Эстетика и драматургия Вольтера

Общие противоречия мировоззрения Вольтера нашли отражение и в его эстетике. Вольтер колеблется между свободой чувства и рационалистической системой норм прекрасного. С одной стороны, он признает относительность представлений о красоте, с другой — убежден, что существуют общие для всех времен и народов незыблемые правила хорошего вкуса, как существуют правила математики. Историческое многообразие художественных форм и общие законы искусства выступают у Вольтера в неразрешимом противоречии.

Основное направление художественных интересов Вольтера связано с театром. Сам Вольтер считал себя прежде всего писателем-драматургом. Его литературная деятельность открывается трагедией «Эдип» и венчают ее трагедии «Ирина» и «Агафокл». Театр для Вольтера был могучей и действенной трибуной пропаганды новых идей, просвещения народа, в драме он видел «школу добродетели». Вольтеру принадлежат 54 драматических произведения (трагедии, комедии, драмы в прозе, либретто опер, комических опер, дивертисментов). Среди них первое место занимают трагедии, продолжающие традиции театра классического века. Приверженность Вольтера к классицизму нс может быть объяснена консервативностью его Эстетических вкусов. Меньше всего для Вольтера форма классической трагедии была старыми мехами, в которое наливалось новое вино, как писал об ртом в свое время Плеханов. Эта форма отвечала идейным устремлениям писателя.

Для эстетики Вольтера и его драматургии 30-х годов огромное значение имело знакомство с творчеством Шекспира , открывшего ему новый художественный мир, основанный на совсем иных эстетических принципах, чем театр французского классицизма. Шекспировский театр с его гуманистическим пафосом, большими естественными чувствами и страстями, грандиозными социально-историческими проблемами был воспринят Вольтером как новый могучий источник поэзии и красоты. Сопоставляя драмы Шекспира с классической трагедией XVII века, Вольтер не всегда отдает предпочтение французам. Рядом с английскими трагедиями французские пьесы кажутся ему скорее серией разговоров, чем изображением самого действия. Зритель часто покидает спектакль холодным, так и не испытав настоящего трагического волнения. И каковы бы ни были недостатки драм Шекспира, они всегда имеют одно несомненное преимущество перед французской драмой — живость действия. «Все рассуждения Корнеля,— пишет Вольтер,— кажутся ледяными по сравнению с истинно-трагическим этого Жиля» (Жиль — имя ярмарочного скомороха, которым Вольтер часто называет Шекспира). И все же целиком принять шекспировское творчество Вольтер не может.

Впервые о Шекспире Вольтер заговорил в «Философских письмах». Здесь содержится та характеристика Шекспира, та оценка его театра, которая с различными идейными и эмоциональными акцентами проходит через всю литературную биографию Вольтера.

«Он создал театр, он обладал гением, полным мощи и изобилия, естественности и возвышенности, но без малейшей искры хорошего вкуса, без малейшего знания правил. Достоинства этого писателя погубили английский театр; прекрасные, величественные и потрясающие отрывки, рассеянные в его уродливых фарсах, именуемых трагедиями, обеспечили частые и имевшие успех спектакли. Большинство странных и незаурядных произведений этого писателя завоевали себе право считаться великими». Обращает на себя внимание, что здесь в каждой фразе заключено одновременно и утверждение и отрицание, и плюс и минус, и приятие и неприятие. Шекспир для Вольтера непостижимая загадка — он опровергает все художественные каноны, на которых Вольтер воспитан, и в то же время «воодушевляет воображение и потрясает сердца». Загадка усиливается еще от того, что Вольтер ясно ощущает, что прекрасное и величественное в Шекспире нельзя отделить от того, что ему кажется «несуразным», «диким», «уродливым». Сравнивая Шекспира с густым деревом, взращенным самой природой, мощно и неровно растущим вверх, Вольтер пишет: «оно погибнет, если вы будете насиловать его природу и подрезать его, как деревья в садах Марли». Сравнение с деревом, взращенным самой природой, как нельзя точнее выражает отношение Вольтера к Шекспиру. Английский поэт для него — сама природа, но не природа классицистов — цивилизованная и облагороженная, а естественная и дикая, «природа, говорящая своим собственным языком, без всякой примеси искусства».

Это начало «природы» и «свободы», воплощенное в шекспировском театре, обладало для Вольтера огромной притягательной силой. Защита естественных прав человека, его свободы, борьба против политического и религиозного гнета, реабилитация материальной и чувственной стихии жизни, которую игнорировала эстетика предшествующего столетия — все это составляло важную сторону мировоззрения французского просветителя. Но герои Шекспира не только привлекают Вольтера своей естественностью и свободой. Они и отталкивают его, кажутся ему слишком своевольными, необузданными и нецивилизованными.

Вольтер не может принять и творческую свободу Шекспира, гения без правил, и воспринимает реализм и народность его трагедий, яркость и богатство их жизненного материала, как проявление варварства, нарушение художественной меры и вкуса. Все это не случайно.

У Вольтера иное отношение к свободе, чем у Шекспира. Оно подсказано ему историческим опытом его времени, развивающейся действительностью буржуазного общества, где свободное развитие одного непременно ущемляет свободу и интересы другого. Поэтому никакой общественный порядок не кажется Вольтеру возможным без известного ограничения свободы человека, принудительного или добровольного, и идеальный член общества для него тот, кто способен к самоограничению, самодисциплине, подавлению своих эгоистических страстей. Необходимо помнить что перед Францией стояли задачи революционной борьбы, требующие героизма, умения подчинять свои интересы общественным целям, дисциплины и самоотречения. Все это и объясняет двойственное отношение Вольтера к Шекспиру и ориентацию его на эстетику и искусство французского классицизма. Если Шекспир — это «сама природа», то искусство классицизма для Вольтера — «сама цивилизация» с ее достоинствами и пороками. На пороки цивилизации Вольтер не закрывал глаза, но цивилизованное состояние всегда считал более высокой ступенью общественного развития, всегда оставался певцом прогресса. Поэтому и классицизму, при всех оговорках, он отдает предпочтение перед шекспировским театром. Величие Корнеля, Расина и Мольера Вольтер связывает с цивилизующей ролью французского абсолютизма. «Хорошая комедия была неизвестна до Мольера, так же как искусство выражения истинных страстей было неизвестно до Расина, потому что цивилизация достигла своего развития лишь в это время». В классицизме Вольтера привлекает общественный пафос, умение героев французского театра господствовать над своими страстями, подчиняться сознанию долга, сообразовывать свои поступки с интересами других людей.

Особое значение Вольтер придает строгой и чеканной классицистической форме. В ней он видит разумное организующее начало, проявление художественной воли писателя, торжествующей над текучей и грубой эмпирией жизни.

Понимая стеснительный характер многих правил классицизма, Вольтер считает их необходимыми для французской поэзии. Отступление от правил кажется ему «равносильным стремлению изменить структуру централизованного государства по образцу анархии». Подлинная свобода художника для Вольтера не в отказе от правил, а в свободном владении ими, подобно тому как подлинная свобода человека — не в произволе, не в освобождении от общественных обязанностей, а в господстве над своими страстями, в том, чтобы поступать так, как считаешь разумным и правильным. С этим связана и защита Вольтером обязательной для классицистической трагедии стихотворной формы. «Именно сдерживающему действию рифмы и необычайной строгости нашего стихосложения мы обязаны превосходными произведениями нашей литературы».

Вывод, к которому приходит Вольтер,— это сочетание достоинств английского и французского театров: «Я всегда полагал,— писал Вольтер,— что удачное сочетание живости действия, царящей в театрах Лондона и Мадрида, с разумностью, изяществом и благопристойностью нашего театра могло дать нечто совершенное». Стремление Вольтера найти идеальное равновесие между Расином и Шекспиром, дисциплиной и свободой, цивилизацией и природой осталось однако неосуществленным. Как и другие мыслители XVIII века, Вольтер не мог выйти за те пределы, которые ставила ему его собственная эпоха.

Противоречивое отношение к Шекспиру сказалось в драматургии Вольтера 30-х годов. Оно выразилось, с одной стороны, в самом факте обращения к английскому драматургу, как к новому источнику идей, образов сюжетов, а с другой — в той переработке, которую претерпели сюжеты шекспировских трагедий, их идеи и образы в творчестве самого Вольтера.

Особый интерес представляют две трагедии Вольтера «Смерть Цезаря» (1731) и «Заира» (1732), первая из них является переработкой «Юлия Цезаря», а вторая переработкой «Отелло».