В развитии науки, как вообще всей духовной деятельности человека, Энгельс, следуя принципам исторического материализма, выделяет две основные стороны: одну, выражающую влияние человеческой практики и прежде всего потребностей производства и техники на науку, и другую, выражающую внутреннюю логику ее развития, как и всего человеческого познания вообще.

Первая сторона касается движущих сил или источников (стимулов) развития науки, лежащих вне самой науки, вторая — касается относительной самостоятельности развития науки, ее относительной независимости от ее движущих сил, от материальных факторов развития общества. Взаимодействие обеих сторон единого процесса при условии, что первая сторона является детерминирующей,— в этом заключается прежде всего диалектика развития естествознания.

Еще в одной из своих ранних статей — «Положение Англии. Восемнадцатый век» — Энгельс охарактеризовал завершение процесса формирования науки следующим образом: «...Знание стало наукой, и науки приблизились к своему завершению, т. е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с другой — с практикой» 9. Поскольку речь идет в данном случае о естественных науках, то под смыканием их с практикой может подразумеваться их сближение с техникой, а через технику — с материальным производством. Смыкание же их с философией носит более сложный характер и может проявиться двояко: во-первых, как их сближение через философию с идеологической борьбой враждебных классов, во-вторых, как их обращение с помощью метода научного исследования, разработанного философией, к выработке собственной системы научных понятий и законов, к раскрытию логики собственного теоретического движения.

Короче говоря, приведенная выше формула Энгельса относительно двоякого смыкания наук с философией и с практикой указывает на два фактора развития естество* знания — внешний и внутренний.

К естествознанию и вообще к науке применимо то, что Энгельс писал об идеологии и, в частности, о философии: если материальные условия существования являются первопричиной, «это не исключает того, что идеологические области оказывают в свою очередь обратное, но вторичное воздействие на эти материальные условия» 10 11.

В письме Энгельса И. Блоху от 21—22 сентября 1890 г. говорится: «...согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки... Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей».

Выражение «в конечном счете» имеет большое значение: это есть признание того, что до каких-то пределов различные стороны жизни общества, в том числе и естествознание, обладают известной самостоятельностью своего развития, завися лишь в последнем счете от экономики, от производства.

В письме К. Шмидту от 27 октября того же года Энгельс развивает эту мысль дальше и вскрывает внутренний «механизм» развития сферы духовной деятельности людей, которая обладает своей относительной самостоятельностью и лишь в конечном счете зависит от экономики, от материальных условий жизни. Прежде всего Энгельс говорит про ранние, донаучные взгляды на природу: «...различные ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т. д. имеют по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в качестве причины ложные представления о природе. И хотя экономическая потребность была и с течением времени все более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, все же было бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц экономические причины. История наук есть история постепенного устранения этой бессмыслицы или замены ее новой, но все же менее нелепой бессмыслицей» 12.

Далее Энгельс обращается к философии, но все, что он о ней в данной связи говорит, может быть полностью применено и к естествознанию: «Но, как особая область разделения труда, философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определенным мыслительным материалом, который передан ей ее предшественниками и из которого она исходит. Этим объясняется, что страны, экономически отсталые, в философии все же могут играть первую скрипку» 13.

Сопоставив прогресс философии с прогрессом литературы, Энгельс продолжает: «Преобладание экономического развития в конечном счете также и над этими областями для меня неоспоримо, но оно имеет место в рамках усло вий, которые предписываются самой данной областью: в философии, например, воздействием экономических влияний (которые опять-таки оказывают действие по большей части только в своем политическом и т. п. выражении) на имеющийся налицо философский материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создает заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части косвенным образом, между тем как важнейшее прямое действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения» 14.

Говоря о буржуазных философах и социологах, Энгельс резюмирует: «Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там — следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия (хотя взаимодействующие силы очень неравны: экономическое движение среди них является самым сильным, первоначальным, решающим), что здесь нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало» 15.

Энгельс опровергает нелепое обвинение марксизма со стороны идеалистов («идеологов») в том, что будто бы марксизм отрицает всякую возможность воздействия на историю различных идеологических областей, играющих роль в истории, поскольку он, дескать, не признает самостоятельного исторического развития этих областей. «В основе этого,— констатирует Энгельс,— лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины». Ниже мы увидим, как такое взаимодействие конкретно проявляется во взаимных отношениях между наукой, техникой и производством.

Среди факторов, через которые экономическое движение оказывает опосредованное воздействие на философию, находится и естествознание. Само оно через технику связано с промышленностью, с производством. В свою очередь оно оказывает уже прямое влияние на философию. В «Людвиге Фейербахе...» Энгельс на это указывает со всей определенностью: «Однако в продолжение этого длинного периода, от Декарта до Гегеля и от Гоббса до Фейербаха, философов толкала вперед отнюдь не одна только сила чистого мышления, как они воображали. Напротив. В действительности их толкало вперед главным образом мощное, все более быстрое и бурное развитие естествознания и промышленности. У материалистов это прямо бросалось в глаза. Но и идеалистические системы все более и более наполнялись материалистическим содержанием...» 17

В этой именно связи Энгельс и выдвигает свое известное положение: «С каждым составляющим эпоху открытием даже в естественноисторической области материализм неизбежно должен изменять свою форму» 18. Из этого положения Ленин исходит в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм», когда анализирует современное ему естествознание и его взаимоотношения с различными философскими направлениями и школами.

Взаимодействие между философией и естествознанием при определяющей роли естествознания входит одним из компонентов в общее взаимодействие всех различных сторон жизни общества. В свою очередь реальное развитие естествознания совершается в процессе его взаимодействия с техникой, с промышленностью, с производством при определяющей роли этих последних по отношению к нему. Поэтому иногда складываются такие ситуации, когда само познание, в частности естествознание, уже приблизилось в своем развитии к решению той или иной очередной своей проблемы, но отсутствие соответствующих двигательных импульсов со стороны материальной практики — техники, промышленности, производства — надолго оттягивает реальный переход к решению этой проблемы. Так было, например, когда в конце исторической эпохи, именуемой древностью, наметился переход от ранее единой философской науки к ее дифференциации (в так называемый послеклассический период). Дифференциация наук уже началась, но из-за отсутствия стимулов со стороны практики того времени остановилась и «заморозилась» более чем на тысячу лет. Только в эпоху Возрождения прерванный надолго начавшийся уже процесс дифференциации наук возобновился вновь. «Когда после темной ночи средневековья вдруг вновь возрождаются с неожиданной силой науки, начинающие развиваться с чудесной быстротой, то этим чудом мы опять-таки обязаны производству» 19,— констатирует Энгельс. Естествознание выполняло при этом двойную роль, удовлетворяя запросы нового, революционного класса тогдашнего общества — буржуазии20.

Таким образом, в эпоху Возрождения живительные источники для развития естествознания шли по двум главным каналам: со стороны его связи с промышленностью и со стороны его связи с классовой борьбой революционной тогда буржуазии против феодально-католической идеологии. Под воздействием этих двигательных сил наука стала бурно развиваться, быстро дифференцируясь на отдельные свои отрасли. Подобная дифференциация была обусловлена, как мы увидим ниже, диалектикой собственного развития познания природы, но осуществилась она лишь при наличии необходимых для развития самой науки внешних условий.

Подобные ситуации Энгельс характеризует так, что диалектике приходится нередко дожидаться истории. В этом сказывается тот момент, что наука, развиваясь диалектически, обладает относительной самостоятельностью, но именно по причине ее относительности эта самостоятельность не может проявляться при любых обстоятельствах, но лишь тогда, когда материальные условия жизни общества обеспечивают не только возможность, но и необходимость се реализации. В качестве конкретного примера Энгельс приводит историю изобретения паровой машины. Так реальная история общества, и прежде всего история материального производства в качестве детерминирующего начала, выступает по отношению к диалектике познания природы как создающая определяющее условие для превращения возможности в действительность. И пока это условие не создано, диалектика процесса не может развиваться и вынуждена ждать того момента, когда сама история реализует заложенные в ней возможности. В этом проявляется и взаимодействие обеих сторон научного и технического развития, и определяющая роль исторической практики, и относительная самостоятельность развития научной и технической мысли.

Связь науки с производством через технику. Энгельс со всей резкостью подчеркивал зависимость науки от потребностей практики — техники, промышленности, производства; вместе с тем он всегда отмечал наличие обратного воздействия науки на практику, которая породила науку и стимулирует ее развитие. Необходимость акцентировки на детерминирующей роли практики по отношению к науке была вызвана тем, что во взглядах на науку в те времена у естествоиспытателей, социологов и философов, как правило, существовали идеалистические представления; наука трактовалась ими как вполне самостоятельная сила общественного развития, не только не определяемая общественно-исторической практикой, но сама играющая детерминирующую роль по отношению к практике — к технике, промышленности, производству. Развитие этих последних рассматривалось как результат приложения научных достижений, сама же наука развивается будто бы лишь под воздействием таких якобы извечно присущих человеческому духу стремлений, как любознательность, тяга к истине, к поиску разгадок таинственного и неизвестного, непонятного, а то и прямых ее побуждений «свыше», откуда в человеческую душу, дескать, зароняются «искры божии».

Отвергая такой идеалистический взгляд на науку, Энгельс и выдвигал в первую очередь положение об определяющей роли практики по отношению к науке. Но это отнюдь не означало, что он недооценивал, а тем более игнорировал или даже вовсе отрицал обратное воздействие науки на практику. В том же письме И. Блоху, которое цитировалось уже выше, он дает следующее пояснение по данному поводу: «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь дногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки» 22.

Наука и производство находятся в сложном взаимодействии, совершающемся через технику. Обычно в глаза бросается, особенно с первого взгляда, тот факт, что наука служит производству и в порядке своей «отдачи» ему способствует его развитию. Этот факт легко обнаруживается, он находится на поверхности событий и не вызывает сомнения. Зависимость же науки от потребностей техники и производства гораздо более завуалирована и находится в более глубоких сферах общественно-исторического движения, скрытая от непосредственного взора наблюдателя. Поэтому, чтобы ее отыскать, раскрыть и проследить, необходимо, как правило, проведение научного исследования, причем полный успех его может быть обеспечен лишь при условии применения правильного научного метода — метода марксистского анализа, марксистской диалектики.

Вот почему историки науки и техники времен Энгельса, да и многие из позднейших историков, выхватывая из общего процесса взаимодействия науки и производства лишь один момент обратного воздействия науки на производство через технику, полностью игнорировали и даже отрицали вовсе наличие прямого воздействия производства на науку (непосредственно или также через технику). Отсюда и получался идеалистический взгляд на взаимоотношение науки и практики, естествознания и производства.

Гносеологическим источником такой идеалистической концепции служило здесь одностороннее, метафизически огрубленное понимание взаимосвязи между наукой и производством и вообще между духовным и материальным моментами в развитии общества.

Называя «идеологией» идеалистический взгляд на мир, Энгельс писал: «Идеология — это процесс, который совер шает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления — или из своего собственного, или из мышления своих предшественников. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порожден мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдаленного и от мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так как для него всякое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что совершается при посредстве мышления» 23 24.

Называя далее «историческим идеологом» идеалиста из любой области, относящейся к жизни общества, а не к природе, Энгельс указывает, что такой идеолог располагает в области каждой науки известным материалом, который образовался самостоятельно из мышления прежних поколений и прошел самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений. Воздействие же сопутствующих причин и внешних факторов на это развитие идеолог относит просто к плодам мыслительного процесса, продолжая упрямо оставаться в сфере чистой мысли.

Именно такую идеалистическую концепцию развития науки Энгельс и критикует со всей резкостью.

В «Диалектике природы», показывая зависимость науки от производства, Энгельс отметил особо на полях: «До сих пор хвастливо выставляют напоказ только то, чем производство обязано науке; но наука обязана производству бесконечно большим».

Это «бесконечно большее» заключалось в том, что производство как материальный фактор по отношению к науке как духовному фактору выступает в качестве первичного, определяющего момента, а наука по отношению к произ водству, напротив,— в качестве вторичного, производного момента. Однако такое отношение имеет место лишь в конечном счете, тогда как при непосредственном подходе к вопросу на первый план выступает перед нашими глазами то, что видно при первом приближении к нему, а именно — обратное воздействие науки на производство, через технику.

Чрезвычайно важно в связи с этим письмо Энгельса В. Боргиусу от 25 января 1894 г.25. В нем говорится: «Если, как Вы утверждаете, техника в значительной степени зависит от состояния науки, то в гораздо большей мере наука зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов. Вся гидростатика (Торричелли и т. д.) была вызвана к жизни потребностью регулировать горные потоки в Италии в XVI и XVII веках. Об электричестве мы узнали кое-что разумное только с тех пор, как была открыта его техническая применимость. В Германии, к сожалению, привыкли писать историю наук так, как будто бы науки свалились с неба» 26.

Это высказывание Энгельса вызвало в наши дни горячие споры среди советских историков естествознания и техники. Одни из них считают, что это положение сохраняет в настоящее время полностью свою силу, поскольку и сегодня производство и техника своими потребностями и запросами определяют в конечном счете все развитие естествознания. Другие, напротив, считают его утратившим силу в современных условиях, поскольку сейчас роль науки в жизни и развитии общества в целом возросла небывалым образом; они указывают на то, что наука опередила в своем развитии технику и производство и теперь уже она определяет тенденции и возможности их дальнейшего прогресса.

В этих спорах бросается в глаза тот недостаток, на который указывал в свое время Энгельс: односторонность подхода к спорному вопросу; неумение видеть взаимодействие различных моментов исторического, в данном случае научно-технического развития; игнорирование того факта, что производство через технику определяет развитие науки лишь в конечном счете; игнорирование характера относительной самостоятельности развития науки и своеобразия ее обратного воздействия на породившее ее производство.

Анализируя приведенное выше энгельсовское положение, высказанное в письме Боргиусу, прежде всего следует различать две стороны данного вопроса: содержание и форму.

Содержанием здесь служит коренной принцип исторического материализма — бытие определяет сознание, т. е. материальный момент так или иначе определяет духовный момент. Объявить это центральное положение исторического материализма устаревшим, утратившим свою силу, означает отказ от самих основ марксистского взгляда на жизнь и развитие общества, на его законы, на характер духовной деятельности человека.

При всей огромной и все возрастающей роли естествознания в современном обществе все же в конечном счете оно полностью детерминируется потребностями современной техники, промышленности, производства и «социальными заказами», идущими от них к естествознанию. Все важнейшие направления в современной науке в последнем счете вызываются и стимулируются именно материальными условиями современного общества. Это касается таких научных направлений, как ядерная физика, кибернетика, космонавтика, целый ряд направлений в физике (например, в области квантовой оптики), в химии (например, химия полимеров), в биологии (например, молекулярная биология и физико-химическая генетика) и т. д. Их бурное и быстрое развитие вызвано именно тем, что в них прямо и непосредственно заинтересованы техника, промышленность, производство.

В самом деле: именно потому, что современная практика кровно заинтересована в быстрейшем развитии этих новых научных направлений, имеющих, так сказать, стратегическое значение для будущего технического и промышленного прогресса, практика и вызывает их к жизни, толкает их постоянно вперед, торопится освоить их достижения. Но сама по себе без помощи науки практика не в состоянии была бы использовать вновь открываемые области явлений природы, новые вещества и «силы», новые их законы. Вот почему, будучи заинтересована в их использовании в тех или иных целях, современная практика и стимулирует развитие науки. Как только делается новое важное научное открытие в указанных областях естествознания, практика через соответствующие технические изобретения стремится освоить его и впитать его в себя. Со стороны же это выглядит так, особенно на взгляд поверхностного наблюдателя, что современная наука вполне самостоятельно и независимо делает свои открытия, причем совершенно неожиданно для практики, а эта последняя получает от них внезапный, как с неба свалившийся, толчок и начинает развитие в новых, подсказанных ей наукой направлениях.

В итоге и создается такое впечатление, будто положение Энгельса, выдвинутое в письме Боргиусу, устарело по существу, что теперь наука и производство в принципе, поменялись своими местами в ходе общественно-исторического развития: наука стала якобы первичным, определяющим в конечном счете моментом, а производство — чем-то вторичным, производным от науки. Однако такой вывод является поспешным и ошибочным. Существо взаимоотношений между наукой и практикой осталось тем же, что и раньше.

Что же касается формы взаимоотношений между ними, то она существенно, можно сказать, коренным образом изменилась в XX в. по сравнению с тем, какой была во времена Энгельса. Несмотря на то, что в конце XIX в. наука уже оказывала заметное влияние на производство и становилась уже в известной мере непосредственной производительной силой общества, однако в целом она еще в значительной степени шла за развитием техники, промышленности, производства и в лучшем случае начинала лишь освещать перспективы их дальнейшего развития.

Но сама она еще не научилась прокладывать пути для их развития, готовить возможности для освоения на практике новых, неизвестных еще ранее человеку «сил» природы и веществ, не существующих в самой природе, а изготовленных человеком искусственно. Впервые в больших масштабах такая задача встала в связи с открытием внутриатомной (ядерной) энергии, которая выделяется самопроизвольно при радиоактивных процессах. Открытие радиоактивности было сделано в 1896 г., через год после смерти Энгельса; поэтому вся новая ситуация, возникшая в связи с этим и последующими открытиями, ему, конечно, не могла быть известна.

Сопоставим характер взаимосвязи между наукой и практикой во времена технической революции XVIII в. и во времена современной научно-технической революции. Когда изобретались в XVIII в. рабочие машины и паровой двигатель, речь шла о техническом освоении таких «сил» и веществ природы, которые были известны человеку с доисторических времен. С механическими и тепловыми движениями он был знаком с момента своего становления в качестве человека.

Поэтому для нового использования этих движений в новых машинах (рабочих и паровой) не требовалось участия науки в целях предварительной разработки всего данного круга проблем путем всестороннего изучения соответствующих явлений природы. Двигаясь по преимуществу эмпирическим путем, посредством метода «проб и ошибок», изобретатели в конце концов приходили к созданию таких технических устройств, в которых прямо и непосредственно была заинтересована практика.

Ныне общественно-историческая, производственная практика нередко ставит перед наукой задачи перспективного, стратегического характера, причем не столь конкретно, как это случалось делать ей раньше, а в более общем виде. Например, возникает необходимость отыскания новых мощных источников энергии. Однако где и как эти источники могут быть найдены, практика сейчас уже не подсказывает, предоставляя этот вопрос решать самой науке. Если же в результате чисто теоретического, казалось бы, далекого от повседневной практики исследования делается открытие, могущее в перспективе быть использовано как новый, более мощный источник энергии, то уже после этого потребности практики побуждают ученых приковывать свое внимание и силы к теоретической и экспериментальной разработке именно данного вопроса. Так было, например, с историей открытия радиоактивности и радия, равно как и с разработкой специального принципа относительности, из коего вытекло фундаментальное соотношение Е = mc2, лежащее в основе всей атомной энергетики.

Различия во взаимодействии между наукой и техникой в прошлом и в настоящем объясняются многими обстоя^-тельствамй, в частности тем, что объекты природы, исполь зуемые в технике, в производстве, в промышленности, стали теперь неизмеримо сложнее и стоят как бы «дальше» по своим масштабам от самого человека, нежели те, которыми оперировали люди в XIX в., не говоря уже о более ранних эпохах.

Для того чтобы на практике использовать простейшие законы механического движения, человеку не требовалось предварительно открывать и теоретически формулировать эти законы. Он мог, как это и делают дикари, чисто эмпирически приноравливаться к их действию, например, бросая камень или пуская стрелу, применяя колесо или ворот.

Теоретические отрасли науки, поскольку они уже возникали, первоначально шли целиком за практикой, обобщая и подытоживая опытный материал, накопленный людьми в процессе их производственно-технической деятельности.

Ничего похожего на это соотношение науки и техники нет и не может быть в наши дни, когда используются сложнейшие процессы и предметы природы, с которыми человек не сталкивался до тех пор в своей повседневной, обыденной жизни. Поэтому никакими приемами «проб и ошибок» (т. е. путем чисто эмпирического поиска нужного решения) невозможно было бы создать сегодня атомные реакторы, космические ракеты или кибернетические (электронновычислительные и прочие) устройства и машины.

Для того чтобы ставить и решать такого рода технические задачи, обязательным условием является предварительное изучение не только самих процессов природы и открытие их законов, но и всевозможных условий действия этих законов. Вот почему, в частности, в настоящее время потребности самой практики требуют, чтобы наука опережала технику, производство в своем развитии. Только в этом случае она сможет выполнить свою общественную функцию — служить практике, промышленности в качестве особого рода теоретического орудия.

«Обмен местами» между наукой и техникой в ходе их развития. Сравнительный анализ взаимоотношений, существовавших между естествознанием и техникой в разные эпохи, может быть проведен на основе хронологической и объемной характеристик этих взаимоотношений. Начнем с хронологической их характеристики, которая направлена на определение того «места» в общем ходе научно-технического прогресса, которое занимает естествознание отно сительно техники, а техника — относительно естествознания. Схематически этот вопрос сводится к определению того, кто является лидером (кто идет впереди) — наука или техника. С этой точки зрения можно условно выделить три разных исторических типа:

1.            Наука отстает от техники в своем развитии, идет следом за ней и решает лишь такие задачи, которые практически уже нашли свое применение в технике (XVII— XVIII вв.).

2.            Наука начинает догонять технику, начинает идти вровень с ней, решая задачи, которые только еще получают техническую реализацию, воплощаются в новые способы и средства производственного процесса (XIX в.).

3.            Наука все решительнее и резче начинает опережать технику в своем развитии, ставя и решая такие задачи, которые лишь впоследствии, на основе предварительного научного исследования и теоретического решения, находят выход в практику, в производство.

С этого момента наука обретает и в полной мере развертывает свою прогнозирующую, «предсказательную» функцию. В связи с этим и возникает представление о современной науке как о науке, рождающей технику, новые ее отрасли. Это означает, что хотя в конечном счете наука сейчас, как и всегда, порождается потребностями техники, производства, но она обнаруживает все с нарастающей силой свою активную роль, свою способность оказывать обратное воздействие на порождающую ее практику, производство, технику.

Пока наука идет за техникой, подытоживая и обобщая ее результаты, она выполняет в основном лишь пассивную роль по отношению к практике, хотя элементы активного воздействия имеют место уже в естествознании XIX в. и даже еще раньше. Но как только наука в своем развитии вырывается вперед техники, она становится не только «компасом», освещающим пути развития техники, но и «буровым сверлом», реально прокладывающим, «пробуравливающим», путь для технического прогресса.

Нередко практика толкает ученых не на решение каких-то строго определенных и уже четко сформулированных задач, а на то, чтобы сначала познавать безотносительно к их практической значимости все более широкие и все более глубокие области материального движения в природе. Среди огромного множества изученных наукой объектов и процессов природы, не могущих получить прак-тического применения в ближайшее обозримое время, обнаруживаются случайно и такие объекты и процессы, для которых уже сейчас или в скором будущем могут появиться определенные сферы практического применения.

Отсюда и возникает отмеченное выше представление о том, что будто бы в современных условиях наука и техника полностью поменялись своими социальными функциями: из определяющего фактора, каким была техника в прошлом, она стала теперь будто бы фактором, производным от науки, а наука из производного — превратилась, дескать, в детерминирующий фактор по отношению к развитию техники.

В действительности же «обмен местами» между наукой и техникой произошел, но совсем не в этом смысле: наука из фактора, отстававшего (с хронологической точки зрения) от развития техники, превратилась в фактор, опережающий развитие техники. Но эта перестановка основных компонентов общего научно-технического движения не означает, что определяющая, детерминирующая роль вообще перешла будто бы от техники к науке.

Напротив, сама по себе указанная перестановка обоих компонентов современного научно-технического движения общества вызвана в конечном счете потребностями практики, техники, которая осталась, как всегда и была, детерминирующим (в конечном счете) фактором всего движения в целом. Сегодня, чтобы обеспечить науке возможность в полной мере осуществлять свою общественную функцию — обслуживать технику теоретическими и экспериментальными средствами и выводами,— техника предоставила науке все необходимые условия для опережения самой техники. При иных условиях, если бы естествознание не «научилось» опережать технику, прогресс современной техники не только бы резко замедлился, но и во многих отношениях вообще стал бы невозможным.

Сказанное касается и второго, объемного аспекта взаимоотношений между наукой и техникой в современном обществе. В прошлом, когда наука шла за техникой, сначала накапливался большой объем опытного материала в области техники, а затем этот материал обобщался, мысленно ужимался и как бы конденсировался (резюмировался) в той или иной теории или гипотезе, в том или ином научном принципе, законе или понятии.

По мере того, как наука и техника стали меняться своими местами в общем научно-техническом движении, создалась существенно иная картина. Она состоит в следующем: сначала широким фронтом исследуется определенный участок явлений природы в рамках «чистой» науки, а затем из этого участка выделяется, как бы «фокусируется», определенный пункт, который в качестве «точки роста» открывает дверь в область практического применения одного из найденных теоретических и экспериментальных решений изучаемой научной проблемы.

Если представить себе геометрическую модель соотношений между наукой и техникой, то в прошлом это соотношение выглядело, как конус, поставленный на основание (см. схему 1а), а теперь — как конус, поставленный на вершину Здесь приведено схематическое изображение прошлого и современного соотношения между наукой и техникой. Раньше (XIX в. и до него) было характерным накапливание обширного опытного материала в области техники, после чего этот материал «сжимался» в той или иной теории (схема 1 а); в настоящее же время на широком фронте научных исследований (пунктирный овал справа) часто внезапно обнаруживается «точка», дающая начало многочисленным направлениям практического использования данного открытия (схема 1 б).

Таков «механизм» взаимодействия между наукой и техникой в современную эпоху. Сегодня суммарный успех поступательного движения науки и техники целиком зависит от того, насколько полно и всесторонне будет изучен объект природы (его свойства и проявления, его законы и его сущность, связи и отношения с другими объектами природы, условия действия его законов и т. д.).

Из сказанного следует, что в принципе, по своему содержанию, положение Энгельса об определяющей роли практики по отношению к науке полностью сохранило свое значение и в условиях современного общества; но конкретное выражение этой зависимости, форма ее проявления существенно изменились, и это нужно учитывать в наши дни, во избежание механического распространения формул Энгельса на новую историческую обстановку.

Относительная самостоятельность развития науки. Мы уже говорили о том, что в письме К. Шмидту от 27 октября 1890 г. Энгельс указывал на то, что философия (а это можно полностью распространить на всю науку вообще, включая естествознание) располагает в качестве своей предпосылки определенным мыслительным материалом, который она получила от своих предшественников и из которого она исходит. Экономика же, а по отношению к естествознанию и материальное производство, здесь ничего не создают заново, но лишь определяют характер изменения и последующего развития имеющегося налицо мыслительного материала.

Отсюда вытекает, что для понимания того, как происходит развитие науки, испытывающей постоянное стимулирующее воздействие со стороны практики, необходимо учитывать закономерность последовательного образования и приумножения того мыслительного материала, который, как нарастающий ком научной информации, растет и пере дается от одного поколения ученых к другому в ходе общего исторического движения всего общества.

В этом процессе можно выделить две стороны, и обе они были учтены и рассмотрены Энгельсом: одна сторона — чисто количественная, другая — качественная. Первая учитывает общий объем знания (научной информации), накапливаемый в процессе развития науки, вторая — внутренние, структурные изменения в самом растущем знании, переходы от одного уровня или от одной ступени знания изучаемого предмета (предметного мира) к другому, более высокому или более глубокому уровню или другой ступени знания.

Первая сторона вопроса, в которой относительная самостоятельность развития науки проявляется в ее количественно измеримой форме, была отмечена Энгельсом еще в самых ранних его трудах. Так, в статье «Наброски к критике политической экономии» (1844 г.) Энгельс писал, что прогресс науки так же бесконечен и происходит, по меньшей мере, так же быстро, как и рост населения. «Но наука,— пояснял Энгельс,— растет, по меньшей мере, с такой же быстротой, как и население; население растет пропорционально численности последнего поколения, наука движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения, следовательно, при самых обыкновенных условиях она также растет в геометрической прогрессии» 27,

Отсюда вытекает определенного рода закономерность количественного роста науки: чем дальше она продвигается вперед, тем убыстряется ее развитие, тем выше становятся его темпы. В «Диалектике природы» это положение, замеченное им уже в 1844 г., Энгельс поднимает до уровня закона развития науки.

Если мы имеем дело с явлениями и телами природы, то их физическое взаимодействие таково, что оно обратно пропорционально квадрату расстояния между двумя телами. Здесь закон взаимоотношения между телами реализуется в пространстве (закон всемирного тяготения Ньютона, закон взаимодействия электрических зарядов Кулона). В области развития науки, т. е. в области явлений духовного характера, Энгельс усмотрел аналогичный по своему количественному выражению, но обратный по фор ме закон, который реализуется во времени, как закон отношения между двумя следующими один за другим пунктами развития науки: чем больше «расстояние» между ними во времени, тем выше становится темп научного движения — прямо пропорционально квадрату этого «расстояния», тогда как в законах физики (Ньютона и Кулона) речь идет об обратно пропорциональной зависимости силы взаимодействия от квадрата расстояния между телами.

Энгельс писал, что по этому закону, начиная с открытия Коперника (середина XVI в.), «пошло гигантскими шагами также и развитие наук, которое усиливалось, если можно так выразиться, пропорционально квадрату расстояния (во времени) от своего исходного пункта. Словно нужно было доказать миру, что отныне для высшего продукта органической материи, для человеческого духа, имеет силу закон движения, обратный закону движения неорганической материи» 28.

История естествознания и техники в наши дни продемонстрировала исключительно ярко и доказательно справедливость найденного Энгельсом закона развития науки. Например, развитие химии в первоначальной форме алхимии заняло тысячелетие. Становление химии как науки совершалось в течение примерно одного века (с конца XVII в. по конец XVIII в.). А в современной химии за одно десятилетие и даже за более короткие сроки проходятся расстояния, неменьшие тех, какие раньше проходились за века и тысячелетия.

На освоение воздушной атмосферы от аэростата (воздушного шара) до аэроплана потребовалось около одного века, а на развитие космонавтики и освоение околоземного пространства потребовалось в XX в. всего одно десятилетие, причем за этот отрезок времени наука и техника сделали не меньше, чем за весь предшествующий период с момента запуска в атмосферу первого аэростата.

То же самое мы наблюдаем и в области биологии. С момента расшифровки наследственного кода и создания моделей ДНК и РНК не прошло еще и десятилетия, а за это время генетика сделала рывок вперед, сравнимый по своим масштабам и значению с тем, что достигла биология с 1759 г. (труды К. Вольфа) по 1859 г. («Происхождение видов» Дарвина). То же самое можно сказать и о кибернетике. То, на что для механики потребовались в свое время столетия, а для термодинамики и физической статистики в XIX — начале XX в.— десятилетия, кибернетика прошла за одно или полтора десятилетия с момента своего возникновения в середине XX в.

Даже самая относительно «старая» область естествознания и техники, рожденная в результате «новейшей революции в естествознании»,— область ядерной физики и атомной эпергетики — насчитывает немногим больше четверти века, а с момента открытия первого явления — радиоактивности — без малого три четверти века. И за это время наука и техника прошли путь, эквивалентный по значимости тому пути, который занял в области овладения механическими и тепловыми процессами столетия и тысячелетия в истории человечества.

А ведь чем дальше идет развитие науки и техники, тем все более сложные и трудно решаемые задачи ставит перед нами жизнь, тем все диковиннее, непонятнее, недоступнее для нас выступают те явления, вещества и «силы» природы, о познании и практическом использовании которых идет речь. Поэтому закон развития науки, открытый Энгельсом, надо понимать не только в чисто количественном смысле, но и в качественном смысле, поскольку дело касается сравнения таких событий, которые, строго говоря, не являются сопоставимыми без особых оговорок.

Чисто количественный подход здесь, как и везде, в силу своей абстрактной односторонности не может привести к правильным результатам, особенно в смысле возможности прогнозирования дальнейшего развития науки и техники. Так, если воспользоваться формальными приемами «наукометрии» как составной части «науковедения», то в результате легко получаются самые разнообразные кривые, выражающие количественный рост науки во времени. Это может быть подсчет роста числа людей различной квалификации, занятых в сфере научной деятельности, от творцов науки до обслуживающего персонала. Это может быть рост денежных ассигнований (из различных источников) на научные исследования, рост числа научных журналов, числа публикуемых монографий и статей на научные темы, рост числа научных учреждений (институтов, лабораторий, конструкторских бюро и т. д.) и т. д. и т. п. Оказывается, что во всех этих случаях кривые носят ясно выраженный характер экспоненциальных кривых, быстро достигающих определенных пределов, когда, скажем, все люди, включая и новорожденных, должны быть учеными или все журналы и книги должны стать только научными и т. д. в том же духе. Но так как это невозможно, то некоторые зарубежные исследователи («науковеды») сделали вывод о том, что наступит момент «насыщения» наукой всех сторон человеческого общества и наука не сможет вообще развиваться дальше (так называемая «теория сатурации», т. е. насыщения).

Такой пессимистический вывод появился потому, что количественные методы «наукометрии» применялись некритически, без учета неизбежно назревающих глубоких, качественных изменений в самом характере науки, в ее структуре, в способах ее организации, которые диктуются нарастающими темпами ее развития. Если бездумно применять количественные или вообще математические приемы, абстрагируясь от возможных качественных изменений в состоянии и развитии науки, если полагать, что по своей структуре и организации научная деятельность и впредь будет оставаться такой же допотопной, какой она была в XIX в., да и остается во многом до настоящего времени, то тогда, разумеется, вывод о «сатурации» науки в такой ее форме был бы оправдан. Но сама жизнь требует коренной организационной перестройки науки с тем, чтобы ее дальнейший прогресс мог совершаться не только беспрепятственно, но и в соответствии с открытым Энгельсом законом ее развития, все убыстряющимися темпами по мере продвижения ее вперед.

«Теория сатурации» в корне противоречит всем фактам научного развития, всему его историческому опыту. Ведь совершенно ясно, что если у человечества возникнет альтернатива выбрать одно из двух: либо сохранить старые формы организации науки, но в таком случае потерять в темпах ее развития, либо сломать эти формы и привести их в соответствие с возрастающими темпами научного прогресса, то нет никаких сомнений в том, что объективный закон развития науки, сформулированный Энгельсом, заставит даже самого заядлого консерватора против своей воли пойти по второму пути, только бы не допустить ослабления темпа научного движения.

«Теория сатурации» — хороший пример к словам Энгельса, сказанным но поводу тех ученых, у которых привычка к вычислениям отучила их мыслить. Вычисления «отучили механиков от мышления» 29,— констатирует в связи с этим Энгельс.

Качественный момент в развитии научного познания с особенной силой выступает при анализе внутренней логики развития науки, к чему мы и переходим.