Историческое начало категории практики

А. С. ХОРКУНОВ Свердловский юридический институт

Вся «общественная жизнь является, по существу, практической». Поэтому те общие и общеупотребимые представления и понятия о практике, которые обращаются в сферу духовной культуры человечества, образуют собой важнейшую составную часть его самосознания. Генезис феноменов сознания в качестве социально значимых (или возведение их в ранг таковых) отнюдь не исключает индивидуального вклада отдельных личностей, и в целом ряде случаев мы не только должны учитывать возможность зафиксировать сам факт наличия этого вклада, но и прямо сталкиваемся с необходимостью исследовать его с максимальной степенью полноты. Действительно, положение о том, что философское знание обусловлено в конечном итоге практикой, мы можем воспринимать как своего рода аксиому. Но то, как функционирует механизм этой детерминации, выступает уже в качестве одного из серьезнейших и при том — далеких от своего разрешения вопросов нашей науки. Зафиксировать в истории сменяющих друг друга философских систем акт рождения категории практики означает найти один из наиболее перспективных путей к анализу этого сложного, внутренне многократно опосредованного механизма. Ведь в данном случае одна и та же общественно-историческая практика должна быть представлена и как объект категориальных определений, и как социальная детерминанта. Здесь есть вместе с тем и другая сторона дела.

Хорошо известно, и не подлежит никакому сомнению, что в историческом процессе развития взглядов на практику и представлений о ней особое место занимает творческое наследие К. Маркса, который первым создал и разработал подлинно научную категорию практической деятельности — обстоятельство, сказавшееся не только на содержании идеологических платформ революционного движения пролетариата, не только на последующей эволюции философской мысли, но и оказавшее также ощутимое влияние на другие, в том числе вненаччные области духовной жизни. Однако адекватность истолкований наследия К- Маркса (что особенно видно в отношении категории практики) и понимание реальных перспектив дальнейшего развития и обогащения этого наследия существенным образом зависят от того, насколько точно и глубоко современный исследователь сумел уяснить, от каких именно достигнутых ранее теоретических результатов отправлялась и какое уже освоенное содержание ассимилировала формировавшаяся философия марксизма. «Стремление начинать с «Адама» не есть выражение праздного любопытства, но является вполне оправданным и необходимым условием теоретического рассмотрения проблемы: под видом исторического интереса здесь скрывается логический интерес»2.

Задачей настоящей работы является рассмотрение некоторых теоретически значимых предпосылок марксистского понимания практики, существующих в истории философии3.

Мы будем рассматривать концепции прошлого, естественно, лишь в той мере, в какой это необходимо для развития нашей темы, и, стало быть, постольку, поскольку практика уже выступала в них в качестве относительно самостоятельного предмета изучения, или, что то же самое— специальной категории. Поэтому период, который подлежит нашему обзору, сравнительно невелик: у античных мыслителей и схоластов средневековья теоретический интерес к нему в данном пункте почти совершенно отсутствует.

Впервые в истории философии пристальное внимание к деятельности человека, направляемой его потребностями и разумом на преобразование вещества природы или изменение общественного порядка, возникает, скорее всего, не ранее и не позднее, чем у материалистов Нового времени.

Видимые основания для такого утверждения можно обнаружить уже в языке возрождавшейся в XVII веке философии материализма— у истоков этого течения, как известно, стоял Ф. Бэкон, которому вместе с тем первому принадлежит и заслуга включения в состав научной терминологии самого слова «практика» (выраженное в латыни, языке трактатов Ф. Бэкона, греческое «практи-кэ» — practice, производное от praxis — дело, действие, или его относительные лингвистические эквиваленты: actus, res, rei, labor, usus и др., имевшие в античную и средневековую эпохи тот смысл, что с их помощью фиксировались явления вполне реальные, но при этом никак, однако, не относящиеся к подлинному предмету философского размышления4; лишь затем, после трудов Ф. Бэкона, вероятно, слово «практика» было постепенно натурализовано жиРыми европейскими языками и стало широко обращаться за пределами науки, т. е. в сфере обыденной речи).

Последнее замечание следует оценивать как не более чем гипотезу. Для ее достаточно убедительного обоснования потребовалось бы специальное филологическое исследование. Мы же здесь, будучи ограничены известными рамками задач и объема работы, хотели бы обратить внимание на одно лишь обстоятельство. Ф. Бэкон (что отмечалось многими исследователями) не только прекрасно знал латынь и сам участвовал в переводах своих рукописей на этот язык5 6, но и, обладая особым вкусом к литературному творчеству, охотно и много экспериментировал со словомв. В латинском языке нет и до сих пор термина «practice», в чем можно убедиться, обратившись к любому словарю. Более детально эту сторону дела мы попытаемся показать чуть ниже, сейчас же нам важен следующий вывод: в английский язык интересующий нас термин скорее всего проник из другого языка, о чем свидетельствует сохраняющаяся поныне, т. е., очевидно, по иноязычной традиции, грамматически прямо не объяснимая форма произношения — practice читается (даем не совсем точную, но в принципе верную транскрипцию буквами русского алфавита) как «практис», хотя должно было бы звучать как «прэктайс». Кстати, прямая ассимиляция языком греческого слова «практика» дала бы, по всей вероятности, иной по сравнению с имеющимся результат, в котором автор такого перевода постарался бы сохранить фонетический облик этого слова.

В свете всего сказанного мы полагаем, что отнюдь не безосновательно выглядит наша гипотеза о движении термина «практика» из греческого языка в английский и об опосредованное™ (с участием Ф. Бэкона) этого движения латынью, которая была в ту эпоху специальным, профессионализированным языком научного познания. Это последнее соображение как раз и говорит нам о том, что для введения в оборот (и для изобретения) нового термина должны быть, и у Ф. Бэкона они были, главным образом и прежде всего внутри науки сформировавшиеся, теоретические причины.

Язык и проникающие в него новые термины, однако, выявляют только один, хотя и немаловажный, но сам по себе еще не имеющий прямого значения для нашей работы аспект в теоретическом наследии прошлого —определенную традицию словоупотребления, которая позволяет предполагать, что за словом скрыто понятие, и одновременно ничего не говорит нам относительно содержания этого последнего.

Порой же язык даже наоборот — маскирует и как бы стирает категориальный строй мысли, порождая серьезные трудности в деле ее истолкования. Термин «практика» не получил формы стро того определения в текстах ни у Ф. Бэкона 7, ни у других представителей материализма Нового времени. Более того, вскоре после Ф. Бэкона даже у ближайших его последователей этот термин почти совсем сходит со страниц философских произведений, замещаясь такими выражениями, которые сейчас уже весьма сложно оценить как его эквиваленты, либо потому, что их смысл в современном понимании довольно далек от каких бы то ни было возможных в нашей науке представлений о практической деятельности в одних случаях, либо потому, что они вообще не входят в состав привычной для нас философской терминологии — в других. Так, скажем, исследуя природу ощущений, а следовательно — и всяких вообще знаний о внешнем мире, Гоббс приходит к выводу, что их возникновение вызвано постоянно совершающимся между субъектом, понятым как тело человека, и объектом — вещью de па-tura fixae et aeiernae, процессом взаимодействия, в основе которого, в свою очередь, по мнению этого мыслителя, лежит одинаково присущая им обоим — и субъекту, и объекту — способность к механическому изменению, — мнение, вполне естественное для той эпохи, когда наиболее развитой наукой была механика, а изучаемое ею движение совпадало в глазах ученых с движением материи в целом. Поэтому и практика, представляющая собой в порядке первого приближения не что иное, как именно взаимодействие между субъектом и объектом, фиксируется Гоббсом не в своей специфической форме, отличающей ее от всех остальных процессов действительности, — напротив, она рассматривается им в качестве явления, совершенно однородного с любым другим, т. е. принадлежащим к механической природе явлением внешнего мира. Отсюда часто наблюдаемая у Гоббса склонность к тому, чтобы без каких-либо дополнительных оговорок именовать действия человека, направленные на объекты природы так же, как и действия этих последних друг на друга, просто движением. Еще один пример: в аналогичной ситуации Гассенди, который, правда, в большей степени, чем Гоббс, обращал внимание на внутреннюю активность субъекта и специально исследовал форму ее внешнего проявления,или, что то же самое — влияние этой активности на бытие природных тел, употребляя такие выражениея, как «созидательная сила» (иногда вместо термина «сила» в данном и подобных ему по смыслу словосочетаниях используется термин «причина»: «созидательная причина», «побудительная причина», «производящая причина»), «свершение» и т. д.9.

Наконец, к работам Локка 10 * восходит новая терминологическая традиция, более устойчивая и значительно отличающаяся от той, которая была принята в концепциях Ф. Бэкона, Гоббса и Гассенди, и с этого времени под практикой стала пониматься деятельность, взятая исключительно в ее моральном измерении, т. е. как предмет этического исследования, выделенного внутри системы философских дисциплин — гносеологии, натурфилософии и т. п. — на правах самостоятельной отрасли теоретического знания.

Имея в виду уже эти перечисленные обстоятельства, связанные с развитием языка философии, круг которых, кстати, можно было бы расширить, выявление характерного для материализма Нового времени понимания практической деятельности представляется делом весьма сложным и, с точки зрения его результатов, неоднозначным настолько, что даже мнение, вообще отрицающее в данном пункте наличие каких-либо теоретических достижений материалистической мысли прошлого, а следовательно — и генетической зависимости между ней и марксистской концепцией практики, способно выглядеть далеко не безосновательным.

Это мнение в развернутом виде представлено в работах Э. В. Безчеревных, Е. А. Самарской, Й. Элеза и других авторов, которые так или иначе исходят из известного и при том вполне определенным (хотя, на наш взгляд, не единственно возможным) образом понятого тезиса К- Маркса: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно»11. Отсюда, казалось бы, весьма обоснованно и вытекают стремления перечисленных авторов искать и находить предпосылки марксистского понимания практики исключительно в истории предшествующего идеализма. И действительно, в том же тезисе К. Маркса мы находим, что «деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом» 12. Однако, что опять-таки хороmo известно, «идеализм, конечно, не знает действительной чувственной деятельности как таковой» ,3. Потому и найденные предпосылки оказываются не категорией практики, существовавшей (и развивавшейся, пускай в ограниченном виде) в философии прошлого, напротив, специально подчеркивается, что в категориальной, т. е. теоретической, всеобщей форме практическую деятельность зафиксировал впервые К. Маркс 13 14 15.

Тем не менее мы берем на себя смелость утверждать, что в рамках материализма Нового времени было создано, разработано и постоянно в нем воспроизводилось (причем именно в форме категории) представление о практике как материальной деятельности и что, стало быть, такая зависимость есть исторический факт, который должен быть учтен и раскрыт марксистским исследованием, однако раскрыт именно с позиций решения внутренних задач этого последнего, хотя, разумеется, основой здесь может выступать лишь объективный историологический анализ, категориальная реконструкция, проникающая, в частности, и сквозь внешние формы выражения мысли — словесные и вообще языковые — к ее скрытой логической структуре.

Вернемся к приведенному выше тезису К. Маркса. Как нам представляется, содержащаяся там характеристика предшествующего материализма относится главным образом к созданным в его рамках и внутри этих рамок относительно обособленным социально-историческим концепциям. Разумеется, для того, чтобы достаточно полно освоить все богатство содержания «Тезисов о Фейербахе», необходима большая и кропотливая комментаторския работа, до завершения которой в нашей философской литературе сложно делать какие-либо окончательные выводы. И тем не менее, можно привести убедительные доводы в пользу занятой нами позиции. Так, К. Маркс в «Капитале» отмечал: «Само собой понятно. что человек своей деятельностью изменяет формы веществ природы в полезном для себя направлении» ,5. Подлинная же загадка для науки, таким образом, согласно К. Марксу, заключается в отношениях между людьми, в системе и истории их социальных связей 1б.

Вряд ли имеет смысл обвинять матепиалистов Нового времени в непонимании того, что «само собой понятно» и безусловно. Маркс был далек от этого намерения. Хорошо известно значение филососЬии Ф Бзкона для развития экспериментального естествознания. Сам К- Маркс неоднократно отмечал вклад Гоббса и Локка в исследование процесса материального производства ,7. Между тем и естественно-научный эксперимент, и производство являются не чем иным, как формами деятельного отношения человека к природе, т. е. формами его практической деятельности.

Совершенно другой вопрос, и мы еще к нему вепнемся, что для мысленного объединения этих различных форм в одну категорию необходимо (помимо самого по себе наличия теоретического интереса к ним) располагать некоторыми дополнительными условиями. Пока же нас интересует исключительно комментарий к «Тезисам о Фейербахе».

И здесь уже для нас достаточно того, что деятельное отношение человека к природе подвергалось анализу и, следовательно, так или иначе должно было получить выражение, какое-то (пока, повторяем, неважно какое именно) понятийно-логическое закрепление в философии материалистов Нового времени. Напомним, что при этом характерной чертой их теоретического мышления выступала внутренняя непоследовательность, одним из проявлений которой было взаимообособление, рассмотрение вне внутренней связи друг с другом двух отношений — отношения человека к природе и отношения человека к человеку. К. Маркс, анализируя характерное для философии прошлого понимание истории, подчеркивал, что она рассматривала отношение человека к природе «лишь как побочный фактор, лишенный какой бы то ни было связи с историческим процессом» ,8. Речь идет, разумеется, не об осознанном принципе, которым руководствовались мыслители прошлого, а о некой скрытой для них и тем не менее действенной «парадигме» философского творчества. Результаты же ее действия налицо. с точки зрения марксизма они очевидны, и их со всей определенностью вскрыл и проанализировал еще Ф. Энгельс, детально показавший, что переход от исследования природы и отношения к ней человека к анализу общества, т. е. отношений между людьми, в рамках материалистической философии прошлого оборачивался вместе с тем и сменой мировоззренческих координат, означал замещение материализма идеализмом 17 * 19.

Идеализм же в понимании истории, как его реализовывали и развивали в своих социально-философских концепциях представители домарксового материализма, предполагал разделение общества на воспитуемых и воспитателей, на инертную массу, воспринимающую извне приводящие ее в движение идеи, и творцов этих идей, вождей или мыслителей (что рассматривалось в качестве совпадающих или почти совпадающих социальных ролей), к котопым каждый из интересующих нас философов прошлого — от Ф Бэкона и до Фейербаха — причислял так или иначе и себя самого. Поэтому чаще всего здание философской системы у них венчалось поучительной социальной утопией.

По это и есть созерцательное понимание общества и его истории, выражение отношения к общественной жизни только и исключительно как к объекту, а не как к «человеческой чувственной деятельности, практике» (К. Маркс). Ведь с точки зрения материалистов Нового времени отношение мыслителя к обществу в наиболее глубокой сущности своей однотипно с отношениями людей друг к другу, что и гарантирует (или хотя бы обещает) творцам идей успех в деле их влияния на человеческую историю20. И, напротив, взгляд на общественную жизнь не только как на объект теоретического познания и теоретического же воздействия, но и как на практическую деятельность и самодеятельность социальных субъектов предполагает, что отношения между людьми складываются по определенным, не зависящим от их сознания и воли законам и, следовательно, этот взгляд подрывает все и всяческие основы склонности к утопиям и к вере в решающую роль выдающейся личности в историческом процессе.

Характерно то, что отмеченные недостатки были в гораздо меньшей степени свойственны, например, Гегелю, который наряду с другими представителями идеализма развивал, по выражению К. Маркса, «деятельную сторону», ибо в гегелевской философии истории (хотя ее и квалифицировали не без основания как критически выраженный культ Цезарей и Чингиз-ханов) 21 была предпринята попытка нащупать внутренние законы, управляющие ходом исторического процесса.

Разумеется, созерцательное понимание общественной жизни не могло не сказаться отрицательным образом на том, как материалисты до К- Маркса воспринимали и рассматривали воздействие человека на природу. Так, скажем, источник активности здесь они видели в совокупности потребностей, однако считали их данными от приводы, т. е. в основе своей и сущности вечными и неизменными22. Таким образом, как справедливо, на наш взгляд, отметил И. В. Ватин, представления о практике для материализма прошлого выступали в качестве одного из многих, т. е. только частного теоретического «предиката» человеческой сущности23, что тем не менее нельзя считать достаточной причиной, которая могла бы помешать этим представлениям оформиться в категорию, содержательно сопоставимую, несмотря на свою ограниченность, с марксистским понятием о практической деятельности.

Должно быть ясно поэтому, что работа, направленная на поиск в воззрениях материалистов Нового времени и реконструкцию из их текстов категории практики, не бесперспективна и отнюдь не противоречит указаниям, содержащимся в теоретическом наследии К. Маркса. Более того, внимательный анализ этого наследия выявляет определенные ориентиры такой работы. Так, уже сейчас понятно, какой могла быть предметная область, запечатленная и обобщенная в реконструируемой из историко-философского материала категории.

Эта поисковая работа реально уже была*начата нами выше, когда мы обращались к воззрениям Гоббса и Гассенди, причем выявилось одно обстоятельство, на котором мы хотели бы несколько задержать внимание. Видимо, только таким образом, т. е. лишь в ходе обнаружения имманентных логических взаимосвязей различных, и в том числе различно выраженных контекстов, а затем полученный таким образом результат соотнеся с концепцуальной системой и внутренними задачами рассматриваемого философского направления, мы можем проникнуть сквозь материю языка и непривычные с нашей точки зрения терминологические стереотипы к собственно категориальному строю мышления, и после этого имеем право сказать с большей или меньшей степенью уверенности, что интересующая нас категория действительно присутствовала и в качестве необходимого теоретического элемента функционировала в составе той или иной мировоззренческой конструкции.

Вернемся в этой связи вновь к первоисточникам материализма Нового времени — к философии Ф. Бэкона. Он, как известно, рассматривал созданную им философскую концепцию в качестве «органона», т. е. логического и, шире — теоретического средства, а потому— и во многом в качестве результата развития опытного естествознания (в противоположность схоластическому, умозрительному). Вместе с тем во времена Ф. Бэкона эксперимент, по существу, еще не выкристаллизовался в особую, социально узаконенную форму деятельности, как это произошло позднее, когда именно эта деятельность стала единственной опытной базой науки, специальным источником специальных научных знаний. Поэтому Ф. Бэкон обращался не только к собственно экспериментам, но и производительному труду в его различных отраслях, к обыденным наблюдениям, рассматривая все это как источник знания и средство его проверки. Такое ярко выраженное и осознанно фиксируемое в его философии функциональное тождество многообразных видов деятельности не могло не привести к возникновению обобщенно выражающей их гносеологической категории — понятия практики.

Обратим в последней связи внимание на одно обстоятельство. Ф Бэкону пришлось включить в латиноязычные тексты своих работ слово «practice», заимствовав его из греческого языка, поскольку в латыни не было и нет такого термина, который по своей устоявшейся семантике (а она здесь, как и во всяком омерщвленном

лексическом материале, очень консервативна) был бы близок создаваемому понятию, и который, следовательно, мог бы с достаточной степенью естественности выступать в качестве терминологической оболочки этого понятия. Дело в том, что упоминавшиеся выше термины (actus, usus и др.) обладают частными значениями и фиксируют отдельные стороны или элементы процесса человеческой материальной деятельности.

В нашей философской литературе, в работах целого ряда исследователей достаточно подробно изучен и описан феномен категориального мышления, даны и обоснованы характеристики категории как специфической логической формы. Однако эти описания касаются главным образом сложившегося категориального аппарата и потому применительно к нашему случаю — категории, взятой в акте ее рождения, усложняется и без того весьма непростая задача сопоставления (с «опознавательной» целью) обобщенных критериев с индивидуализированным материалом, представленным в подвергаемых анализу текстах.

Факт же и история возникновения термина «практика», хотя они, казалось бы, представляют собой особый предмет совершенно самостоятельной работы и позволяют как раз, будучи подвергнуты внимательному рассмотрению, высветить еще один и, по-видимому, наиболее важный критерий категориальное™, который был, безусловно, присущ содержавшемуся в материалистической философии прошлого понятию практической деятельности. Если выше мы говорили о том, что это понятие должно быть реконструировано в качестве относительно самостоятельного и внутренне необходимого элемента концептуальной системы метафизического материализма, то сейчас видно, каким образом и почему оно реализовывало собой функцию теоретического синтеза24, т. е. функцию, выполнявшуюся по отношению к внешнему и притом эмпирически разобщенному материалу — весьма различным, в реальной жизни обособленным друг от друга и по-разному воспринимаемым формам деятельного воздействия человека на природу.

Необходимость выделения и специального учета этой функции, на наш взгляд, и послужила для некоторых исследователей одним из источников ошибки относительно исторических причин и времени возникновения практики как философской категории. Так, И. Элез, утверждая, что конституирование некатегориальных прежде представлений о практической деятельности в категорию впервые в истории философии осуществлено марксизмом, выделяет в качестве сыгравшей здесь, с его точки зрения, решающую роль объективной исторической причины становление равенства и равнозначности всех видов производительного труда25, — процесс, который действительно достигает своей завершающей стадии к XIX столетию. Таким образом, по мнению Й. Элеза, сформировался «в известном смысле сам предмет категориального определения»2Н, т. е. возник и оформился объективный аналог практики как всеобщего теоретического понятия.

По-видимому, нет нужды в том, чтобы обращать внимание на неполное —и с точки зрения содержания, и с точки зрения объема— совпадение категорий практической деятельности и труда. Да и не в этом заключается суть интересующей нас сейчас проблемы. Речь идет о другом —о том, что «формирование в известном смысле самого предмета категориальных определений» (без чего действительно невозможна функция теоретического синтеза) не является процессом совершенно обособленным от сферы научного мышления, напротив, этот процесс с необходимостью опосредствуется спецификой и внутренними задачами той теории, к которой принадлежит рождающаяся категория. Равенство и равнозначность различных форм материальной деятельности было выявлено и зафиксировано созданной в раннем материализме Нового времени категорией практики (и в этом отличие ее как философской категории от экономического понятия стоимости26 27) исключительно по отношению к знанию о природе, т. е., о чем мы уже говорили, в связи с необходимостью объяснить, как возникает это знание и каким образом оно может быть проверено28.

Такое понимание генезиса этой категории объясняет и причину угасания (но не полного исчезновения) теоретического интереса к ней в более поздний период истории материализма Нового времени, т. е. тогда, когда опытная наука стала развиваться на своей собственной основе. Для фиксации источника знаний о природе вполне достаточным стало обращение к анализу экспериментов и наблюдений, т. е. к специально организованным, частным, функционирующим исключительно внутри науки формам практической деятельности. Соответственно другие ее формы оказались вынесенными за рамки механизма формирования знания, а следовательно, остались и за пределами самого предмета гносеологии. Какие это формы? Ответ очевиден — это прежде всего формы общественного материального производства, которые, как и заключенное в них деятельное отношение человека к природе, перестали выступать в качестве гносеологически значимых29. Следует ли отсюда вывод 6 том, что категории практики как всеобщее понятие —выражающее воздействие человека на природу, совсем исчезает из теоретических построений домарксовского материализма? Нет, по всей видимости, этого сказать нельзя, ибо одно дело — наличие самой общей категории, и совершенно другое — насколько обязательно теоретическое исследование всех частных случаев (в данной ситуации— отдельных форм деятельности), подпадающих под эту категорию. В общем же виде в работах материалистов Нового времени вплоть до Фейербаха продолжает воспроизводиться мысль в том, что человеческие знания возникают как результат взаимодействия человека с объектом, а значит — и как результат действия человека на объект30.

Сейчас, после такой реконструирующей работы с определенностью может быть подчеркнут момент преемственности (доходящей до текстуального тождества дефиниций между пониманием практики, характерным для материализма Нового времени, и содержанием, например, созданной К. Марксом всеобщей абстракции труда. Так, раскрывая свое понимание практической деятельности, Ф. Бэкон писал: «Природа побеждается только подчинением ей... В действии человек не может ничего другого, как только соединять и разъединять тела природы»31. Таким образом, осуществляя свои цели, субъект воздействует на природу и изменяет ее исключительно по ее собственным объективным законам.

Именно это положение Ф. Бэкона (сохранившееся в истории материализма Нового времени как его мировоззренчески важный и потому «стержневой» элемент32) в дальнейшем входит на правах необходимого момента в состав Марксова учения о труде. «Человек в процессе производства, — говорил К- Маркс, — может действовать лишь так, как действует сама природа, т. е. может изменять лишь формы веществ»33. Иллюстрируя эту свою мысль, К-Маркс цитирует итальянского экономиста Верри, почти дословно воспроизводящего отмеченное выше место из работы Ф. Бэкона «Новый органон»: «Соединение и разъединение,—утверждает Верри,— вот единственные элементы, которые обнаруживает человеческий разум, анализируя идею производства»34.

Поскольку в материалистической философии до К. Маркса в качестве теоретической категории понятие практики конституировалось по отношению к взаимодействию человека с природой, постольку мы можем констатировать, что оборотной стороной такого понимания практической деятельности являлось вполне определенное представление о ее субъекте как об индивиде, обладающем природной, а потому вечной и неизменной сущностью, включая в нее и способность сознания. Практика, таким образом, фиксировалась прежде всего в индивидуальной форме.

Вместе с тем следует отметить, что целесообразность, предполагаемая таким пониманием практики, была единственно возможной для метафизического материализма теоретической характеристикой материальной деятельности человека. В марксизме же такое понимание может быть представлено только в качестве абстракции, способной существовать в целостном контексте ряда других определений практической деятельности, которые не заключены непосредственно в содержании этой абстракции, но должны быть выведены из нее в ходе сложного, диалектически противоречивого процесса теоретического анализа.