Творчество Гёте веймарского периода

Первое веймарское десятилетие

В декабре 1774 года молодой наследный принц Саксен-Веймарского герцогства Карл Август, проезжая через Франкфурт, пожелал познакомиться с автором «Вертера». После нескольких встреч Гёте был приглашен погостить в Веймаре. Правильно поняв это приглашение как первый шаг к привлечению его на саксен-веймарскую службу, Гёте после некоторых колебаний в начале ноября 1775 года приехал в Веймар. К этому времени Карл Август уже вступил на престол.

Во Франкфурт Гёте уже не вернулся. Он остался в Веймаре до самой своей смерти.

Все немецкие писатели того времени, в том числе и Лессинг (в последние годы жизни) и Гердер, были вынуждены поступать на княжескую службу. Литературная работа не могла служить материальной базой существования.

К тому же Гёте сильно тяготился своим положением в родном городе. Он понимал, что при косном патрицианском правлении Франкфурта именно ему, беспокойному автору «Геца» и «Вертера», отрезаны все пути к значительной практической деятельности...

Полного удовлетворения писательская деятельность не давала Гёте. Писатели «бури и натиска» звали бюргеров к активности, к протесту, но бюргерская масса плохо поддавалась этим призывам. Необходимо было дополнить воздействие литературы вторжением в непосредственную практику. Но сложившегося антифеодального движения еще не было. В такой обстановке оставалось только надеяться на сотрудничество с каким-либо просвещенным государем в интересах его подданных. Известно, что такие надежды были широко распространены среди просветителей и за пределами отсталой Германии.

Примерно с такими намерениями и надеждами приехал в Веймар Гёте. Прежде всего — поучиться, приобрести практические навыки в новых областях, чтобы затем действовать в интересах простых людей Саксен-Веймара, облегчить их положение.

Молодой герцог, воспитанник выдающегося писателя-просветителя X. М. Виланда, не был чужд новых веяний. Он был не прочь вступить в борьбу с административной рутиной. Гёте считал, что у герцога имеются хорошие задатки к тому, чтобы стать «человеком на троне». Впоследствии эти надежды потускнели.

Перед тем как согласиться поступить на веймарскую службу, Гёте выговорил себе «независимость и довольство», а также добился приглашения в Веймар Гердера. После этого он с головой погрузился в административную деятельность. Поэтическое творчество временно отступает на второй план. Ему необходимо решить вопрос — возможно ли, сотрудничая с государями, принести настоящую пользу людям?

Благодаря покровительству герцога он вскоре становится членом высшего правительственного органа «Тайной коллегии», в 1779 году он — действительный тайный советник, что равносильно званию министра. Он возглавляет комиссию дорожного строительства и комиссию военных дел, его вводят в комиссии по лесоводству, по восстановлению заброшенных рудников в городе Ильменау. С 1782 года он управляет финансами герцогства и т. д.

Саксен-Веймар — одно из многих мелких княжеств Германии: всего только одна тысяча девятьсот квадратных километров с населением в 106 000 жителей. В Веймаре, столице герцогства, 6,5 тысяч жителей. Это отсталое аграрное государство, экономически и политически невесомое. В жизни Германии оно не играло заметной роли.

Крайне запущенные финансы и упорное сопротивление других членов «Тайной коллегии» всем прогрессивным начинаниям принудили Гёте заняться «штопаньем дыр» вместо подготовки значительных преобразований. В течение ряда лет он старается привести в порядок финансы, вводит твердый бюджет двора, чтобы освободить крестьян от дополнительных налогов, вызванных расточительностью «там наверху», на две трети сокращает армию, служившую только для воинских забав герцога. Бедственное положение ремесленников, главным образом чулочников, составляет предмет постоянных забот министра Гёте, а равно и борьба с пожарами, этим бичом сельского и городского населения.

Уже к концу 70-х годов у Гёте возникают сомнения в плодотворности его административной деятельности. Однако он продолжает свой опыт до тех пор, пока ему не становится совершенно очевидным, что он бессилен что-нибудь изменить по существу. Гёте поддерживает хорошие отношения с придворным обществом, иначе его Эксперимент был бы просто немыслим. Он читает свои произведения при дворе, готовит пьесы для любительских спектаклей, сам участвует в них. Само собой разумеется, что в переписке Гёте тех лет можно найти много комплиментов герцогу и его приближенным, и нет оснований считать, что Гёте всегда был в таких случаях неискренним. Но в письмах к близким друзьям — к Гердеру, Шарлотте фон Штейн (придворной даме, в которую он тогда был влюблен), к литератору Кнебелю — он иногда отводил душу, раскрывая свое резко критическое отношение к «большому свету» — веймарскому и иному.

Так, в письме к Ш. фон Штейн от 1 января 1780 года он пишет о придворном обществе: «Я раз навсегда разобщился со всей этой публикой и всякая попытка принудить меня к сблиягению с нею только создает фальшивое положение». 18 апреля 1782 года Гёте пишет Кнебелю: «Я вижу крестьянина, с трудом отвоевывающего у земли необходимое пропитание, которого хватило бы ему, если бы он потел для одного себя. Но ты знаешь: когда травяные вши на розовых кустах наедятся досыта и позеленеют, наползают муравьи и высасывают из них добытый ими сок. И так без конца. И вот уже дошло До того, что мы наверху съедаем больше, чем они могут за тот же Срок добыть». К лету 1786 года Гёте окончательно убедился в том, что его попытка сотрудничать с просвещенным монархом в интерес сах простых людей строилась на иллюзии. 9 июля 1786 года он пишет Ш. фон Штейн: «Я постоянно повторяю: «Кто берется управлять страной, не будучи сам государем, тот или филистер, или плут, или дурак». Так плачевно окончился эксперимент Гёте.

В первое веймарское десятилетие творческая деятельность писателя сильно сокращается. Служебная работа и возросший интерес к изучению природы отнимают много сил. Вынужденный поддерживать добрые отношения с верхушкой веймарского общества, чтобы с самого начала не сорвать свой социально-административный эксперимент, Гёте не может писать свободно, и потому пишет мало.

И все же Гёте написал в эти годы ряд замечательных лирических стихотворений («Ты зачем дала глубоким взглядом», «К месяцу» и другие, баллады «Лесной царь», «Рыбак»). Всемирной известностью пользуются песни Миньоны и Арфиста из начатого романа о Вильгельме Мейстере: «Ты знаешь край — лимоны там цветут» (Миньона), баллада «Певец» и «Кто слез на хлеб свой не ронял» (Арфист). Для поэзии Гёте этих лет характерен демократизм, пусть без воинственного радикализма. Он проявляется, в частности, в том, что порт Гёте прост, искренен, задушевен, то есть выражается в своеобразной пропаганде тех начал, которые он воспринял из знакомства с народной песней.

При самом вступлении в веймарский круг Гёте демонстрирует горячую симпатию к простым людям, приверженным к поэзии и искусству, пишет стихотворение — апофеоз старинного поэта ремесленника Ганса Сакса «Истолкование гравюры на дереве, изображающей поэтическое призвание Ганса Сакса» (1776). Такой же характер носит его поэма «На смерть Мидинга» (1782), в которой он превозносит только что умершего театрального плотника за его бескорыстную любовь к искусству. Такие люди — говорит он — не менее заслуживают уважения, чем те, кто управляет герцогством.

Сходно звучит декларация о независимости поэта от придворного общества в балладе «Певец» (1782). Странствующий певец не принимает в награду за свою песню золотую цепь, которую шлет ему король. Он спел, вызвал восторг — больше ему ничего не надо. Он покидает королевский замок. Он хочет петь свободно и вольно, как поет птица на ветке.

Многое связывает в эти годы Гёте с традицией «бури и натиска». Но в целом заметен спад бунтарских мятежных настроений. На смену героям, бросающим вызов всему существующему — Прометей, ранний Фауст,— приходит тихая, гуманная Ифигения. Вертера, этого мятежного мученика, сменяет робкий Вильгельм Мейстер. В лирике Этой поры тон становится более спокойным, ослабляется индивидуализирующее начало. Вместо лирической фиксации индивидуального момента рождается устойчивое чувство, нередко связанное с глубокими размышлениями («Горные вершины»), Гёте любит объективировать, переносить свое переживание на тот или иной образ, часто совсем непохожий на автора.

Гёте стоит в это время на творческом распутье. Историческая драма «Эгмонт» была начата еще во Франкфурте. Как и роман «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» (1777—1786), она в основном продолжает традицию «бури и натиска». Но первый вариант «Ифигении в Тавриде» (1779) и только начатый «Торквато Тассо» — это уже большой шаг к классицизму.

"Пра-Мейстер"

Роман «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» остался незаконченным. Прервав работу над ним перед отъездом в 1786 году в Италию, Гёте позднее, в 90-х годах, переосмыслил уже написанные шесть частей, и, подчинив созданное ранее новой идее, написал «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1794—1795). Впервые опубликован «Пра-Мейстер» только в 1911 году по найденной в Цюрихе копии с рукописи. В наши дни это замечательное произведение Гёте очень популярно на родине порта. Этот роман (хотя и незаконченный), непосредственно изображающий немецкую действительность,— важное звено в развитии писателя и мыслителя. К сожалению, советские читатели мало знакомы с ним '.

«Театральное призвание» — первый немецкий реалистический роман о талантливом деятеле литературы и театра. В нем силен автобиографический материал. Это, так сказать, история молодого человека — «моего современника», показанная на широком фоне театральных и литературных дел Германии 50—60-х годов.

С детства чувствуя влечение к театру, юный Вильгельм порывает со средой зажиточного бюргерства, к которой принадлежит по рождению, странствует по Германии с труппой бродячих актеров, проходит школу жизни и школу театрального искусства. Он хочет содействовать возникновению в Германии постоянных театров с хорошим репертуаром и хорошими актерами, которые стали бы важной воспитательной инстанцией национального значения. Образ Вильгельма задуман как образ немецкого Шекспира (Вильгельм — Вильям). Вильгельм проходит отличную школу драматурга и актера, встречаясь с талантливыми и выдающимися людьми, и все они относятся к молодому дилетанту с уважением, поощряют его, ожидают от него многого. Вильгельм встречается на своем пути с Минь-оной и Арфистом, то есть с «народной песней», он открывает для себя Шекспира, и это вызывает целый переворот в его сознании. Вильгельм вступает в труппу профессиональных актеров, пропагандирует Шекспира, готовится сыграть роль Гамлета. На ртом фильм обрывается.

Все внимание сосредоточено в романе на проблемах театра и литературы. Они волновали в то время не только Гёте, но и Лессинга, Гердера, Шиллера и других немецких писателей. Энгельс так сказал об этом периоде в истории Германии: «...Только отечественная литература подавала надежду на лучшее будущее» *. Гёте подает эту проблему в тесной связи с проблемой театральной публики, с освещением вопроса о том, какие слои тогдашнего общества восприимчивы к воздействию театра, какие не поддаются воспитанию и не примут участия в движении за подъем национальной культуры. Движение идет «снизу». «Наверху» правят, «внизу» строят национальную культуру. Критическое отношение министра Гёте к существующему порядку ясно выражено в романе, несмотря на то, что в нем нет образа бунтаря. Вильгельм знает, как трудно преодолеть помехи к созданию национального театра, ему случается временно терять веру в свои силы, но затем он вновь устремляется вперед. Вильгельм в «Пра-Мейстере» — едва ли не первый реалистический образ общественного деятеля в немецкой литературе. Тема развития своих способностей, совершенствования своей личности сливается здесь с темой служения народу, ибо весь народ, а не только знатоки (это сильно подчеркнуто) нуждается в полноценном театральном искусстве.

Гёте-ученый

К раннему веймарскому периоду относится начало систематических занятий Гёте естественными науками. Отчасти это вытекало из его новых служебных обязанностей. Так, возглавляя лесоводство и садоводство Саксен-Веймара, Гёте, естественно, занимался изучением ботаники, как член комитета по восстановлению рудников в Ильме-нау — минералогией и геологией. Однако вскоре эти занятия переросли стадию решения ближайших практических задач и приобрели характер непрерывных поисков законов, позволяющих понять природу как единое целое.

В соседнем университетском городе Иене Гёте познакомился с молодым профессором Ф. Хр. Лодером, под руководством которого стал изучать анатомию. В 1784 году Гёте сделал самостоятельное открытие, доказал существование межчелюстной кости не только у млекопитающих животных, но и у человека. Это открытие снимало один из аргументов против признания единства плана строения человека и животных. Сродни этой концепции и идея «прарастения», возникшая во время путешествия в Италию. Гёте понимает многообразие растительного царства «как результат непрерывного метаморфоза, как видоизменение одного основного типа, как закон, которому подчинено становление всех растительных форм»2. В 1790 году опубликован отдельной книгой «Метаморфоз растений», несколькими годами позже — стихотворение того же названия.

Италия

Десять лет службы в Саксен-Веймаре привели Италия          к горестному итогу. Гёте убедился в том, что

он бессилен изменить к лучшему положение простых людей в этом герцогстве: слишком упорно оберегает дворянство свои интересы.

Летом 1786 года Гёте лечится в Карлсбаде (Карловы Вары). В начале сентября, никого не предупредив, он уезжает отсюда в Италию. Внезапный отъезд похож на бегство.

Путешествие по Италии длится около двух лет. Перевалив в почтовой карете через Альпы и задержавшись в Вероне и Венеции, он спешит в Рим, где четыре месяца проводит в кругу немецких художников. Отсюда его путь лежит на юг. Из Неаполя Гёте едет морем в Палермо, откуда совершает длительную поездку по всей Сицилии. Затем он спова возвращается в Рим и остается здесь около года. Наконец, следуя настойчивому зову Гердера, он с грустью в сердце вырывается из «волшебного круга Рима» и в начале июня 1788 года прибывает в Веймар.

Гёте в Италии полон кипучей энергии, у него четкие цели. Знакомясь с памятниками античной и ренессансной архитектуры и скульптуры, с произведениями великих живописцев итальянского Возрождения, читая в Сицилии «Одиссею», беседуя в Риме с проживающими здесь немецкими художниками — И. Г. Тишбейном, Анжеликой Кауфман, скульптором Триппелем и другими — Гёте проходит решающий этап формирования нового для него классического идеала искусства. Римские друзья Гёте — горячие поклонники Винкельмана: «Благородная простота и спокойное величие» и для них являются высшим законом не только античного, но и всякого здорового и полноценного искусства.

Гетё был знаком с учением Винкельмана еще со времен лейпцигского студенчества. Однако только теперь, в Италии, созерцая произведения античных и ренессансных мастеров, он стал горячим его поклонником. Он ищет теперь героев, сильных своей зрелой гуманностью. Ранний классицизм Гёте — это прежде всего отмежевание от неистовых героев, от «бурных гениев». Оглядываясь на свой итальянский опыт, Гёте пишет: «Я до известной степени научился понимать, как поступала счастливая греческая нация, чтобы развить самое высокое искусство в пределах своей национальности» *. Он имеет в виду, что греки вменили в закон художникам увековечить прекрасный, в указанном значении слова, образ человека. «Прекрасное» для Винкельмана и для Гёте предполагает единство духовного и телесного совершенства. В этом смысле Гёте отныне будет призывать поэтов и художников выражать «прекрасное, правдивое, доброе», пробуждая в соотечественниках «высокие помыслы».

По сравнению с прежними призывами к социальной активности («Гец», «Прометей») новая программа Гёте является отступлением. Она вызвана признанием бесплодности попыток расшевелить косную бюргерскую массу, которая еще не созрела для активных действий. Она возникла также как следствие неудачи его социально-административного эксперимента в Веймаре. «Сверху» тоже ничего не добьешься. И все же гуманизм Гёте в его новой античной редакции зовет не к примирению с феодальным и бюргерским убожеством, а к отходу от него; «он пытается бежать от него, как в «Ифигении» и вообще во время путешествия по Италии»,— пишет Энгельс '.

В Италии Гёте переделывает «Ифигению в Тавриде», наконец-то обретя для возвышенного сюжета соответствующую ему форму и слог. Вместо прозы величавый и спокойный пятистопный ямб, без рифм. Здесь же закончен начатый 13 лет тому назад «Эгмонт». В Римё написана новая сцена к «Фаусту» — «Кухня ведьмы» (1788). Сразу после возвращения в Веймар завершен «Торквато Тассо». Все это довольно разнохарактерные произведения. Переход на новые творческие позиции протекает сложно.

"Ифигения в Твариде"

«Ифигения» Гёте — это переделка трагедии Эврипида «Ифигения Жрица». Тяготение к классицизму проявилось здесь особенно прямолинейно: античный сюжет, противопоставление людей, одержимых страстями (Орест и его предки), образу прекрасной в своей гуманности сестре Ореста — Ифигении, минимум внешнего действия и т. д. Но хотя художественные достижения Гёте здесь велики, автор сравнительно скоро охладел к своей «драме греческого типа».

Ифигения, дочь Агамемнона, которую отец должен был перед началом Троянской войны принести в жертву богам, была спасена богиней Дианой (Артемидой) и перенесена в Тавриду. Долгие годы она живет среди варваров таврийцев, тоскуя по родине, ничего не зная об отце, о падении Трои. Ей, гуманной гречанке, жрице Дианы, удалось оказать благотворное влияние на варваров, добиться отмены человеческих жертвоприношений. Но вот в Тавриду прибывает Орест, брат Ифигении. Оракул Аполлона повелел ему отправиться в Тавриду и привезти оттуда «сестру». «Сестру Аполлона», то есть статую Дианы, думает Орест, не иная, что в Тавриде находится его собственная сестра Ифигения. Наградой за похищение статуи Дианы будет прекращение травли матереубийцы Ореста богинями мести эриниями. Но вот Орест и его верный друг Пилад схвачены таврийцами. Они встречают Ифигению. Брат и сестра узнают друг друга. У Ифигении возникает надежда вернуться на родину. Ей это обещано царем Фоангом в том случае, если к этому представится возможность. Но Фоант, не знающий о том, что схваченный чужестранец брат Ифигении, просит ее теперь стать его женой. Раздраженный ее отказом, он приказывает восстановить старый обычай принесения в жертву чу жестранцев, оказавшихся в Тавриде. Орест и Пилад — первые падут под ножом жрицы Дианы, т. е. Ифигении. Казалось бы, в роду Тан-талидов, людей с неистовыми страстями, произойдет еще одно кровавое злодеяние. В таком безвыходном положении Ифигения соглашается бежать и содействовать похищению статуи Дианы.

Кульминационный момент драмы — встреча Ифигении с Фоан-том на морском берегу. Фоант заметил неладное и просит у Ифигении разъяснений. И тут Ифигения совершает подвиг гуманности. Уважая Фоанта и понимая, что ее бегство и увоз статуи зачеркнут все ее труды по распространению гуманных нравов в Таврии, она, рискуя жизнью брата, его друга и своей собственной, раскрывает Фоанту правду, напомнив ему его обещание. Правда и гуманность побеждают. Фоант — недавний варвар — с миром отпускает отвергнувшую его Ифигению и ее близких.

"Торквато Тассо"

В драме «Торквато Тассо» (1789) гуманизм проявляется менее абстрактно, чем в «Ифигении». Хотя действие происходит в Италии времен Ренессанса, в драме затронута актуальная для Германии XVIII века тема — положение поэта при княжеском дворе. Гёте сам указал, что в образе Тассо слилось то, что он знал об итальянском порте, с тем, что он знал о самом себе *. Очень полно проявилась в этой драме характерная для веймарского классицизма тенденция: ослабление конкретно-индивидуальных черт, замена всего единичного облагораживающей типизацией, будничного — возвышенным. В картине феррарского двора нельзя узнать ни Феррары времен Тассо, ни Веймара времен Гёте, хотя автор и призывает к этому. Перед нами, собственно говоря, гуманистическая утопия: двор подлинно просвещенных гуманистов-меценатов, проявляющих заботу о гениальном поэте Тассо, который только что закончил свою поэму «Освобожденный Иерусалим». Феррарская утопия создана скорее в назидание, в укор Веймару, чем в благодарность.

Гёте постарался четко показать иллюзорность содружества поэта с придворным кругом. Пусть утопично окружение Торквато Тассо, самый конфликт его с придворным кругом реален, типичен. Автор говорит этой драмой о трагическом положении каждого истинного порта, оказавшегося при дворе. Оно трагично даже тогда, когда ему посчастливилось оказаться в окружении доброжелательных и культурных людей. Оно трагично тем, что мораль двора и внутренний закон жизни поэта противоречат друг другу и еще тем, что сколько бы поэту ни расточали похвал, все же его не считают полноценным и равным себе. Достаточно поэту, человеку с повышенной эмоциональностью и богатой душевной жизнью погрешить против придворных законов, не сдержать своего чувства, как его постигнет наказание, пусть само по себе не слишком суровое, но глубоко ранящее его впечатлительное сердце.

Царедворец Антонио, вернувшись в Феррару после удачного вы-полнения трудного дипломатического поручения, уязвлен тем, что в его отсутствие герцог Альфонс короновал поэта Тассо лавровым венком — какую пользу государству приносит порт? Антонио завидует Тассо, оскорбляет порта в его лучших чувствах, провоцирует несдержанный поступок с его стороны (Тассо выхватывает шпагу). Этого внешнего проступка достаточно для того, чтобы герцог, одинаково благоволящий и к Тассо и к Антонио, приказал Тассо отправиться под домашний арест. Между тем столкновение было вызвано дипломатом, а не Тассо. Тассо давно любит сестру герцога принцессу Элеонору. Но Элеонора, охотно принимая от порта любовь-служение и даже отвечая на нее взаимностью, не допускает мысли о тесном сближении с человеком более низкого общественного положения, и, когда при последней встрече Тассо не может «умерить свой пыл» и Заключает ее в свои объятия, рто приводит к тому, что любимая его отталкивает, и все от него удаляются. Катастрофа полная. Порту остались только слез ручьи, дарованные природой.

И если человек в страданьях нем,

Мне бог дает поведать, как я стражду.

Но в драме, помимо темы страданий порта, имеется и другая сторона. Глубоко сочувствуя Тассо, Гёте не обожествляет порта, как рто часто встречается у немецких романтиков. Порту надлежит понять, что он член общества, в котором существуют определенные нормы, и он не может жить по каким-то своим особым внутренним Законам. Повышенная субъективность и другие «вертеровские» черты не заслуживают одобрения. Тассо до известной степени сродни «бурным гениям», и драма «Торквато Тассо» является заявкой Гёте на преодоление штюрмеровского субъективизма и индивидуализма.

Показательно для классицизма, что в драмах «Ифигения» и «Тассо» нет четко очерченных отрицательных персонажей. Даже завистник Антонио не лишен своеобразного благородства. В драме о Тассо внешнего действия еще меньше, чем в «Ифигении», и все внимание сосредоточено на внутренних душевных движениях, часто очень тонких. Драмам классициста Гёте широкий фон его «Геца фон Берлихингена» решительно не подходит, он только мешал бы сосредоточить внимание на сложных психических явлениях. И Гёте даже восстанавливает знаменитые три единства для большёй концентрации. Автор проявляет также большую заботу о благозвучии языка и стиха.