Философские повести Вольтера

В разнообразном художественном наследии Вольтера менее всего забыты и более всего читаемы его философские повести. В них выразились не только наиболее сильные стороны таланта Вольтера, но и сам дух Просвещения, когда «все должно было предстать пред судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него» Существенно и другое. Стихи Вольтера, поэмы, трагедии (на них, он считал, основывается его писательская слава) связаны с традицией классицизма, знаменуя собой начало последнего периода его истории. В этом смысле они во многом завершают целую полосу художественного развития, в то время как философские повести — это явление нового жанра — романа,— которому еще только предстояло великое будущее.

За повестями Вольтера прочно установилось название философские. Это можно понимать и широко — в том смысле, что единственным мерилом, существующего для Вольтера, служит просветительский разум, и более узко — содержанием повестей, как правило, становятся философские идеи, а порою и целые философские системы века.

Часто объясняют обращение Вольтера к жанру философской повести его стремлением сложные и отвлеченные философские идеи изложить в забавной занимательной форме. Что ж, такое объяснение не лишено оснований — Вольтер всегда был озабочен, чтобы истина стала достоянием самого широкого круга людей. И все же образная форма повестей Вольтера не просто уступка читателю, не умеющему еще отвлеченно мыслить. Мысль писателя живет в самой художественной форме, в мельчайших ее особенностях, повести Вольтера построены по законам искусства, а не философского рассуждения с иллюстрациями и примерами, они — явление художественной прозы, хотя и прозы особого рода, и прав был Белинский, назвав их истинным романом XVIII столетия.

Основная проблема философских повестей — вопрос о мировом зле. Этот вопрос занимал Вольтера на протяжении всей его жизни, ибо в него упирается другой вопрос — самый важный для века Просвещения — вопрос о возможностях создания нового разумного общества, вопрос — о прогрессе.

Проблема мирового зла по-разному решалась на разных этапах жизни и творчества Вольтера.

В сороковые годы, когда были написаны его первые философские повести, Вольтер придерживался учения Лейбница — Попа о предустановленной гармонии и полагал, что победа добра заложена в самом естественном ходе вещей, а зло есть условие всеобщей гармонии и порядка. Однако уже в те годы он вносил в эту теорию существенные оговорки.

Зло моральное и социальное Вольтер и тогда рассматривал как преступление, то есть извращение, а не выражение естественного хода вещей. Кроме того, признавая, что в мире царят порядок и гармония, Вольтер не закрывает глаза на то, что отдельный, частный человек обречен в нем на страдание. Утверждение Попа, что частные проявления зла в конечном счете составляют общее благо, представляется Вольтеру весьма плохим утешением. «Славное общее благо, составленное из каменной болезни, ревматизмов, преступлений и страданий всякого рода, из смерти и осуждений... надобно по крайней мере согласиться, что человек имеет право жаловаться, что частное благосостояние не может мириться с вечными законами» (статья «Все благо»).

Противоречие между гармонией целого и трагедией частного и составляет тему ранних философских повестей Вольтера («Задиг» (1747), «Мемнон» (1749) и др.). Сам жанр философского романа, в центре которого стоит судьба частного человека, был наиболее подходящей формой для выражения этого противоречия.

«Задиг» Вольтера

Действие «Задига» развертывается в обстановке сказочного Востока. Каждая глава повести — самостоятельная новелла; главы объединены не только образом героя — их связывает и единая общая мысль. Задиг имеет все основания быть счастливым. Он красив, умен, образован, великодушен, наконец, богат. Но достоинства Задига являются источником его бед и страданий. Задиг руководствуется разумом, а миром правит бессмывлица, категории разума к миру неприложимы. Все, что происходит с Задигом, поразительно нелепо и алогично. И все же зло, окружающее героя, имеет свою логику, в нем есть система.

Царь Вавилона Маобдар ценит Задига за его ум, образованность, мудрость, великодушие. Он делает его своим первым министром. Самому Задигу кажется, что долгожданное счастье наступило. Но это иллюзия. Маобдар и в самом деле добрый король, но он вписан в общую систему социального зла, и это является решающим. Ревность Маобдара вызвана случайностью — тем, что Завистница носит такие же подвязки, как и царица Астарта, жена Маобдара. Но случайность приобретает силу, потому что входит в систему. Маобдар не просто ревнивый муж, он ревнивый король. Ему все дозволено — он может убить Астарту, повесить Задига. И этим он страшен. Частная история подчинена целому. Случайность только подчеркивает закономерность судьбы Задига. Случайность лишена логики, но смысла лишена вся система, случайность только выявляет ее неразумие.

Социальные отношения у Вольтера уже во многом отделились от личности его героев, превратились в самостоятельную силу, властвующую над человеком, определяющую его судьбу. При этом образ главного героя и образы героев второстепенных обрисованы по-разному. Второстепенные герои всецело детерминированы условиями своего существования. Социально-характерное съело в них человеческое, они целиком слиты со средой и являются ее воплощением.

Задигу тоже приходится испытать на себе влияние социальных сил. Но если у каждого второстепенного героя есть только одна роль, которая его исчерпывает, наполняет его личность до краев, то у Задига таких ролей множество; но каждая из них никогда с истинной его сущностью не совпадает. Он не король, не философ, не раб, не первый министр — он человек.

Социальное и человеческое у Вольтера не совпадают. Как и другие мыслители века Просвещения, он видит сущность человека в абстрактной человеческой природе, которая стоит вне истории. Она служит Вольтеру своеобразной нормой, масштабом, позволяющим ему мерить и судить окружающую его жизнь. Эту норму и воплощает в романе Задиг — образ скорее родовой, чем индивидуальный, тип человека вообще.

Люди и события, с которыми сталкивается Задиг, всегда являются предметом его размышлений, он стремится понять смысл своего существования, познать окружающий мир и из каждого своего приключения делает выводы, касающиеся жизни в целом.

Для философского смысла повести существенна речь ангела Иезрада, но видеть в ней выражение мысли самого писателя не следует. Ангел Иезрад поучает Задига, будто нет такого зла, которое не порождало бы добро, что совершенный порядок возможен только там, где вечно пребывает верховное существо, в нашем же несовершенном мире зло и преступления неизбежны. Задиг должен перестать бороться против того, перед чем ему надлежит благоговеть. «Но»,— сказал Задиг; ангел в это время исчезает, он уже летит на десятое небо, и речь Задига обрывается. В этом «но» выразились сомнения Вольтера и его героя в истинности философии «все благо». Может быть, ангел и прав, мир прекрасен, совершенен и разумен, если принимать во внимание весь мировой порядок, но па божественную точку зрения ангела Задиг стать не может, ибо он живое существо, стремящееся к счастью и имеющее на него право.

Между гармонией целого, порядком вселенной и счастьем отдельного человека не то что трещина, но целая пропасть. Самая «возвышенная философия» не может спасти героя Вольтера от «гнетущей печали».

Важное значение имеет в повести образ разбойника Арбогада. Арбогад не может смириться с тем, что на земле, которая одинаково принадлежит всем, судьба ничего не оставила на его долю. Старый араб рассказал ему притчу о песчинке, которая горевала, что она безвестна, но через некоторое время стала бриллиантом и составила лучшее украшение в короне индийского царя. Арбогад тоже решил стать из песчинки бриллиантом, он сделался вором, разбойником, грабил большие караваны. Это тоже форма протеста честного человека против порядка вселенной. Но Арбогад стремится лишь урвать свою долю, о мировой справедливости он вовсе не печется. Условием его благополучия является неблагополучие других. Протест ЗаДига совсем иной, ЗаДиг — философ, озабоченный судьбами мира, его волнует судьба каждого человека, а не только его собственная. Счастливая судьба Арбогада для Задига поэтому лишь подтверждение общего неразумия мира, которым правит случай, а не разум, где добрые страдают и злые благоденствуют.

Повесть заканчивается счастливой развязкой. После множества Злоключений ЗаДиг соединяется с Астартой, становится мудрым царем Вавилона. «То был лучший век на земле. Ею управляли справедливость и любовь. Все благословляли ЗаДига> а ЗаДиг благословлял небеса». Значит ли это, что ангел оказался прав, что все на этом свете есть «либо испытание, либо награда, либо предвестие». Сам Задиг в этом не был уверен. Он всегда помнил о том, что говорил ему ангел Иезрад, но он вспоминал также о притче, рассказанной ему разбойником Арбогадом. Может быть и счастливая судьба Задига только счастливая удача, подобная той, которая безвестную песчинку превратила в драгоценный бриллиант. Вопрос этот остается не решенным. В финале продолжает звучать «но» Задига.

Вольтер выражает сомнение в разумности мира, но не в самом разуме. ЗаДиг разочаровывается в действительности, но до конца остается верен самому себе. В романе нет внутренней эволюции героя — он тот же в конце, что и в начале. Норма у Вольтера неподвижна, она над миром, вне его. Законы мира разуму не подчиняются, но представление о должном сквозит в каждой фразе писателя. Это порождает сложную иронию вольтеровского повествования. Вот характерный пример: когда Задига ведут на казнь, все равнодушны, огорчены одни родственники. Вольтер поясняет: «потому что имущество ЗаДига переходило не к ним». Эт° «потому что» вполне реально и вместе с тем иронично. Ирония возникает от несоответствия того, что есть, тому, что должно быть, логики жизни логике разума. В иронии — отсвет должного, нормы.

Идея и жизнь разошлись, жизнь должна быть перестроена в соответствии с идеей, по законам разума — такова главная мысль «Задига». Повесть Вольтера намечает и пути этого переустройства. Счастливый век наступает тогда, когда царем Вавилона становится мудрый и просвещенный Задиг. Когда Вольтер писал «Задига», он возлагал свои надежды на просвещенного монарха, как на единственно реальную силу, способную перестроить мир, уничтожить зло, создать разумный порядок.

В повестях, написанных после «Задига» («Мемнон», «Микроме-гас» и др.), растет разочарование Вольтера в философии оптимизма Лейбница — Попа. Но окончательный разрыв с этой философией наступил лишь в середине 50-х годов. В «Поэме о гибели Лиссабона» (1755), явившейся откликом на знаменитое землетрясение, Вольтер подверг открытой критике теорию предустановленной гармонии.

Эта теория долгое время привлекала Вольтера, ибо она вселяла веру в прогресс, в неизбежную победу добра, в то, что счастье человека на земле достижимо. Однако Вольтер не мог не видеть и другой стороны медали. Философия «оптимизма» служила оправданием существующего зла, звала не к борьбе, не к революционному преобразованию мира, а к приятию его таким, каков он есть, и возлагала все надея«ды на стихийное развитие самой жизни. Естественно, что в пятидесятые годы, когда Вольтеру открылась страшная картина социального зла, когда все его творчество было подчинено одной задаче — «раздавить гадину», теория предустановленной гармонии стала для него совершенно неприемлемой. Но дело не только в этом. Вольтер ясно ощущает и границы буржуазного идеала: буржуазное общество — единственно возможный, разумный порядок, но и в нем не устраняются нищета, неравенство, страдания народа.

Зло неизбежно, но от этого оно не перестает быть злом. На полях книги Гольбаха «Истинный смысл системы природы» по поводу рассуждения автора о том, что в обществе царит гармония, так как богачи страдают от пресыщения и скуки, а бедные счастливее их, так как лишены этих страданий, Вольтер возмущенно пишет «Тарабарщина». Представление о нашем мире как о лучшем из возможных миров, по его мнению,— иллюзия или того хуже — лицемерие. Философия «оптимизма» должна быть отвергнута. Нужна другая философия, не только более действенная, но и менее прекраснодушная, более трезвая.