Критика философии «оптимизма» стала центральной темой «Кандида» (1759)—самого значительного создания Вольтера.

В «Кандиде» сохраняется схема любовно-авантюрного романа, восходящая еще к роману поздней античности. Все атрибуты этого романа налицо: любовь и разлука героев, их странствия по свету, приключения, невероятные опасности, каждый раз угрожающие их жизни и чести, и счастливое их воссоединение в конце. Но у Вольтера эта схема пародируется. В отличие от героинь старого романа вольтеровская Кунигунда выходит из жизненных переделок изрядно потрепанной. Она не сохранила ни невинности, ни красоты. Эпилог романа, когда Кандид женится на Кунигунде, подурневшей и состарившейся (у нее морщинистые щеки, воспаленные глаза, иссохшая шея, красные потрескавшиеся руки), носит издевательский характер. На протяжении всего повествования возвышенные чувства героев нарочито снижаются.

Эпизод в Буэнос-Айресе по смыслу своему трагичен: он является реминисценцией истории пребывания Манон Леско и кавалера де Грие в Новом Свете, о которой рассказывает Прево в своем знаменитом романе. Кунигунде предстоит стать женой отвратительного губернатора, а Кандида ждет костер. Но само имя губернатора Буэнос-Айреса — Дон Фернанда-де Ибараа-и Фигеора-и-маскарис-и-Лам-пурдос-и-Суза — вызывает улыбку и мешает воспринимать этот эпизод всерьез.

Дерзко пародийна история злоключений старухи. Ей пришлось пережить рабство, насилие, ужасы русско-турецкой войны, ее чуть-чуть не съели умиравшие от голода янычары, которые, однако, сжалившись над ней, ограничились тем, что вырезали у нее половину зада. О трагических и горестных происшествиях Вольтер рассказывает весело, без всякого сочувствия к своим героям. Они должны скорее забавлять, чем печалить. Вот характерный пример: «Мавр схватил мою мать за правую руку,— сообщает старуха,— помощник капитана за левую, мавританский солдат взял ее за ногу, один из наших пиратов тащил ее за другую. Почти всех наших девушек тащили в эту минуту в разные стороны четыре солдата». Этот эпизод перекликается с рассказом Кунигунды о том, как ее любовь делят по дням недели великий инквизитор и богатый еврей Исахар и спорят о том, кому должна принадлежать Кунигунда в ночь с субботы на воскресенье — Ветхому или Новому завету. Люди превращаются у Вольтера в предметы неодушевленные, это куклы, марионетки, душа у которых вынута. Поэтому мы и не можем сочувствовать им.

Смысл иронии Вольтера не однозначный. Вольтер пародирует не только любовно-авантюрный роман, он пишет пародию и на жанр буржуазного романа XVIII века, в особенности английского, в котором впервые жизнь частного человека стала изображаться без вся-кого комического гротеска, как нечто важное, значительное, достойное поэзии. Вольтер, напротив, был убежден, что частная жизнь не может быть серьезной темой искусства.

В «Кандиде», как и в других повестях Вольтера, главное — не частная жизнь героев, а критика общественных порядков, злая сатира на церковь, суд, королевскую власть, феодальные войны и т. д. Классическое определение романа как эпоса частной жизни к прозе Вольтера не приложимо, ибо ее содержание — не частная судьба, а философская идея, касающаяся мира в целом.

Вольтер создает особое искусство мысли, где за столкновением людей стоит столкновение идей и где развитие сюжета подчиняется не логике характеров, а логике философских положений. В своих повестях он не стремится сохранить иллюзию правдоподобия, ему важна не бытовая правда, а философская — правда общих законов и отношений действительного мира. Так действие в «Зади-ге» происходит одновременно и в древнем Вавилоне и в современной Вольтеру Франции. Отсюда множество анахронизмов и злободневных политических намеков. Сближая прошлое и настоящее, восточную экзотику и современные нравы, Вольтер не только ос-траняет знакомое и привычное, но и выявляет существенное, из каждого жизненного факта извлекает его философский смысл. Образы Вольтера не столько воспроизводят те или другие жизненные факты, сколько выражают мысль писателя по поводу этих фактов, становятся воплощением определенной философской идеи.

Не умея еще увидеть связь между судьбой индивида и общим ходом истории, и потому показать через частную судьбу общество в целом (это явилось открытием реализма XIX века), Вольтер сохраняет ироническую дистанцию по отношению к материалу, давая ощутить читателю, что его мысль с каждым отдельным событием, поворотом сюжета, образом никогда целиком не совпадает. Между философской идеей и сюжетом у Вольтера больший или меньший зазор. В некоторых повестях Вольтера (например, в «Вавилонской принцессе») любовная история — всего лишь рамка для сатирического обозрения жизни и нравов Европы XVIII века. В «Кандиде» связь частной истории и философской идеи теснее, но и здесь ирония, пронизывающая повествование, указывает на то, что читателю не следует принимать всерьез любовь Кандида и Кунигунды. Подлинное содержание романа, его настоящий сюжет в другом — в поисках Кандидом истины, в приключениях самой мысли. Кандид не только любящий, как и ЗаДИ1\ он прежде всего философ, стремящийся из каждого жизненного столкновения извлечь смысл более широкий, увидеть каждый отдельный факт в связи с другими фактами, с миром в целом.

Уже с самого начала романа вводится образ Панглосса — учителя и воспитателя героя, последователя философии Лейбница —-Попа, утверждающего, что наш мир — лучший из возможных миров, и если в нем сейчас еще не все хорошо, то, бесспорно, все идет к лучшему. Панглоссу приходится плохо. Он заболевает сифилисом. Кандид встречает своего учителя, покрытого гнойпыми язвами, с безжизненными глазами, с кривым ртом, изъязвленным носом, с черными зубами, глухим голосом, измученного жестоким кашлем, от которого он каждый раз выплевывает по зубу. Но и в ртом жалком состоянии он продолжает уверять Кандида, будто все в этом мире устроено наилучшим образом и сам сифилис есть необходимый компонент прекраснейшего из миров. Своим личным опытом Панглосс пренебрегает, потому что опыт этот случайный, а он философ, и никакие личные несчастья и невзгоды не способны поколебать его взгляды. И даже тогда, когда происходит лиссабонская катастрофа, и бедного Панглосса португальские иезуиты решают повесить, он остается верен себе, «ибо Лейбниц не мог ошибаться и предустановленная гармония существует».

Но широкая панорама действительности, развернутая в романе, находится в кричащем противоречии с философией «оптимизма». Предустановленная гармония складывается из сифилиса, костров инквизиции, из тридцати тысяч жертв лиссабонской катастрофы и трехсот тысяч убитых во время семилетней войны, рабства и жесточайшей эксплуатации негров, насилия, обмана, грабежа. Вольтер иронически поясняет: «чем больше отдельных частных зол, тем лучше все идет в целом».

При описании всех этих зол, несчастий, страданий комический тон у Вольтера сохраняется, ибо сами носители зла смехотворны — они марионетки, но социальные силы, стоящие за их спиной, не смешны, они страшны. «Наш мир,— писал Вольтер,— арена кровавой трагедии и самой смехотворной комедии». Комическое переходит в трагическое, трагическое в смешное. Губернатор Буэнос-Айреса — фигура комическая, но то, что дает ему силу и власть, уже совсем не смешно, а серьезно. Но у Вольтера есть всегда и обратное движение — само серьезное смехотворно. Комическая фигура губернатора дискредитирует и те силы, которые она воплощает. Э™ силы сегодня страшны и для героев «Кандида» опасны, но они уже отменены самим ходом истории — они неразумны. -Это значит, что Вольтер возвышается над настоящим и смотрит на него из будущего. Меняются масштабы — то, что кажется значительным, становится ничтожным, что казалось страшным — смешным. Вольтер один и тот же предмет изображает как бы с двух разных точек зрения. Прием этот был использован в «Микромега-се», где Вольтер показывает землю через увеличительное и через уменьшительное стекла одновременно. В начале повести, описывая порядки Сириуса, Вольтер рисует лишь забавно остраненными, до грандиозных масштабов преувеличенными хорошо знакомые читателю нравы Франции XVIII века. А когда Микромегас совершает космическое путешествие и прибывает на нашу планету, автор смотрит на землю глазами своего героя, для которого Тихий океан всего лишь небольшая лужа, а человек — крошечная козявка, невидимая простым глазом. В «Микромегаее» это наглядно, в «Кандиде» скрыто.

В романе много злободневных намеков, затрагиваются реальные события и люди (Фридрих II, английский адмирал Бинг, журналист Фрерон, лиссабонская катастрофа, Парагвайское государство иезуитов, семилетняя война и т. д.). Современные Вольтеру люди и события изображены, однако, в гротескно-фантастической форме, выступают в чужом одеянии, и если даже называются прямо, то вплетенные в общую ткань романа сами становятся в один ряд с полуфантастическими существами и событиями. Сказочная страна Эльдорадо находится на вольтеровской карте где-то неподалеку от Парагвайского государства иезуитов. Это придает вполне реальному Парагваю фантастическую окраску. Зато фантастика благодаря этому приобретает достоверность. Реальное и фантастическое у Вольтера сближены, границы между ними подвижны.

В Эльдорадо вещи самые естественные и самые фантастические вызывают одинаковое удивление героев. Кандиду так же трудно поверить в то, что здесь нет монахов, которые поучают, спорят, управляют, строят козни и сжигают инакомыслящих, как и в фонтаны ликеров из сахарного тростника, обложенные драгоценными камнями, которые здесь ценятся не больше, чем в других странах булыжник. В Эльдорадо естественное представляется фантастичным, потому что в Европе фантастическое стало естественным. В Англии толпа спокойно взирает на убийство адмирала Бинга, казненного только за то, что он не убил достаточное количество людей, но в этой стране привыкли к тому, что время от времени расстреливают какого-нибудь адмирала, чтобы придать бодрости другим.

Реальное у Вольтера фантастично, ибо оно не отвечает логике разума; разумное тоже фантастично, ибо не находит опоры в самой действительности.

Логика и жизнь у Вольтера противоречат друг другу. Это определяет само построение романа, его композицию. Эпизоды в «Кандиде» сцеплены как в приключенческом романе — на основе случайности. Люди — песчинки, их несет поток жизни и бросает в разные стороны. Каждый эпизод — полная неожиданность и для героев и для читателя, он не имеет внутренней мотивировки, не вытекает из характеров, ничем не подготовлен. Из Голландии Кандид и Панглосс отправляются в Лиссабон. Все, что с ними происходит по пути, цепь случайностей: буря, землетрясение в Лиссабоне и т. д. Но каждое событие в то же время имеет у Вольтера и свою логику, оно как бы заранее задано, подчинено философской идее — развенчанию философии оптимизма. Так, буря возникает в романе как полемический аргумент, опровергающий учение Панглосса. «Пока он рассуждал,— говорит Вольтер,— воздух потемнел, ветры задули со всех четырех сторон и корабль был застигнут ужаснейшею бурей в виду Лиссабонского порта». Слова «пока он рассуждал» придают этой фразе иронический характер. Вольтер разрушает иллюзию правдоподобия, не заботится о том, чтобы читатель поверил в истинность происходящего, ведь «Кандид» — роман философский и главное в нем движение самой мысли, решение философской проблемы. Но смысл иронии шире: обнажая прием, демонстративно подчеркивая, что связь эпизодов всецело подчинена произволу автора, Вольтер иронизирует и над собственным художественным принципом, над самой философской идеей. Он строит свой роман, как Панглосс свою философию,— не считаясь с жизнью.

Идея и факт разлучены, отношения между ними у Вольтера подчеркнуто резки. Идея слишком философски обща, она над миром, действительность бездуховна, эмпирична, алогична, законы разума к ней не приложимы. Ирония в «Кандиде» обоюдоострая — она над действительностью, которая не отвечает идее, она и над идеей, если она противоречит жизни, не совпадает с ней. Ирония указывает на то, что идея должна овладеть действительностью, что действительность должна быть перестроена в соответствии с идеей. Это главная мысль «Кандида», она пронизывает и каждую клеточку вольтеровского повествования и роман в целом.

Сталкивая Кандида с жизнью, Вольтер заставляет своего героя разочароваться в философии оптимизма. После встречи с негром, который рассказывает о том, как бесчеловечно обращаются с его соплеменниками европейские колонизаторы, Кандид восклицает: «О, Панглосс, ты не предвидел этих гнусностей. Конечно, я отказываюсь от твоего оптимизма». Негр — это, конечно, всего лишь последнее звено в общей цепи зла, открывшегося взору героя. И все же встреча с негром знаменательна. Важно то, что не своя судьба, а чужая, не стихийное бедствие, а социальное неустройство заставили Кандида окончательно отказаться от философии «оптимизма». Мировое зло для Вольтера есть прежде всего зло социальное.

От оптимизма Панглосса Кандид приходит к пессимизму Мартена, другого философа, который теперь становится его спутником. Мартен — прямая противоположность Панглоссу: он не верит ни в божественный разум, ни в лучший из возможных миров, полагая, что не бог, а дьявол правит миром, что жизнь протекает «в летаргии скуки или в судорогах беспокойства» и зло неизбежно, так как заложено в самой природе вещей, в самом человеке.

Дальнейшие странствия героя только подтверждают мрачную философию Мартена — кругом зло, горе и страдания. И несмотря на это, Кандид не может до конца согласиться с ней.

Основной вопрос остался для Кандида нерешенным. Он по-прежнему не знает, что такое мир и что такое человек и каково место человека в мире. Когда Мартен и Панглосс спорили о метафизике и морали, Кандид оставался безучастным — «ни с чем не соглашался и ничего не утверждал».

Дело все в том, что с философией Панглосса Кандид порвал прежде всего потому, что не мог примириться с мыслью, что зло, его окружающее, естественно и нормально. Недаром чувство глубокого сострадания и возмущения, вызванное рассказом негра, было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Он не может признать, что все идет хорошо, когда на самом деле все идет плохо. «Мнение о лучшем из возможных миров,— писал Вольтер,— не только не утешает, оно ввергает в отчаяние».

Но и философия Мартена для Кандида неприемлема. При всей противоположности философии оптимизма она совпадает с ней в своих последних практических выводах. Как и Панглосс, Мартен зовет к примирению со злом, поскольку оно неискоренимо. «Будучи твердо убежден, что зло везде одинаково, он с терпением переносил все».

Философы спорят, а зло торжествует. Кандид ищет ответа на вопрос «что же делать», как искоренить зло. Лучший философ Турции дервиш призывает героя «молчать», «не вмешиваться». Эт0 очень близко тому, что говорил ангел Иезрад Дадигу. «Но» ЗаДи' га в «Кандиде» расшифровывается:       «Но, преподобный отец,—

сказал Кандид,— ужасно много зла на земле». «Так что же,— сказал дервиш.— Кому до этого какое дело? Когда султан посылает корабль в Египет, заботится ли он о том, хорошо или худо корабельным крысам?»

Дервиш не отрицает ни разумности мира, ни наличия в нем зла. Но он убежден, что зло существует лишь по отношению к человеку, а бога так же мало заботит судьба человека, как султана — судьба корабельных крыс. Философия дервиша опровергает мнение о лучшем из возможных миров, ибо мнение это основывается на догмате о человеке, как центре мира и земле как центре мироздания. Вольтер зло шутит над антропоцентризмом Панглосса, утверждающим, что «камни образовались для того, чтобы их тесать и чтобы из них строить замки», а свиньи созданы, чтобы мы ели свинину круглый год. Еще в «Микромегасе», написанном раньше «Кандида», учение о земле как центре мироздания и человеке как хозяине мира вызывало гомерический хохот обитателей Сириуса и Сатурна, ибо в их глазах земля — только комок грязи, а человек — букашка, которую можно разглядеть лишь под микроскопом. И хотя дервиш не дает Кандиду нового ответа на вопрос «что же делать», поэтому его философия и не может явиться конечным выводом романа (практически она совпадает с учением Панглосса, со взглядами Мартена — зовет к резиньяции и примирению), все же она — необходимая ступенька на пути к истинному решению проблемы.

По притче дервиша о корабле и крысах выходит, что бог от человека отстранился, а следовательно, человеку нельзя уповать на бога, а надо рассчитывать на самого себя. Правда, сам дервиш таких выводов из ввовй нритчи не делает, но их вделают герои романа.

За встречей с дервишем следует встреча со стариком-садово-дом, оказавшимся первым счастливым человеком на долгом пути странствий героев. «У меня только двадцать арпанов земли,— рассказывает старик,— я возделываю их сам с моими детьми; работа гонит от нас три больших зла: скуку, порок и нужду». Возвращаясь на ферму, Кандид глубокомысленно рассуждал: «я знаю, надо возделывать наш сад» Эта формула примиряет всех героев романа — Кандида, Панглосса и Мартена, но каждый из них вкладывает в нее свой смысл, отвечающий его взглядам на мир.

«Вы правы,— сказал Панглосс,— когда человек был помещен в сад Эдема, то это было ut operaretur eum, чтобы и он работал. Это доказывает, что человек рожден не для покоя». В устах Панглосса слово «сад» сливается с образом райского сада, и таким образом эта формула оказывается выражением его прежней философии: жизнь подобна раю, все к лучшему в этом лучшем из миров, но и в раю надо работать, ибо труд — необходимый компонент, условие прекрасного мира.

Иначе понимает эту формулу Мартен: «Будем работать без рассуждения, это единственное средство сделать жизнь сносной». Зло неискоренимо, Мартен не верит в возможность изменения мира поэтому «будем работать без рассуждений») и в труде видит только средство, способное разогнать скуку и нужду отдельного частного человека. Под словом «сад» Мартен подразумевает всего лишь тот участок земли, на котором до сих пор трудился Кокам-6о и «проклинал свою судьбу».

Для Кандида формула «надо возделывать наш сад» имеет смысл более широкий — она становится ответом на вопрос «что же делать», обретенной им истиной. Кандид возвышается над обоими философами, одновременно соглашаясь и не соглашаясь с ними.

Образ райского сада возникает в романе не только в финале его. Замок барона Тундер-тен-тронка в Вестфалии поначалу казался Кандиду земным раем. Но из рая Кандид был изгнан за то, что имел неосторожность однажды за ширмой поцеловать дочь влиятельного барона, прекрасную Кунигунду. Глава вторая начинается словами: «Кандид, изгнанный из земного рая, шел сам не зная куда, плача, возводя очи к небу».

Образ рая снова возникает в главе, посвященной Эльдорадо. Эту фантастическую страну Кандид то и дело сопоставляет с Вестфалией. О вестфальском замке раньше сообщалось: «Барон был одним из самых могущественных вельмож в Вестфалии, ибо в замке его были двери и окна». Вестфали^ — рай мнимый, Эльдорадо — настоящий: Здесь царят материальное изобилие и свобода, люди здесь не знают ни деспотизма, ни власти золота. Но Эльдорадо — это сказка, мечта, то, чего нет. Поэтому Эльдорадо не укрепляет, а разрушает философию оптимизма. Встреча с негром, после которой Кандид расстается с философией Панглосса, следует за эпизодом Эльдорадо. И все же страна Эльдорадо имеет важное значение в романе. Эльдорадо — то, чего нет, но Эльдорадо — и то, что может и что должно быть. Кандид утратил мнимый рай, он должен сам создать другой — настоящий.

По поводу рассуждений Панглосса Кандид замечает: «Это хорошо сказано, но надо возделывать наш сад». В «Философском словаре» в статье «Рай» Вольтер писал, что слово paradis (рай) пришло из персидского языка и там оно означало фруктовый сад. «Кандид» переводит библейский образ на язык жизни, рай заменяя садом. Не в раю место человека, а на земле, не сад Эдем, а «наш сад» нужно возделывать. Слово «сад» в устах Кандида становится символом жизни. Мир неразумен, в нем царит зло, но он может и должен стать разумным. Для этого надо трудиться. Земной рай может быть построен лишь человеческими руками. Прав дервиш — мир не создан богом по мерке человека, человек должен завоевать все сам, своим трудом создать «вторую природу», отвечающую человеческому разуму,— и в этом смысл прогресса, в этом задача будущего.

Такое понимание формулы «надо возделывать наш сад» несомненно является определяющим для философского смысла романа и недаром эта мирная формула зазвучала в переписке Вольтера как революционный призыв к изменению мира.

Но в романе ясно ощутима и иная, пессимистическая, мартеновская нота. Она — результат понимания Вольтером противоречий буржуазной цивилизации, на которые он не закрывает глаза, но разрешить которые не в силах. Путь к «земному раю» — трудный и сложный путь. В отношении будущего Вольтер осторожен, не хочет делать слишком решительных выводов, рисовать утопические картины, вроде счастливой страны Эльдорадо. Вольтеру ясно одно: надо покончить с тем злом, с которым покончить можно,— с тиранией, католической церковью, религиозным фанатизмом, феодальным произволом. Окажется ли этого достаточно, чтобы наступило желанное царство разума, Вольтер не уверен. Но жизнь в дальнейшем должна подсказать новые решения. Не на просвещенного монарха, как в «Задиге», а на практическую деятельность простых людей теперь главная надежда Вольтера, Зта практическая деятельность важнее всех философских построений. Слово «сад» у Вольтера полисемично — оно включает в себя и смысл более широкий («наш сад» Кандида) и более узкий, тот, который вкладывает в него Мартен. Даже маленькое дело («сад» в мартеновском смысле), по мнению Вольтера, большего стоит, чем метафизические опоры. Вместе с Мартеном он говорит читателю: «Будем работать без рассуждений, это единственное средство сделать жизнь сносной».

Вопрос о мировом зле неотделим у Вольтера от проблемы цивилизации и прогресса. Концепция Вольтера резко расходилась не только с теорией предустановленной гармонии Лейбница — Попа. Она вызвала резкие возражения и Руссо. Полемизируя с Вольтером, он доказывал, что источником зла является не природа, а злоупотребления человека своими способностями.

Разумеется, и для Вольтера источник зла прежде всего в неразумных общественных порядках. Современную цивилизацию Вольтер подвергает не менее сокрушительной критике, чем Руссо. В этом оба философа согласны друг с другом. Их расхождения в ином: Руссо полагает, что человек был по-настоящему счастлив лишь в «естественном состоянии», находясь в единстве с природой, не противопоставив себя еще ей. По Вольтеру же, человек находится в разладе с природой и потому лишь цивилизованное состояние отвечает истинной сущности человека. Правда, до сих пор развитие принимало уродливые формы, цивилизация имела извращенный характер, она сохранила все худшие стороны «естественного состояния», следы еще неизжитого варварства. Но из этого вовсе не следует, что цивилизация — сама по себе зло. Вольтер всегда сохранял веру в спасительную роль разума и прогресса, культуры и просвещения.

В «Кандиде» утопическая страна Эльдорадо противопоставлена не только извращенной европейской цивилизации, но и «естественному состоянию» (эпизод с орельонами). Эльдорадо — страна высоко развитой цивилизации, несмотря на патриархальные черты ее общественного уклада. Она воплощение идеала Вольтера — единства цивилизации и природы. Вольтер верил в общественную природу человека и потому для него не существовало того непримиримого антагонизма между обществом и природой, о котором писал Руссо. Цивилизация может быть разумной — таково глубокое убеждение писателя.

Но следует помнить и о другой стороне дела. Апелляция к «естественному человеку» проистекала из революционного максимализма Руссо, готового отказаться от всех завоеваний цивилизации, лишь бы утвердить естественное равенство и свободу. А защита цивилизации у Вольтера неотделима от его приятия буржуазного прогресса со всеми присущими ему противоречиями.