восстановить их доброе имя меняет их реакции на эмоциональные воздействия на всю жизнь. Чувство беспомощности охватывает их в дальнейшем при встрече с хамством, насилием, они подавляют возникающую агрессию, часто направляя ее на себя.

   Стоит заметить, что в данном случае мы говорим о статистических данных. В конкретных ситуациях были дети, открыто боровшиеся за честь своих родителей. Общеизвестен пример Пети Якира, которому за попытку отстоять доброе имя своего отца не дали доучиться и в 14 лет репрессировали. Но он был существенно старше той возрастной группы, которую мы исследовали в эксперименте. В пять лет ребенок не может противостоять системе. Она уничтожает или поглощает его. Более того, единичность другого рода примеров лишь

подтверждает обсуждаемые предположения. И еще. Если у таких детей рядом были родственники, помогавшие им пережить трагедию и взявшие на себя труд работать с эмоциями, то, вырастая, они не обучались беспомощности.

   Это явление формируется не только при детских травмах. Начало «перестройки» явило многочисленные примеры выработки подобного рода поведения у взрослых. После того как с первой инфляцией исчезли деньги, хранившиеся в государственном Сбербанке, люди решили вложить свои сбережения в многочисленные частные банки и финансовые пирамиды, что привело к тому же результату. Затем произошла утрата средств благодаря ваучерам, потом — дефолт 17 августа 1998 г. и т. д. После каждого экономического краха оставалось все меньше инициативных людей, готовых вести самостоятельное дело. Особенно это касается тех, кто хотел сделать что-то значимое не в городе, а в деревне. Тех, кого не добил очередной финансовый кризис, сожгли нищие соседи. Именно поэтому сейчас газеты не пишут о романтиках крестьянского труда, которые хотели бы построить на свои сбережения в родном колхозе бассейн, театр и т. д., о чем часто сообщалось в начале «перестройки».

   Выученная беспомощность охватывает все большее и большее число россиян, поскольку экономика и социальная действительность используют пока один принцип — неизбегаемое негативное подкрепление для наиболее активных членов общества. Те, кому удается пока еще получать деньги, не вкладывают их в стране, а вывозят за границу, так решая для себя проблему выученной беспомощности. Только гарантии экономической и социальной безопасности позволят изменить существующую ситуацию нарастающей экономической и социальной апатии. Однако декларируя стремление сделать бизнес безопасным, правительство ничего не предпринимает, чтобы снять симптомы выученной беспомощности. Возможно потому, что человек с выученной беспомощностью легко управляем, так как кругом виноват. Слишком глубоко, «до самой печенки», пронзила его мысль о том, что правила могут меняться ежесекундно, а правовая защита просто отсутствует.

   Второй механизм открыт еще в 1912 г. сотрудницей лаборатории И. П. Павлова М. Н. Ерофеевой. Она регулярно раздражала собаку очень слабым ударом тока. Животное сначала бурно реагировало на это раздражение, однако, поскольку удар был слабым, скоро научилось не обращать на него внимания. После этого вслед за слабым ударом тока ее стали кормить. Более того, все приемы пищи происходили только после этого негативного сигнала.

   Животное быстро обучилось связывать эти два события. После каждого такого удара собака оживлялась, виляла хвостом, из пасти текла слюна. Затем удары тока постепенно усиливали. Заканчивался эксперимент тем, что у собаки горела кожа, но она продолжала вилять хвостом и лизать руку экспериментатору, предвкушая прием пищи. Таким образом в лаборатории Павлова впервые была показана возможность инвертирования реакции на стимул: было достоверно доказано, что и сильный неприятный сигнал мог вызывать положительную реакцию, если выработка такой реакции происходила постепенно в определенных условиях.

   Постепенность — одно из сильнейших условий изменения многих поведенческих стереотипов. Например, если бы хрупкие девушки или юноши в один прекрасный день приобрели по 20 лишних килограммов веса, они бы несомненно это ощутили и предприняли бы какие-то действия. Однако когда они набирают в год по одному лишнему килограмму (то есть практически по 3 грамма в день), то не отличают себя сегодняшнего от себя же вчерашнего. Лишь с удивлением рассматривают старые фотографии и вспоминают свою фигуру 20-летней давности. Точно так же постепенная подмена ценностей не вызывает тревоги, которая возникла бы у каждого, если бы то, что вчера было белым, сегодня оказалось бы представлено как черное. Поэтому люди, совсем недавно читавшие лекции по атеизму или марксизму-ленинизму, сегодня воспринимают себя верующими или учат народ демократии; почитавшие коммунистических героев активно ратуют за возвращение монархии;

говорившие, что искусство должно принадлежать народу, предлагают сделать его аристократичным и устанавливают в театре цены на билет таким образом, что ни пенсионерам, ни учителям нельзя посмотреть спектакль. В этих условиях трудно лишь тем, у кого хорошая память. И, наверное, государство озолотило бы того ученого, кто нашел бы средство для забывания. Недаром в обществе прилично жаловаться на свою память, но стыдно говорить об отсутствии ума.

   В описанном нами исследовании условиями воздействия было постепенное (в силу ограниченности детского восприятия и способности прогнозировать последствия событий) осознание глубины происходящей трагедии, с одной стороны, и пребывание в среде с инвертированными ценностями («За наше счастливое детство спасибо товарищу Сталину») — с другой.

   Инверсия и отсутствие реакции на насилие позволяют человеку выжить в жестких рамках тоталитарного режима или любого другого, выступающего под иным именем, где нет

условий для отстаивания чести и достоинства, а жизнь зависит от сегодня созданных правил, которые могут не действовать завтра. Постепенно взрослеющий ребенок обучается не отвечать на агрессию и выдавать собственную негативную эмоцию лишь тогда, когда возникнут для этого безопасные условия, — через реакцию на положительно окрашенный стимул.

    Обследование людей, у которых были репрессированы близкие родственники в период, когда сами они не имели возможности защититься от действия травмирующей информации, лишь помогло вскрыть явление, присущее огромному числу людей, живущих в условиях неизбегаемого негативного подкрепления. В семье — это обязательное наказание, от которого нельзя защититься, изменяя свое поведение. В сочетании с постепенной инверсией ценностей в очень раннем возрасте оно порождает измененное реагирование на эмоциональную информацию.

    Невозможность ответить на агрессию и сброс болезненных эмоций в ответ на добрые дела окружающих сопровождаются чувством

вины. Оно возникает, когда нельзя отстоять доброе имя на условиях равенства, то есть когда собеседник угрожает, манипулирует, загоняет в угол. Как следствие — отсутствие самоуважения у человека, научившегося переносить насилие над собой, и смещенная агрессия в разрешенных ситуациях: на себя (чувство вины) и на других, часто недоступных в настоящий момент людей (разговоры о политике на кухне за рюмкой водки).

   Таким образом, тоталитарное общество формирует людей с особенным сознанием, которое также можно назвать тоталитарным. У этих людей нет навыков борьбы с насилием, отстаивания собственного достоинства. В ситуации насилия они предпочитают молча подождать «до лучших времен». Когда же давление «сверху» временно исчезает, они отреагируют свою агрессию в осуждении или обсуждении начальника или правительства в кругу себе подобных. Иногда их агрессия реализуется через стихийный бунт, страшнее которого на Руси трудно что-либо представить, что не раз отмечали классики.

   В последние десятилетия «застойного периода» широко распространились разговоры «на кухне», где обсуждалось, насколько плохи дела в стране. В открытую борьбу вступали единицы, единицы же и не присоединялись к этому шепоту отреагирования. Эти последние, осознавая невозможность борьбы и бессмысленность тайной вербальной агрессии, предпочитали качественно делать конкретное дело, воспитывать детей — под косые взгляды тех, кто считал, что их кухонный разговор и есть проявление протеста. Именно поэтому после «перестройки» внезапно обнаружилось много людей, заявляющих о том, что они боролись с тоталитарным режимом; но об этой борьбе могли, наверное, знать лишь обитатели той же кухни. Это дает им право даже осуждать тех, кто не присоединялся к их кухонным разговорам, а просто производил те богатства, которые так успешно присваивают люди с необремененной совестью.

   В то же время у огромного числа этих «кухонных бунтовщиков» был выдающийся интеллект и обширные знания, поскольку

невозможность действия компенсировалась пассивным чтением. Однако их психике приходилось включать специальный механизм, чтобы не замечать этих особенностей собственного поведения. Но именно она проявилась сразу же после крушения режима. Люди, не привыкшие к борьбе, наивно полагали, что уничтожение «плохого» автоматически приведет к торжеству «хорошего». Очень многие книги советского периода в своей фабуле содержали именно такую последовательность событий: умирает или погибает негодный правитель и наступает светлое завтра, поскольку народ — он «хороший», «наш».

   Эйфория начала 1990-х гг. направила большое количество интеллигентов во власть. Но вдруг выяснилось, что там царит давно установленный порядок, который никто не отменял с устранением одного руководителя и заменой его другим«хорошим». Их встретили шантаж, обман, подкуп, насилие. Не готовые к борьбе, эти новые руководители стали либо жертвами системы и вынуждены были скрываться от преследования за границей, либо

привычно разочаровались в системе, обвинив ее, а не свои действия внутри нее, либо, наконец, влились в эту коррумпированную структуру, уподобившись другим таким же функционерам.

   Подобная беззубость «хороших» людей привела к тому, что во власть и к деньгам пришли наиболее беспринципные и наглые, поскольку чем откровеннее насилие, тем меньшее сопротивление оно встречает. До сих пор считается некрасивым спрашивать или отстаивать свои права. Человек, пытающийся выдвигать свои требования на работе или в быту, считается эгоистичным, мелочным, скандалистом. «Ведь молчат же другие» — веский аргумент в таком случае. Но если этому «скандалисту» удается отстоять и свои права, и права сослуживцев, то его достижениями с удовольствием пользуются все, относясь при этом к тому, кто добился поблажек, еще хуже (это и есть инверсия ценностей).

   Надежным способом руководить подобными людьми являются «эмоциональные качели»: начальник при первом появлении ведет

себя по-хамски, унижая и устрашая своих сотрудников. Подавленные таким поведением в следующий раз они решают «высказать ему все». Однако в следующий раз они видят его в другом качестве: он нежно о них заботится, находится в благожелательном настроении. Смущенные такими изменениями, испытывая чувство вины за свои «плохие» мысли о нем, они в благодарность ничего не говорят о первой встрече и готовы пойти на значительные уступки сегодня. Устраивая регулярно такого рода «качели», начальник может добиваться бесплатной сверхурочной работы от сотрудников, выполнение ими чужих (часто его собственных) обязанностей, молчания при задержке зарплаты и т. д. Эта система очень устойчива, поскольку, постоянно переживая чувство вины, сотрудники отреагируют свою агрессию не в действии, к которому они не привыкли, а в обсуждении поведения начальника или же в алкогольном угаре. Однако они всегда находят оправдание его действиям теми или иными внешними причинами, иначе им пришлось бы задуматься и о своем поведении.

В этом же случае виноват для всех кто-то другой, и делать надо что-то именно с этим другим, а не ежесекундно отстаивать свою свободу и право, то есть ответственно относиться к своей судьбе.

   Так и продолжается эта система порочного круга, при которой тоталитарное сознание граждан обоюдно выгодно в конечном итоге всем.