Логико-методологический анализ практической обусловленности объективного содержания философского знания

С. В. АРЖАНУХИН

Свердловский архитектурный институт

Вопрос о практической обусловленности философского знания категоричен. Он требует строго однозначного ответа, ответа, содержащегося в самой формулировке задаваемого вопроса: «Да, практически обусловлено». Но простота и ясность начинают исчезать с первыми шагами развернутого изложения данного вопроса. И если перефразировать известное выражение К. Маркса, то практическая обусловленность философского знания «тем отличается от вдовицы Квикли, что неизвестно, с какой стороны за нее приняться».

Феномен философского знания многомерен. Оно функционирует и на уровне профессионально-специализированном, и пронизывает уровень обыденного сознания, и включено в область художественного освоения действительности. Но за многообразием форм выражения и функционирования философского знания не должно быть забыто внутреннее единство. Речь идет о том, насколько само объективное содержание практически обусловлено. Раскрыть данное положение — значит установить связь между внутритеорети-ческим противопоставлением «материя — сознание», которое дано на поверхности философского знания и в котором «посредствующее движение исчезает в своем собственном результате и не оставляет следа»’, и реальным становлением противоречия сознания и предмета в процессе предметно-практического преобразования человеком объективного мира. Логико-методологической основой воспроизведения практической обусловленности объективного содержания философского знания выступает экспликация эвристических схем мышления, реализованных классиками марксизма-ленинизма в анализе материальных и духовных процессов общества.

Философская категория «сознание» есть результат рефлексии над деятельностью реально функционирующего сознания. Речь идет не только о том, что сознание отражает предметный мир и только так человек получает знание о действительности, но и об умении выявить и в категориальной форме зафиксировать такие связи и отношения механизма отражения, которые способны к закреплению, воспроизводству и передаче в совокупном общественном опыте человека. Философия ищет предельные основания в способности человеческого мышления отражать предметный мир, Для философии область наук о человеке, как и научное познание и знание в делом, не занимают абсолютного положения в раскрытии предельных оснований, а выступают одной из сфер осуществления сознания наряду с другими относительно самостоятельными и обособленными сферами общественного разделения Труда, наряду с нашей обыденной жизнью, являются тем предметом, на котором изучается деятельность реально функционирующего сознания, его общее строение и развитие. Исключение не составляет и такая наука о человеке, как психология, на чьи исследования во многом опирается философия. И в этом случае психология со всем арсеналом познавательных средств и методологических приемов, спецификой познавательной установки, гносеологическим отношением, которое складывается в анализе психологом-исследователем сознательной психики человека и т. д., выступает в качестве специализированной отрасли разделения человеческого труда, является тем частным предметом, на котором могут быть рассмотрены механизмы отражения сознанием предметного мира. Поиск предельных оснований способности человека сознательно отражать предметный мир сопряжен с выявлением социально-исторических координат и параметров изменения сознания, способностью человека своей собственной деятельностью контролировать, изменять и развивать процесс отражения сознанием предметного мира.

Относительная самостоятельность сознания в системе человеческой жизнедеятельности, способность преломлять внешнее воздействие в соответствии с внутренней структурой, факт неконстантности человеческого мышления ставит вопрос об основании, лежащем вне и независимо от сознания, но вместе с тем определяющем его возникновение, функционирование и дальнейшее развитие. Выделение такого основания в истории философии представляло довольно сложную проблему.

В «Тезисах о Фейербахе» К- Маркс отмечал: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейерба-ховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно... Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность»2. В противоположность исследовательской и мировоззренческой установке предшествующего материализма, делая акцент на науке и сфере теоретической мысли как непосредственном предмете категориальных определений, «... деятельная сторона ... развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой»3.

Выделение «деятельной стороны» позволило избежать идеализму психологизации познавательного процесса. Было установлено, что выработка знаний о действительности не укладывается в «прокрустово ложе» однолиненой схемы непосредственного воздействия «чувственного объекта» на сознание отдельного индивида. За ставшей логической структурой знания и эмпирически доступными и фиксированными действиями индивидов, которые только и даны на поверхности науки, идеализмом оказалась вскрыта, правда, в модифицированной форме, общественная природа познавательного процесса, общественная сущность познающего мышления. Здесь было установлено, что, как познавательный объект, так и познавательные средства, которые использует индивид в научном познании, содержат опредмеченный опыт предшествующей познавательной деятельности целого ряда поколений, являются общественно выработанными. Реальность, созданная историей развития науки, объективна для каждого индивида, входящего в сферу научного мышления. Она определяет не только логический строй его мыслей, но и специфику познавательного отношения к действительности. На этой базе идеализм начал разрабатывать плодотворную идею изучения процесса познания как общественно- объективного, и тем самым показал, что сознание исследователя «вплетается» в «поля содержаний», общественных по своей природе4.

Одновременно с описанием механизма формирования опредме-ченного опыта познания идеализм выделяет и развивает «деятельную сторону» — формы мыслительной деятельности. Эти формы представляют собой постоянно воспроизводящуюся внутридеятель-ностную основу познавательного процесса, не сводимую к готовым, опредмеченный результатами познания. Рассматривая науку как непосредственный предмет категориальных определений и фиксируя «деятельную сторону», идеализм превращает мышление в демиурга всего действительного, создает представление о беспредпо-сылочности существования «чистого» сознания. Рождение подобного представления имеет определенные социально-гносеологические основания.

Исходные формы мыслительной деятельности являются материально-практическими образованиями по способу своего происхождения и общественными по способу своего существования. В области теории они воплощаются на квазипредметном материале знаково-символических средств и знаковых систем и тем самым получают основу для своего дальнейшего развития уже относительно самостоятельно от вненаучной материальной практики, находя источник своего движения во внутренних противоречиях становления научных теорий и прикладных исследованиях, наращивая ранг квазипредметности. Реальный механизм формообразования и переноса на иной субстрат объективно «опущен» и восполнен игрой функциональных связей и зависимостей между исходным материально-практическим основанием и возникшим формообразованием. Знаково-символические средства и знаковые системы, на материале которых представлены формы мыслительной деятельности, оказываются тем неосознаваемым пределом, за который не выходит мысль теоретика-исследователя. Ведь действительность и ее объективное содержание даны лишь в своем отраженном, претерпевшем ряд опосредований и превращений виде, как четко фиксированная связь между знаком и значением. Конечно, из этого не следует, что в значениях не отражено объективное содержание действительности. Однако взятые в качестве наличных и данных социальные механизмы их образования объективно вынесены за пределы рассмотрения. Но именно эти социальные механизмы задают как динамику значений и знаковых отношений, так и точку зрения исследователя на них. Значение, являясь «вторичным» по отношению к объективному содержанию действительности, способно заслонить содержательные изменения самой же действительности. На место действительности ставится ее систематическая модель, и мысль теоретика начинает скользить по поверхности изучаемых процессов. В действительности обнаруживается лишь то, что уже пред-заложено в значениях, а все предшествующее развитие выступает как движение к «истинному» значению. И если какие-либо иные связи и отношения, опосредования теории и действительности не принимаются и не фиксируются в категориальной форме, то такое положение дел заставляет двигаться исследовательскую мысль в бесконечном кругу саморефлексии, сводит целостное, многомерное отношение человека к миру лишь к теоретическому осознанию его, а точнее, к усвоению уже заданной системы значений и только этих значений. Отсюда и получалось, что «до сих пор философы имели в своем письменном столе разрешение всех загадок, и глупому непосвященному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки»5.

Отражение философией действительности сквозь призму науки, куда долетают лишь отзвуки практической жизни, заведомо ограничивает социальную базу и спектр действия категориальных средств исследования.

Встает необходимость взять за отправную точку исследования нечто иное, чем чистая активность мыслительной формы, лишенная своей материально-практической основы. И предшествующий материализм берет действительность в форме созерцания, сознательно выделяя предмет категориальных определений — действительность в том виде, в котором она дана восприятию отдельного индивида. При этом полагается, что существует непосредственная причинная связь между созерцаемым предметом и его воздействием на чувственную ткань сознания. Общественная определенность как предмета отражения, так п сознания остается вне поля зрения.

Конечно, было бы неверно говорить, что предшествующий материализм не обращал внимания на деятельность индивидов. Но одно дело «видеть», а совсем другое — фиксировать в категориальной форме, ввести категорию «практика» в философию. В лучшем случае даже зафиксированная в понятии человеческая предметная деятельность оказывается рядоположенной среди других понятий. При этом как абстракция, взятая от тех действий, которые совершает индивид (или «гносеологический робинзон») на свой страх и риск. Действительность в глазах «гносеологического робинзона» оказывается раз и навсегда оформленной. А процесс познания, по существу, сводится к переводу знаково-практических образований с фиксированной системой значений на язык теории, к выражению и классификации уже наличных и готовых результатов развития общественного бытия человека, оставляя в стороне действительные механизмы, управляющие процессом отражения человеком предметного мира. В поле зрения попадает лишь поверхность дела, «видимое движение системы», тогда как ее «действительное движение» (К- Маркс) остается в стороне. Поэтому желание Л. Фейербаха «иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов», не всегда удовлетворяется.

Вопрос о «чувственных» и «мысленных» объектах (или — где «кончается» предмет и где «рождается» сознание) выходит далеко за пределы узко профессиональной философской зоны. К- Маркс замечает относительно взглядов А. Смита: «Эта наивность, с какою Смит, с одной стороны, смотрит на вещи глазами агента капиталистического производства и изображает их совершенно так, как они представляются этому последнему и им мыслятся, как они определяют его практическую деятельность и как они по видимости происходят на деле, в то время как Смит, с другой стороны, местами вскрывает более глубокую связь явлений,—эта наивность придает его книге немалую прелесть»6. Или: «Сам Смит с большой наивностью движется в постоянном противоречии. С одной стороны, он прослеживает внутреннюю связь экономических категорий, или скрытую структуру буржуазной экономической системы. С другой стороны, он ставит рядом с этим связь, как она дана видимым образом в явлениях конкуренции и как она, стало быть, представляется чуждому науке наблюдателю, а равно и человеку, который практически захвачен процессом буржуазного производства и практически заинтересован в нем. Оба эти способа понимания, из которых один проникает во внутреннюю связь буржуазной системы, так сказать, в ее физиологию, а другой только описывает, каталогизирует, рассказывает и подводит под схематизирующие понятия то, что внешне проявляется в жизненном процессе, в том виде, в каком оно проявляется и выступает .наружу,—оба эти способа понимания у Смита не только преспокойно уживаются один подле другого, но и переплетаются друг с другом и постоянно друг другу противоречат...»7. Созерцание выступает общественно значимой формой отражения реального жизненного процесса. Раскрыть закон ее существования и воспроизводства — значит описать как раз то, что обусловливает сознание и задает противопоставление предмету.

Наряду с главным недостатком предшествующего материализма классики марксизма отмечали, что созерцательным материализмом сознание «берется вполне натуралистически, просто как нечто данное, заранее противопоставляемое бытию, природе»8. Для Маркса и Энгельса чуждо представление о сознании как некой субстанции наблюдаемых свойств, стоящей над сферой природных и общественных процессов. Следовательно, в теоретическом исследовании возникает необходимость сделать первоначальный акцент не на отношении сознания к бытию как абсолютно противоположных и несовпадающих ни в одной из точек реальностей, а изучать, каково сознание в действительности. В этом положении заключено методологическое требование: только тогда, когда сознание понято в соответствии с тем местом и ролью, которые оно занимает в в структуре действительности, становится возможным поставить и подойти к решению вопроса об отношении сознания к бытию, к природе. Логический предикат «субъективная» в определении реальности сознания должен быть выделен самим ходом теоретического исследования сознания, а не постулирован до его начала. Вне этого невозможно идти вглубь изучения сознания.

В центре внимания классиков всегда оказывается функционирование и развитие общества на определенном, исторически-кон-кретном этапе своего развития. Предмет исследования — общество представляет собой сложное, многоуровневое образование, где одни связи и отношения являются исходными, первичными по отношению к производным, вторичным. Короче говоря, общество выступает как такое образование, стороны которого находятся в определенной иерархической зависимости друг от друга. Исследование такого сложного образования предполагает последовательный переход от одного уровня организации общества к другому. Иерархия сторон изучаемого предмета должна отразиться в определенной субординации знаний о нем. Переход от одного уровня организации сопровождается строгим учетом и контролем со стороны субъекта познания всех совершенных, настоящих и последующих теоретических шагов, произведенных идеализацией, онтологических и гносеологических допущений и т. д. (что и откладывается во «внутренней» структуре субъекта познания). В этом случае и создается конкретно-всеобщий образ общества, который включает не

только результат, но и весь ход исследования. Конкретно-всеобщее понятие общества есть диалектический синтез всех предшествующих определений общества на каждом уровне его рассмотрения. Сознание с самого начала включено в общественные процессы предметного преобразования природы, механизмы обмена деятельностью между людьми. А это значит, что создание теории общества необходимо предполагает и создание теории сознания. Она есть необходимый момент первого. Вместе с тем косвенно утверждается следующее: раз сознание выступает в качестве особого элемента системы общественного производства, то его (сознания) цель (независимо от того, сознает ее индивид или нет) заключена в воспроизводстве и дальнейшем развитии уже существующих общественных условий жизни. С другой стороны, объективность исследования законов общественного развития достигается лишь в том случае, если учитывается то, как, в каком виде общественные процессы отражаются и осознаются действующими индивидами.

У К. Маркса и Ф. Энгельса во многих работах есть ответы, причем однозначные, на вопросы: как должно строиться знание о сознании, какие зависимости должны быть привлечены как исходные, а какие есть производные от них? Так, например, в «Немецкой идеологии» читаем: «... мы исходим не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, — мы исходим также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками.

Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития; люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой действительностью также и свое мышление и продукты своего мышления. Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание. При первом способе рассмотрения исходят из сознания, как если бы оно было живым индивидом; при втором, соответствующем действительной жизни, исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают сознание как их сознание»9.

«Включенность» сознания в процессы предметно-практического преобразования означает, что оно в конечном итоге подчинено естественно-историческим законам развития общества. Конечно, было бы неверным отождествление законов развития общества с законами отражения сознанием предметного мира. Непосредственная экстраполяция была бы слишком сильной абстракцией. Однако такой взгляд позволяет выделить предельные границы и общие контуры той предметной области, в которой возможно решение вопроса о сознании и предмете. В практике сознание формируется, в ней же оно проявляется. Чего-то иного реальной жизнедеятельностью людей просто-напросто не дано. Практика (или развитие общества как естественноисторический процесс) создает тот пространственно-временной континуум, в границах которого движется человеческая субъективность, те «предметные поля содержаний», которые отражаются сознанием действующих людей. Вне ограничения сферы исследования анализ сознания превратится в бесконечную череду непосредственных и более общих предпосылок, определенных и неопределенных условий, обстоятельств различного ранга и достоинств и т. д., взятых из различных областей бесконечной в пространстве и времени материи, которые ни одна наука не в состоянии учесть. Даже если и «сведем» сознание, «то разве этим исчерпывается сущность сознания» |0, отмечает Ф. Энгельс.

Основание (сущность) сознания не может быть непосредственным предметом категориальных определений, поскольку оно есть как раз то, что обусловливает режим работы сознания. Исследователь, использующий сознание как средство анализа самого же сознания как предмета, лишь бесконечно наращивает степень рефлексии и уровень квазипредметности, но так и не выходит на простейшие и исходные объективные мыслительные формы. (Известно, что, идя по улице, невозможно выглянуть из форточки и увидеть себя, идущим по улице). А феномен, положенный в основании теории, разрушает ее изнутри. Тогда как? Косвенно. Через предметы отражения. Ведь «образ — не идеальная вещь, существующая наряду с предметом, а образ предмета»11. Но где гарантия, что предмет отражения есть «чувственный объект», а не «мыслимый», т. е. где гарантия, что на место реального предмета отражения не подставлено то, как он дан в сознании?

До того, как предмет станет доступен восприятию, он должен пройти целый ряд опосредований и превращений. Объективность его анализа заключена во включенности предмета в объективные связи и отношения с другими предметами. В материальной деятельности людей эти связи и отношения действительности, как и сам предмет, проходят процесс практического обобщения и абстрагирования. И исследователь, раскрывая объективную обусловленность предмета в действительности, создает реальную возможность представить его в отношении к сознанию. Но в практике изменяется не только его телесный облик в соответствии с потребностями людей. В практике предмет входит в область общественных процессов обмена деятельностью между людьми, в сферу общественного бытия человека. И здесь предмет помимо натуральной, данной ему от природы или же обработанной формы, приобретает общественно необходимую форму своего существования. Значит, вопрос об объективных отношениях предметов друг к другу решается в связи со вторым видом объективного процесса, в связи с положением предмета в системе общественных отношений людей друг к другу.

Такая постановка вопроса в очередной раз ставит в полный рост проблему превращенных форм,

В методологии К- Маркса понятие превращенной формы выступает в качестве основного средства теоретического воспроизведения противоречий между уровнем сущностных механизмов, определяющих целостность естественно-исторического развития общества, и тем, как они представлены на поверхности общественной системы сознанию индивидов, действующих в различных сферах разделения труда. Это понятие раскрывает объективную диалектику развития формы деятельности в ее (формы) движении по уровням организации материального и духовного производства и тем самым снимает целый ряд теоретических заблуждений, которые возникают в исследовании сложных, относительно самостоятельных социально-практических образований12. Анализ работ К- Маркса позволяет утверждать, что приобретение предметов общественной формы существования идет при участии превращенных форм. Но превращенная форма, срастаясь со свойствами ее материального носителя, не только не демонстрирует историю и тайну своего происхождения, но и заслоняет общественно необходимую форму существования предмета и ведет к ее натурализации. В таком виде предметы «достигают сознания»13.

На этом пути и была введена в научный оборот схема анализа сознания по внешнепредметным объективациям, которая получила название редуктивно-предметной или безличностной. Как отмечает М. К- Мамардашвили, «в качестве фигуры сознания, в качестве сознательного содержания предметная форма (в нашей терминологии натурализированная общественная форма существования предмета — С. А.) и вызвана тем, что реальные отношения объективно опущены и заменены определенными преобразованиями (до и независимо от сознания). Происходят: срастание вырванной из своей связи предметной формы с человеческой деятельностью как таковой, далее неразложимой и конечной; смещение социальногозначения на побочные, физические свойства предметного тела, приводящие к натурализации знаков значения (фетишизм и символика социального); инверсия, где движение, идущее от производственных отношений в обмене деятельностью, оборачивается так, будто именно значащий предмет приводит в движение деятельность и форму общения, причем практически так оно и есть на самом деле; сгущение, когда конечный для сознания объект оказывается наделенным недифференцированным единством и связью всех отношений целого, всех реально различных его определений (из которых, следовательно, выступает то одно, то другое, создавая известную в психологии амбивалентность многих образований сознания) , и т. д.» и.

Но сознание не сцена, на которой разыгрывают свой спектакль внешнепредметные силы. Рассмотрение сознания в качестве элемента предметно-практического преобразования природы позволяет распространить диалектику второго объективного процесса до уровня человеческой субъективности и представить сознание в качестве этапа метаморфоза формы деятельности, как превращенную форму конкретно-исторической практики. Этап метаморфоза как раз и задает режим работы сознания. Здесь создается квазисуб-станциональное основание, которое не осознается, а обусловливает осознание, мир объективных мыслительных форм, который на языке прошлой философии называется трансцендентальным.

Если использовать уже апробированную терминологию, то происходят срастание сознания как превращенной формы с человеческой деятельностью как таковой и конструирование психологически неразложимого, бесконечного круговорота «цель—средство-результат»; смещение общественной определенности сознания на психологические, психофизиологические, физические и т. д. свойства тела субъекта и натурализация сознания (интроспективное отождествление сознания и психики, картины мира и мира и т. п. «материализация духов»); инверсия, где на место действительных живых индивидов, развивающих «свое материальное производство и свое материальное общение», и «их сознания» приходит сознание индивида, и дело оборачивается так, «как если бы оно было живым индивидом» (а общественное разделение труда на умственный и физический и превращение умственной деятельности в задачу профессионалов закрепляет установившееся положение дел); сгущение, когда сознание «выступает вместе с тем как фиксированная, заранее данная предпосылка, существующая в любой момент, и следовательно, имеющаяся налицо для отдельного индивида независимо от его воли»15, обладает недифференцированным единством всех отношений действительности (природными, социальными, идеальными и др.), всех различных определений целого, из которых, следовательно, выступает то одно, то другое, создайая известную в философии амбивалентность многих образований.

В результате процессов движения, согласования, превращения и оборачивания мы определенно видим предмет и имеем в реальной жизнедеятельности людей связку «предмет—сознание». И еще исследователю-теоретику нужно основательно «провентилировать» данную связку, чтобы в таком «противопоставлении» зафиксировать в категориальной форме гносеологическое отношение. Дан-то как раз наросший слой сознания, с одной стороны, а с другой — «редуцированный» предмет. Ну, а если гносеологическое отношение постулируется до начала исследования? Тогда мы имеем рационализацию «сознание-предмет» со всеми вытекающими отсюда следствиями. Но это, конечно, не исключает возможности получать «правильные... результаты... положительно неправильным путем» 1В. Почему? Во-первых, свою роль играет опыт истории познания; во-вторых, в выделенной связке помимо феномена сознания есть и реальный предмет, который и «спасает» теорию от ее ухода в потусторонний мир, и т. д.

Становится ясным, что философское знание носит принципиально некумулятивный характер в отличие от научного знания. Всякий раз объективный ход естественно-исторического развития общества изменяет и формирует определенность отношения сознания к действительности, и всякий раз приходится заново решать: что объективно, а что субъективно; что реально, а что идеально; где предмет, а где сознание и т. д. Поэтому принцип материализма — признание первичности материи и вторичности сознания доказывается «не парой фокуснических фраз», не априорно, снимая саму проблемность ситуации или не видя ее вообще, а исследованием того, как в исторчески конкретной форме общества разворачивается противоречие, которое на поверхности философского знания получает название основного противоречия материализма. Значит, некумулятивный характер философского знания есть оборотная сторона практической обусловленности объективного содержания философии.

Противоречие «материя — сознание» понимается с учетом того, как общественная форма деятельности движется по уровням организации субъектно-объектного взаимодействия (со всеми механизмами согласования, наслоения) и возвращается к субъекту в качестве субъективной формы отражения действительности — его сознания как превращенной формы конкретно-исторической практики. Затем обратный цикл метаморфоз, но уже с учетом того, что происходит удвоение субъекта не только реально, но и интеллектуально, с учетом срастания, смещения, инверсии, сгущения как на стороне предмета, так и на стороне сознания, и мы имеем на поверхности общественной системы многократно повторенную связку «предмет-сознание», и «...история делается таким образом, что конечный результат получается из столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, чем она является, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств,.

Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит общий результат — историческое событие»17. Масштабность исторического результата определяет его силу обратного воздействия на тираж связки «предмет-сознание» и, как следствие этого, — на содержательные и формальные стороны мировоззренческой емкости основного вопроса философии.