Биография и обзор творчества Оливера Голдсмита

Творчество замечательного английского писателя Оливера Голдсмита поражает своим разнообразием. Он проявил одинаковую одаренность в драме, лирике, эпосе и журналистике. В историю английской поэзии он вошел как автор «Покинутой деревни». Его комедии, особенно «Ночь ошибок»,— заметная страница в истории английского театра; он — прославленный создатель романа «Векфильдский священник» и один из лучших мастеров короткого журнального очерка. Кроме того, Голдсмит писал биографии, исторические и естественнонаучные труды, рецензии и обзоры литературных новинок — и все это на протяжении немногим более десяти лет.

В его произведениях непримиримое, критическое отношение к большинству общественных институтов буржуазной Англии, к ее правящим сословиям, сознание тяжести народной судьбы и горячее сочувствие к беднякам сочетается с представлением о народе как о пассивной страдающей массе; протест против социального правопорядка соседствует с проповедью религиозного стоицизма и мечтой о добуржуазном патриархальном прошлом; гнев и сарказм сатирика — с кротостью и всепрощением. Такая противоречивость была обусловлена эпохой, характером английского Просвещения.

Столь же многогранным и поначалу несколько сбивающим с толку представляется творческий метод писателя, в котором уживаются, казалось бы, взаимоисключающие друг друга тенденции. В одних случаях он — сентименталист, в других — он активно, в теории и на практике, выступает против сентиментализма; в отдельных его произведениях можно легко обнаружить влияние портики классицизма, и в то же время многие исследователи не без основания говорят о реалистической картине эпохи, воссозданной в его романе.

Голдсмит обладал выдающимся талантом писателя-юмориста, он — замечательный мастер английского языка; легкость, естественность, лаконизм и простота его стиля вводила в грех зависти не одного из позднейших писателей. К этому следует прибавить, что как человек Голдсмит был одной из колоритнейших фигур своего времени. Его бродяжническая нищенская юность, полная тяжелых невзгод и лишений зрелость, его краткая и богатая неожиданностями литературная деятельность, его «странности» и случавшиеся с ним комические происшествия, легенды о которых ходили еще при его жизни, делали личность Голдсмита (как это было и с Руссо) крайне заманчивой для всех, кто писал об этой эпохе, об английских нравах середины XVIII века.

Сын бедного священника, Голдсмит был уроженцем Ирландии, и хотя большую часть своей жизни он провел на чужбине, но всегда с любовью вспоминал свою нищую родину; он мечтал на склоне дней вновь возвратиться в родные места и воссоздал поэтический облик ирландского села в своей поэме «Покинутая деревня». «Если я иду в оперу,— писал впоследствии Голдсмит из Лондона,— где синьора Колумба разливается в изощренных виртуозных мелодиях, я сижу и вздыхаю по камельку в Лисое (родная деревня Голдсмита.— А. И.) и «Последней ночи Джонни Армстронга» в исполнении Пегги Голден (старая молочница на ферме.— А. И.). Когда я взбираюсь ^ на Хемпстедский холм, откуда открывается великолепный вид, лучше которого не бывает в природе, я признаю его красивым, но с большей радостью я расположился бы на небольшом холме перед воротами Лисоя, и это было бы для меня самое прекрасное зрелище на земле».

Учился Голдсмит сначала в сельской школе, а потом в колледже св. Троицы в Дублине. Учился он плохо, и его считали в колледже тупицей. Фантазер и непоседа, робкий и впечатлительный, он тяготился серостью и академической безжизненностью, царившими в колледже, и грубостью наставников; бедняк, он не мог платить за обучение и потому по правилам колледжа должен был прислуживать богатым учащимся и сносить их насмешки; неудивительно, что он пытался бежать оттуда в Америку. Несколько раз родственники, с трудом собрав деньги, пытались определить его к какому-нибудь месту или отряжали учиться, но, не добравшись до цели, он оставался без денег и лошади и возвращался обратно. Ему посоветовали обратиться к епископу с просьбой о месте священника — он явился к нему на прием в ярко-красных брюках, чем изумил почтенного прелата и сразу обнаруяшл свою непригодность. Постепенно за ним сложилась репутация непутевого сумасброда, о его «чудачествах» и «странностях» стали складываться легенды, но у этого «чудака» было мудрое, исполненное любви к простым людям сердце. Позже он изучает медицину сначала в Эдинбурге, а потом в Лейдейе, но, так и не доучившись, отправляется в странствия по Европе. Он путешествовал не в карете, а пешком, с котомкой за плечами и флейтой. Играя на флейте на крестьянских праздниках, он зарабатывал себе на хлеб, а иногда принимал участие в ученых диспутах в университетах: за это кормили и давали ночлег. Так обошел он Францию, Германию, Швейцарию и Италию, изучая нравы людей. Это и были его университеты.

В начале 1756 года после продолжительных странствий в качестве «нищего философа» по странам Европы, он возвратился в Англию без профессии, без денег, без дружеской поддержки. «...И все Это в стране,— горестно констатировал он,— где одного ирландского происхождения было достаточно, чтобы остаться без работы». Он пытается как-то определиться, лечит бедняков в предместье Лондона Саутверке, потом недолго служит младшим учителем в школе (об унижениях, испытанных в это время, Голдсмит и много лет спустя не мог вспомнить без содрогания), работает корректором в типографии знаменитого Ричардсона, а затем попадает на Грабб-стрит в качестве никому не известного начинающего профессионального литератора. Пишет все, что закажут: эссе, рецензии, трактаты и пр., издает недолго свой собственный журнал «Пчела». Постоянная спешка, слишком широкий диапазон тем, о которых приходилось писать, а подчас и недостаточная осведомленность автора иногда ощутимо отражались на качестве его статей. Труд этот выматывал силы, превращался в ремесло, в «погоню за пенни», не приносил морального удовлетворения, не облегчал нищеты. «Представьте себе бледное меланхолическое лицо с двумя глубокими морщинами между бровями, с суровым негодованием в глазах и большим париком»,— писал о себе Голдсмит в те годы. Но суровая школа журналиста была и плодотворной: она подготовила писателя к созданию лучших его произведений.

«Гражданин мира, или Письма китайца»

Крупнейшее произведение Голдсмита-журналиста — серия писем-очерков, объединенных единым замыслом и героями; они публиковались на протяжении почти двух лет, а затем вышли отдельной книгой (1762) под названием «Гражданин мира, или Письма китайца». Замысел был подсказан «Персидскими письмами» Монтескье и другими произведениями такого же рода. Автором писем является якобы китаец-путешественник Лиен Чи Альтанджи, философ и гуманист, поселившийся в Лондоне с целью изучения английских нравов. Большинство писем он адресует своему другу и учителю Фюм Хоуму, президенту Акаде мии Церемоний в Пекине. В связи с самовольным отъездом Лиен Чи из Китая на его семью обрушился гнев императора, и сын его Хингпу, укрытый друзьями от гнева властителя, отправился на поиски отца. В дальнейшем пылкий юноша становится участником переписки, и авантюрная история его злоключений в разных странах, его любви и разлуки с любимой девушкой содействовала занимательности писем. Одновременно в очерках были представлены новые лондонские знакомые китайца: джентльмен в черном, ставший спутником и гидом Лиен Чи и дополнявший его критические размышления своими наблюдениями и горьким жизненным опытом; забавный нищий щеголь Тиббс и его жена, претендующие на аристократизм, и др. Таким образом, одновременно с приключенческим сюжетом сюда были включены комические жанровые эпизоды в духе романов Филдинга. Книга состоит из 123 писем, каждое из которых посвящено другой теме; по разнообразию тематики они могут конкурировать с любым прославленным английским журналом XVIII века, но вместе с тем здесь использованы достижения эпистолярного, комического и приключенческого романов.

Голдсмит проявил себя в этой книге не только как выдающийся юморист, увлекательный рассказчик и описатель нравов, но, кроме того, в обнаженной публицистической форме он представил вниманию читателей ряд современных проблем с такой сатирической остротой, с какой мало кто из английских писателей имел мужество говорить. Здесь подвергнуты беспощадному анализу все социальные и политические институты Англии XVIII века. Голдсмит прямо говорит, что он отдает предпочтение конституционной монархии, но Это вовсе не означает, что он питал на этот счет какие-нибудь иллюзии, он предпочитает ее из недоверия к буржуазному парламентаризму. Только боязнь коррупции, отравляющей английскую политическую жизнь, и политическая возня вигов и тори заставляли его предпочесть компромиссные условия английского строя (письма 50, 121). Сравнивая восточную деспотию и английский строй, он приходит к выводу, что англичане пользуются только «видимостью свободы», а на деле они испытывают такие же тяготы, как и при деспотизме, потому что и здесь ничего нельзя изменить к лучшему. Об отношении же автора к самой особе короля лучше всего свидетельствует реакция его героя Лиен Чи на смерть Георга II: «Хотя мир иногда испытывает недостаток в сапожниках, чтобы чинить обувь, но нет никакой опасности, что он будет нуждаться в императорах, чтобы управлять королевством: вследствие таких размышлений я сумел вынести потерю короля с наибольшей философской стойкостью».

Мягкий юмор писателя сменяется гневом и сарказмом, когда он говорит о паразитирующей и вырождающейся английской аристократии, давно утратившей какое бы то ни было право на то положение, которое она занимает в Англии. Китаец Лиен Чи рассказывает о некоем обычае, якобы распространенном среди одного азиатского племени. Знатные люди этого племени имеют обыкновение пить на своих празднествах грибной напиток, от которого пьянеют и веселятся. Те, кто победнее, тоже обожают этот напиток Знатных и потому располагаются вокруг дома, в котором идет пир. Как только леди или джентльмены выходят за малой нуждой во двор, их тотчас окружают люди с деревянными чашками: напиток, прошедший фильтрацию, не утрачивает своих опьяняющих свойств, и таким образом остальные жители племени приобщаются к удовольствиям знати. На это приятель китайца отвечает, что счастлива та знать, которая хотя бы в пьяном виде способна приносить пользу. Такого обычая в Англии нет, но если бы он был введен, то нашлось бы множество людей, готовых пить мочу из деревянной чаши и одобрять аромат «напитка его лордства». Так как английское дворянство состоит из людей разного ранга и родовитости, то, несомненно, можно было бы увидеть, как лорд держит свою чашку перед министром, баронет — перед его лордством, а простой сквайр — у чресел баронета и опьяняется напитком, прошедшим двойную фильтрацию. Отныне, наблюдая нравы аристократов и их прихлебателей, он будет всегда представлять деревянную чашу. Для некоторых людей все исходящее от знати имеет, по-видимому, восхитительный вкус такого грибного напитка. В этом превосходном эссе трудно не заметить могучий дух свифтовской сатиры.

Голдсмит показывает полную неспособность английских церковников быть наставниками народа; это невежественные люди, погрязшие в обжорстве, лишенные и тени духовных интересов, позорящие свой сан. Изображая такое сборище пирующих скотоподобных пастырей во главе с епископом, он обращается к ним от лица воображаемого голодного нищего: «Сорвите свои салфетки! Все, что вы съели сверх необходимого, принадлежит мне, и я требую это, как причитающееся мне по праву». Лучшие эссе в книге посвящены простым людям Англии — бедняку-сапожнику и калеке-сол-дату; в них перед читателем возникает характер простолюдина, его психология, его отчаянная борьба за существование, обрисованная сочувственным пером писателя-гуманиста. На судьбе человека в черном, воспитанного в духе благородных этических принципов просветителей и потому почувствовавшего себя в «деловом, коварном мире, как безоружный гладиатор в Риме», вынужденного подавлять свою природную доброту и человеколюбие, писатель хотел показать, что в мире лицемерных собственников нельзя обнажать свое сердце и естественные гуманные побуждения, не рискуя при этом стать жертвой насмешек и издевательства.

На страницах произведения в прямой форме и опосредствованно — через сопоставление контрастных характеров Лиен Чи и его сына — подвергается обсуждению весь комплекс вопросов, связанных с полемикой в лагере просветителей между рационалистами и руссоистами. Пока Голдсмит теоретически сравнивает цивилизацию и варварство, удовлетворение потребностей и воздержание, развит тие наук и неведение, он почти во всем приближается к лагерю противников Руссо. Но как только писатель пытается практически разрешить проблемы, выдвигаемые английской действительностью, то сразу же, не замечая собственной непоследовательности, обличает неумеренную роскошь, требует экономии и воздержания, ополчается против несовершенства философских систем, мечтает о патриархальной сельской идиллии прошлого вдали от многолюдного Лондона и решительно склоняется на сторону сердца, исполненного отзывчивости и сострадания. Вот почему, оставаясь просветителем, Голдсмит с такой силой выразил в своем творчестве начинающийся кризис просветительской идеологии и отдал немалую дань сентиментализму.

Для русского читателя небезынтересен тот факт, что и в журнальных статьях Голдсмита и в его «Письмах китайца» часто упоминается наша страна. Журнальные очерки писателя — еще одно свидетельство того, что после Петра Россия привлекает к себе все большее внимание и не признавать ее исторического значения уже не могут мыслители XVIII века на Западе. В очерках Голдсмита не раз упоминается Петр, к которому он, как и Вольтер, испытывает почтительное уважение как к реформатору и просвещенному монарху, он называет Петра «необычайным государем». Во время своего путешествия Хингпу и его возлюбленная Зелис плывут по Волге, где на них нападает отряд, состоящий из крестьян, бежавших от произвола помещиков в леса и находящихся вне закона. Они лишены средств существования и объединяются для самозащиты и нападения на караваны в отряды, ибо это единственный источник их пропитания. Суровость законов лишь увеличивает их ожесточение. Пойманных властями крестьян ожидает мучительное наказание: их подвешивают под ребра на железных крючьях и ставят виселицу на плоты, которые пускают, вниз по течению, оставляя несчастных умирать в мучительной агонии. Так на страницах произведения возникают страшные картины ужасов крепостничества незадолго до пугачевского восстания.

«Векфильдский священник»

В середине 60-х годов имя Голдсмита уже известно в писательских кругах, он становится участником Литературного клуба, возглавляемого авторитетнейшим критиком середины века д-ром Джонсоном. Но жизнь его мало изменилась; он по-прежнему нуждался, зависел от издателей, и часто перед ним маячила угроза тюрьмы. Характерна в этом отношении история публикации его единственного романа «Векфильдский священник» (1766). Однажды, как повествуют биографы Голдсмита, когда писатель задолжал своей квартирной хозяйке и та грозила упрятать его в долговую тюрьму, его навестил д-р Джонсон; желая помочь собрату по перу, критик осведомился, нет ли у него какой-нибудь рукописи, которую можно было бы предложить издателю, и тогда Голдсмит будто бы показал ему рукопись законченного романа и выразил робкую надежду, что за него можно будет получить хотя бы немного денег. Это и был «Век-фильдский священник». Прочитав роман, Джонсон пришел в восхищение и тут же отнес рукопись издателю. Да полученные деньги удалось вызволить автора из беды, но издатель несколько лет медлил с публикацией романа, не будучи уверен в его успехе. Однако читатели подтвердили оценку Джонсона, и с тех пор роман десятки раз переиздавался на многих языках.

В романе изображены злоключения, выпавшие на долю сельского священника Примроза и его семьи. Сначала банкротство купца, коему он доверил все свое состояние, разорило семью и положило конец их обеспеченному, беспечальному существованию. После Этого священник вынужден был покинуть Векфильд и поселиться в другом, более бедном приходе, на земле, принадлежащей помещику Торнхиллу. Первая половина этого небольшого (в сравнении с пухлыми английскими романами XVIII века) произведения рисует жизнь семьи священника на новом месте, где они вскоре как будто оправились от несчастья и зажили почти как прежде. Все свободное от церковных обязанностей время Примроз и его младший сын Мозес (старший сын Джордж отправился странствовать в поисках счастья) трудятся в поле как простые крестьяне, от восхода солнца и дотемна (впрочем, об этом в романе говорится только вскользь), в то время как его жена и обе дочери Оливия и Софья занимаются хозяйством по дому и ухаживают за двумя малышами.

Это замкнутый, патриархальный, не чуждый мещанского самодовольства и суетного тщеславия перед соседями семейный мирок, показанный на очень камерном фоне одного сельского прихода. В этой почти начисто лишенной событий жизни («...все наши приключения совершались подле камина, а путешествия ограничивались переселением из летних спален в зимние и из зимних — в летние») каждый пустяк приобретает в глазах людей необычайную важность и значение. Вот почему, например, о достоинствах крыжовенной настойки — гордости семейной кухни — священник рассуждает «со всей беспристрастностью историка». Здесь играют в лото и фанты и в еще более незамысловатую игру «Где туфелька?» и целую неделю изощряют свою изобретательность над тем, чтобы без особых затрат затмить нарядом всех женщин околотка во время воскресной проповеди; здесь нет особых умственных интересов или особых духовных стремлений. Даже сам Примроз достаточно прост, а уж его домочадцы и того более. Никак не желая примириться со своим новым положением и жить как подобает «благопристойной бедности», дочери не хотят отстать от привычек богатых барышень, и тщеславие, зависть, непомерные претензии и легкомыслие в немалой мере послужили причиной их дальнейших бедствий. Впрочем, как только этот семейный утлый челн становится игрушкой зловещих сил окружающей социальной среды, сталкивается с пороками и злой волей власть имущих, так сразу слабости гонимых и беззащитных бедняков, какими они на самом деле являются, новятся очень извинительными и понятными. Откуда и взяться в этой среде иным интересам и устремлениям? Голдсмит не погрешил здесь против истины.

Помещик Торнхилл, известный в округе ловелас и насильник, начинает дарить своим вниманием Оливию, и та, обуреваемая тщеславием и поощряемая своей матерью, надеется женить на себе помещика, преследующего совсем иные цели. Постепенно в эту безнадежную и опасную затею втягивается все семейство; даже Примроз, укоряющий своих домочадцев в легкомыслии и безрассудстве, не может устоять и вместе со всеми деятельно обсуждает план окончательной победы над сквайром. Но все это по сути дела только еще экспозиция, изложенная обстоятельно и неторопливо в жанре семейного романа. Затем с середины книги характер повествования резко меняется, и перед нами уже приключенческий роман, но не комический, как у Филдинга, а резко драматический. Думается, что первого издателя не могла не смутить такая жанровая необычность Произведения. Решив добиться своего, Торнхилл склоняет Оливию бежать с ним и, обольстив, бросает ее. Старый Примроз устремляется на поиски исчезнувшей дочери, и вот начинается традиционная история дорожных странствий. Тем временем Торнхилл сватается к невесте старшего сына Примроза Джорджа, а чтобы избавиться от соперника, «благодетельствует» его — помогает ему получить место лейтенанта в одном из полков, отправляющихся в Индию, и милостиво одалживает необходимые для этого деньги, получив взамен у простодушного Примроза денежное обязательство. Теперь Примроз и его семья, пострадавшая к тому же от пожара и не уплатившая вовремя арендной платы, оказываются целиком во власти бесчестного негодяя. Когда Примроз узнал, наконец, кто погубил его дочь, и дал волю своему негодованию, помещик решил с ним расправиться. Самое примечательное, что все свои злодеяния он совершает на вполне «законном» основании: за неуплату аренды у Примроза отнимают и продают за бесценок скот, семью выбрасывают зимой на улицу, а самого священника заключают в тюрьму. И здесь Голдсмит тем более не погрешил против истины.

Многие страницы романа принадлежат к лучшим обличительным достижениям просветительского реализма. Голдсмит показал абсолютную беззащитность английского бедняка и абсолютную безнаказанность дворянина-помещика, нагло издевавшегося над своей жертвой. Зто предел отчаяния. Правда жизни и логика повествования, казалось, неизбежно должны были привести к трагическому финалу, но... тут вступает в свои права «поэтическая справедливость», притом в самом нарочитом виде. Как по мановению волшебной палочки на протяжении каких-нибудь пятнадцати страниц события круто меняются и полностью восстанавливается счастье и благополучие семейства Примрозов, тогда как негодяй Торнхилл разоблачен и наказан. Зт0 самые неубедительные и совершенно неправдоподобные страницы романа. Здесь все строится на случайных счастливых совпадениях: случайно оказалось, что Оливию и Торнхилла венчали всерьез, о чем последний и не подозревал, случайно через город проезжала невеста Торнхилла и возлюбленная Джорджа — мисс Уилмотт — и узнала всю правду об обоих претендентах на свою руку, случайно старый друг Примрозов мистер Берчелл оказался свидетелем похищения младшей дочери Примроза Софьи и вызволил ее и пр. и пр. Этих случайностей так много, что автор и сам почувствовал необходимость оправдать эти «чудесные совпадения», заверив читателя, что они случаются повседневно.

Другая уязвимая сторона романа — один из главных его героев, дядя Торнхилла, сэр Уильям Торнхилл, «обладатель огромного состояния и чрезвычайно влиятельный человек, ...к словам которого прислушивалась целая политическая 'партия...», выступающий под именем простодушного добряка Берчелла. Как сам он о себе рассказывает, в молодые годы, обладая пылкой душой и отзывчивым сердцем, он стремился всем помочь и едва не разорился и не погубил себя, но вовремя опомнился и стал «разумней и умеренней» в своих благодеяниях. Раз в год появляется он в здешних краях и живет никем не узнанный под чужим именем; шагает по дорогам с увесистой палкой, ночует у крестьян, охотно работает в поле вместе с семейством Примроза и при этом «не жалея сил, старается за двоих»; любит играть с детьми и терпеливо сносит колкости и фамильярное обращение жены Примроза, третирующей его как человека, по неразумию своему впавшего в бедность. И песни простые он любит, и игрой в жмурки не брезгует, и в медицине разбирается, а когда надо догнать мошенника, то оказывается, что Этот вельможа к тому же еще и бегает лучше всех, чем сам немало гордится. И при этом он прост, незлоблив, справедлив и тайно стоит на страже добродетели. Полная безжизненность и нереальность этого персонажа особенно очевидна в финале романа, когда, приняв свой истинный и весьма импозантный облик, он творит суд и расправу над племянником и восстанавливает попранную справедливость. Здесь сэр Уильям напоминает «бога из машины» в финалах античных трагедий. Любопытно, что племянник нагло объявляет ему при этом, что не очень-то его боится, поскольку у него остаются деньги, перешедшие к нему по брачному контракту. Что же заставило Голдсмита создать такой характер? Желание приукрасить действительность? Вряд ли. Скорее всего, желая убедить примером, он, как это часто бывало у просветителей, хотел побудить власть имущих вести себя подобно сэру Уильяму: быть ближе к народу и стоять на страже закона...

Роману можно предъявить и другие упреки. Дочери Примроза, например, так похожи друг на друга, что их нетрудно перепутать. В романе, в первой его половине, зачастую видят восхваление застойной мещанской жизни, стремление придать прозябанию облик счастливой идиллии. Наконец, здесь, как, может быть, ни в одном другом классическом английском романе XVIII века, сказались религиозные христианские воззрения на жизнь. Кульминацией романа является проповедь, которую Примроз в самый скорбный час своей жизни, когда дух его сломился под бременем обрушившихся бедствий, обращает к арестованным, таким же нищим, гонимым и отторгнутым от общества беднякам, как он сам. Он говорит о несостоятельности философии, бессильной облегчить страдания обездоленных, и о том, что одна только религия способна доставить бедняку утешение, он проповедует пассивное терпение и все свои надежды возлагает на загробную жизнь. Проповедь рта, без сомнения, вызвана чувством кризиса просветительской философии, оказавшейся бессильной перед многими реальными противоречиями и проблемами, которые выдвигала буржуазная действительность. Но священник Примроз не Голдсмит, и рта проповедь отнюдь не означает отказа самого писателя от завоеваний Просвещения, не означает его неверия в силы разума. Ведь почти в то же самое время Голдсмит в своих «Письмах китайца» утверждал, что «в цивилизованном обществе тот человек, пусть в лохмотьях, который обладает могуществом увеличивать силу добродетели с помощью печати, приносит больше реальной пользы, чем сорок тучных браминов или бонз, хотя бы они проповедовали так часто, так громко и так долго, как никогда прежде; человек, пусть в лохмотьях..., который развлекает, ставя своей целью совершенствование людей, более полезен в кругу образованных, чем двадцать кардиналов со всем их пурпуром, украшенных всем щегольством схоластического блеска».

Перед нами одно из кричащих противоречий, выявившихся на позднем этапе Просвещения и с необычайной наглядностью сказавшихся в романе да и во всем творчестве Голдсмита. Здесь заложены и объективные причины возникновения сентиментализма. Да, герой призывает во всех случаях жизни обращаться к религии, но здесь же он говорит: «Кто хочет познать страдания бедных, должен сам испытать жизнь и многое претерпеть. Разглагольствовать же о земных преимуществах бедных — это повторять заведомую и никому не нужную ложь... Никакие потуги самого утонченного воображения не могут заглушить муки голода, придать ароматную свежесть тяжкому воздуху сырой темницы, смягчить страдания разбитого сердца. Смерть — пустяки, и всякий в состоянии перенести ее, но муки, муки ужасны, их не может выдержать никто». Ведь и таких слов нет в других английских романах XVIII века. Таких проповедей никогда не произносил добродушный пастор Адамс у Филдинга и тем более пастор Йорик у Стерна.

Роман написан от первого лица. В этом затянувшемся на сотни страниц монологе Голдсмит не только сумел избежать однообразия интонаций, но и в косвенной форме выразить свое отношение к самому рассказчику. И хотя Примроз дорог и близок автору многими своими нравственными качествами, своей сердечностью, добротой и любовью к людям, своей близостью к обездоленным, автор не скрывает слабостей, смешных сторон своего героя, его наивности, иногда доходящей до простоватости, недальновидности, неумения разбираться в людях вследствие своей наивной веры в их естественную доброту, ни того, что фактически он не в состоянии справиться со своим семейством и нравом своей «кроткой» жены, ни многого другого. При всей своей честности он настолько подпадает под влияние женской половины семейства, что, сам не замечая двусмысленности своего поведения, позволяет использовать влюбленного в Оливию и ничего не подозревающего фермера в качестве приманки для уловления богатого жениха-помещика. Он тщеславен, и как ни восхищается умом и достоинствами Берчелла, как ни проповедует о достоинствах честной бедности, а все-таки и помыслить не может о браке дочери с ним. Но все эти слабости даны снисходительно, с мягким юмором, это все естественные проявления человеческой природы, и все это не мешает автору любить Примроза и видеть в нем не только своего героя, но и одновременно человека, которому ничто, или во всяком случае многое человеческое, не чуждо.

Наличие в романе комических персонажей (Мозес), юмористических сцен, сама юмористическая интонация, с которой автор повествует о жизни своих героев, свидетельствуют о том, что Это произведение Голдсмита не укладывается полностью в рамки романа.

Покинутая деревня

Опубликование в 1770 году поэмы «Покинутая деревня» сразу поставило Голдсмита в один ряд с крупнейшими портами Англии. Это была первая попытка изобразить в английской поэзии крестьянскую жизнь не в традиционном условном пасторальном плане. Голдсмит рисует здесь вымышленное село Оберн, разоренное и опустевшее в результате огораживания общинных земель; в центре его внимания — трагедия английского крестьянства в эпоху промышленного переворота. Настроение щемящей печали и тоски пронизывает здесь каждую строку. Поэма строится на контрастном сопоставлении картин недавнего счастливого прошлого и нынешних бедствий и разорения. При этом прошлое при всей конкретности отдельных картин и деталей изображается все же в приукрашенном, идеализированном виде. Здесь совсем нет картин тяжелого крестьянского труда, и это неудивительно, иначе как удалось бы Голдсмиту изобразить прошлое в столь радужных тонах. Зато с умилением и тоской о невозвратном прошлом рисует он бесхитростное веселье поселян после трудового дня: проказы сельских озорников, танцы на лужайке, состязания в ловкости и пр. В поэме несколько более обстоятельно обрисованы местный пастор и школьный учитель. Первый так же беден, как и его односельчане; он исполнен чувства собственного достоинства, никому не льстит и ни перед кем не заискивает; он полон сострадания к беднякам и снисходителен к их человеческим слабостям, и у его гостеприимного очага находят себе пристанище калека-солдат и бездомные нищие. Он очень напоминает собой Примроза. Голдсмит был убежден, что только священник, разделяющий нужды бедняков и несущий им слово утешения, достоин звания пастыря. Изображается здесь и сельский трактир с его немудреной обстановкой, с двенадцатью полезными советами, украшающими его стены, и разбитыми чашками, расставленными над камином, с его завсегдатаями-крестьянами, пришедшими сюда, чтобы хоть на часок забыть о своих заботах, и обсуждающими допотопные политические новости.

«Но все это бесследно исчезло» — печальным рефреном повторяются в поэме эти слова. Нет ни коттеджей, ни хлопотуньи-мельницы, остались лишь одни заросшие травой руины; все обезлюдело вокруг, и лишь одинокая нищая вдова доживает здесь свой век, да выпь оглашает все вокруг своим печальным криком. Виной тому «рука насильника», «надменное богатство», захватившее все вокруг, ограбившее поля; и там, где прежде кормилось множество крестьян, теперь раскинулись в своем «бесплодном великолепии» дворцы, пруды и парки господ, земля для них — сад, но для терзаемых голодом бедняков она теперь могила. Солидаризируясь с Руссо, Голдсмит проклинает роскошь и расточительность, погоню за утонченными удовольствиями, в которых наивно видит едва ли не главную причину всех бед. Но тут же он проницательно говорит об исчезновении свободного английского крестьянства и понимает, что это трагическое следствие уродливого буржуазного прогресса — «бездушные плоды торговли», он подмечает пропасть, отделяющую экономическое процветание страны от народного счастья.

Зло пядь за пядью землю похищает,

Богатство копится, а человек нищает.

Пусть лорды процветают или мрут —

Они и снова, как трава, взойдут.

Крестьянство же, родной страны основа,

Раз истребленное, не возродится снова.

(Пер. А. Горшкова)

В конце поэмы Голдсмит пытается проследить дальнейшую судьбу покинувших родные места крестьян: если они попытаются освоить другие скудные пастбища, лендлорды отнимут их, а если устремятся в город, где еще разительней контрасты роскоши и нищеты, где ремесленник гибнет от изнурительного труда, где с дворцами соседствуют виселицы, им негде будет приклонить там голову. Там сельских девушек ожидает улица и смерть от болезней: строки, посвященные бездомной иззябшей девушке, лежащей у входа в хоромы своего бессердечного совратителя, быть может, самые патетические во всей поэме.

Несмотря на характерную для поэмы идеализацию патриархального крестьянского существования, обрисованного в идиллических тонах, представленного, как это вообще было присуще сентиментализму, в виде единственного прибежища и средства против нового уклада, произведение это представляло собой немалый шаг вперед по сравнению с классицистским изображением сельской жизни. Это уже не пастораль, лишенная исторического, национального и социального колорита, и ее герои уже не условные пастушки Кори-доны и Дафнисы. Сундук в трактире, заменяющий ночью постель, и пол, посыпанный песком,— таких «низких» деталей пасторальная поэзия гнушалась. Смуглолицый могучий кузнец, который наклонился к говорящим, чтобы получше расслышать, о чем они толкуют,— и этим одним жестом точно схвачена особенность человека такой профессии — наблюдение необычайно меткое и реалистическое. И все-таки назвать ее вполне реалистической поэмой из крестьянской жизни еще нельзя. Композиция поэмы свободна, в ней нет ничего похожего на логически последовательное многостороннее рассмотрение темы. Автор свободно отдается своим чувствам, композицию поэмы как будто диктует его сердце; воспоминания о былом сменяются гневом по поводу происходящего; каждый эпизод глубоко насыщен личным авторским отношением, здесь чувствуется лично увиденное и пережитое, что подтверждается и самим Голдсмитом в его посвящении поэмы знаменитому художнику Рейнольдсу. Ни один из современников Голдсмита не только в поэзии, но и в романе не рассказал с такой трагической силой о последствиях промышленного переворота; демократизм писателя, его сочувствие обездоленным проявилось здесь сильнее всего.