Благодаря открытию закона сохранения и превращения энергии решение основного вопроса философии в пользу материализма получило полное подтверждение не только в части признания первичности материи, но и в части признания познаваемости мира. В еще большей степени, чем раньше, стало очевидно, что в природе не существует каких-либо принципиальных преград для человеческого познания. К такому выводу вело открытие взаимодействия различных форм движения материи. Постараемся выяснить, каким образом это открытие подтвердило и укрепило взгляды Энгельса на познаваемость мира и нанесло решительный удар по агностицизму и его гносеологическим корням.

Для последовательного материалиста ясно, что никаких границ для нашего разума, препятствующих познанию природы, не существует; все предметы и явления природы, все их закономерности и внутренние связи (сущности) принципиально познаваемы. Это неопровержимо доказал Энгельс, опираясь на практику как на критерий истины.

Допустим, что перед нами стоит задача исследовать некоторое явление природы, которое, таким образом, становится предметом нашего познания. Обозначим его условно буквой х.

Совершенно естественно, что если в ходе его изучения мы достигаем его собственных пределов, то на них кончается наше познание данного предмета, так как дальше, за этими пределами, нет данного предмета, а имеется иной предмет, скажем г/, который в данном случае уже не служит объектом нашего исследования и, возможно, вообще не может быть познан с помощью метода, рассчитанного на познание предмета х.

То же относится и к любому конечному объекту природы. В ходе ее исследования в том или ином направлении мы обнаруживаем, что у всех конечных вещей существуют пределы, на которых эти вещи заканчиваются. Возникает громадной важности познавательный вопрос: каков характер этих пределов? На этот вопрос материализм и идеализм отвечают по-разному. Первый утверждает, что если такие пределы действительно существуют, то они представляют собой пределы самого объекта познания, т. е. самой природы. Эти пределы мы не можем переступить только потому, что сам объект кончился на них. Ничего потустороннего, принципиально непознаваемого или ненаблюдаемого дальше нет. Мы просто исчерпали то, что подлежало нашему исследованию. Тем самым на практике доказывается, что в природе нет каких-либо непознаваемых «вещей в себе»; в данном случае это доказательство вытекает из того факта, что мы обнаруживаем и наблюдаем принципиальную достижимость объективно существующих пределов самого предмета нашего познания.

Напротив, идеализм пытается сделать из того же самого факта прямо противоположные выводы. Спрашивается: каким же образом можно использовать иначе, чем это делает материализм, тот факт, что всякий отдельный предмет познания имеет свои пределы и что эти пределы принципиально достижимы для нашего мышления? Для того чтобы на основании этого простого и ясного факта построить агностические выводы, идеализм прибегает к хитрости: он придает пределам конечных вещей не объективный, а субъективный характер. Выходит так, что наше познание не может переступить этих пределов вовсе не потому, что на них кончается сам объект, а потому, что дальше начинается какая-то другая область — область принципиально непознаваемых вещей, куда проникнуть наш разум абсолютно не в силах по той причине, что его возможности ограничены только определенным кругом доступных для него вещей. Например, для материалиста-естествоиспытателя нашим познанием внешнего мира исчерпывается весь круг явлений природы вообще; для теолога, напротив, этот круг составляет границу нашего познания, за которой якобы следует область непознаваемого — высшего духа, область божества. Поскольку материалист отрицает существование такового, вся «непознаваемая» область оказывается в данном случае чистой фикцией. Она «непознаваема» потому, что она пуста, в ней ничего нет. Познание ограничивается естественными процессами потому, что ничего сверх этого не существует.

Это рассуждение приводит нас к следующему выводу: для того чтобы судить о познаваемости объекта природы, надо прежде всего составить себе ясное понятие о том, что представляет собой этот объект, иначе говоря, что, собственно, подлежит нашему познанию. Посмотрим, что может получиться, если не будет составлено ясного представления на этот счет и тем более если будет составлено превратное представление.

Такое положение создалось, в частности, у сторонников механистического естествознания XVIII в., которые сводили все явления природы к чисто механическому движению. С их точки зрения, всякий предмет познания, в сущности, представляет собой механический объект, подчиняющийся в конечном счете одним только законам механики83; в соответствии с этим вся природа во всех ее проявлениях истолковывалась механистами как огромная механическая система, как заведенная мировая машина, подобная сложнейшему часовому механизму. Ко всем яв-лениям природы механисты применяли масштаб механики. Раскрывая закономерности природы, они трактовали их как закономерности механического порядка; отыскивая причинные зависимости между явлениями, они рассматривали их как частные случаи общей механической причинности.

Под механической причинностью, которая только и признавалась реальной, механисты подразумевали чисто внешнюю связь тел, подобную соударению одного шара с другим. Далее, механисты понимали под этим такую зависимость явлений природы, в которой последовательность событий А и В определена строго однозначно, раз навсегда; если А есть причина, а В есть действие, то А всегда влечет за собой В и только В (для краткости запишем это так: А —* В). Кроме того, в механике причина и производимое ею действие считаются количественно всегда равными друг другу (А = В).

Следовательно, признаками механической причинности считались: 1) ее внешний характер по отношению к самим предметам, 2) строгая однозначность и однонаправленность течения событий, 3) количественное равенство причины и следствия.

На основании таких представлений, зная начальные условия состояния механической системы, можно было наперед рассчитать и предсказать совершенно точно будущие события в той же системе. Если механизм работает исправно, то будильник зазвонит точно в заранее определенное нами время. Если человек владеет в совершенстве игрой на биллиарде, то может заранее определить весь путь шара и сообразно этому рассчитать силу и направление удара.

Идеальной механической системой считалась солнечная система. Классическим примером предвидения, основанного на знании механической причинности, могло служить предсказание солнечных затмений на много лет вперед. Идея механической причинности как единственной формы закономерной связи, будучи применена ко Вселенной, с неизбежностью приводила к выводу, что прошлое Вселенной однозначно определило ее настоящее, настоящее так же однозначно определяет ее будущее.

Отсюда следовало, что если бы полностью можно было знать все механические условия, в которых существовал мир в какой-либо момент времени, т. е. знать координаты и скорости всех частиц материи, то с абсолютной точностью можно было бы рассчитать состояние мира и его отдельных участков в любой другой момент времени, прошедший или еще не наступивший.

О таком идеальном, с точки зрения механистов, случае писал Лаплас в XIX в.: «Мы должны... рассматривать состояние Вселенной в настоящем, как следствие ее состояния в прошлом и как причину того состояния, которое последует. Интеллект, который знал бы для данного момента все силы, действующие в природе, и соответствующее положение тел, ее составляющих, если бы вдобавок он был столь обширен, чтобы смог подвергнуть эти данные вычислениям анализа, охватил бы единой формулой как движение самых больших тел Вселенной, так и самых легких атомов, ничто не оставалось бы неопределенным для него, и будущее, как и прошлое, присутствовало бы перед его взором».

Когда позднее Леверье, исходя из законов ньютоновской механики, следовательно из представления о механической причинности, предсказал существование неизвестной ранее планеты и заранее определил ее место на небе и когда Галле действительно нашел эту планету (названную Нептуном) в указанном месте, то казалось, что идеал, нарисованный Лапласом, начал осуществляться.

Но так могло казаться только механистам. В действительности же Вселенная отнюдь не представляет собою чего-либо подобного механической системе. Область чисто механического движения в природе чрезвычайно ограничена и охватывает собой лишь самые простые явления. В более сложных, надмеханических областях природы действуют иные, более сложные законы, связи между явлениями носят иной, более сложный, надмеханический характер. Развитие в природе идет от простого к сложному, от низшего к высшему; поэтому каждая высшая форма движения всегда связана с низшими его формами, из которых она исторически возникла. Например, любая форма движения в макромире так или иначе сопровождается мак-ромеханическим движением как простейшим; оно играет по сравнению с более сложными формами движения лишь подчиненную роль, выступая по отношению к ним, так сказать, как «побочная» форма84.

Подчеркивая это, Энгельс говорит: «Всякое движение заключает в себе механическое движение, перемещение больших или мельчайших частей материи; познать эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой ее задачей. Но это механическое движение не исчерпывает движения вообще. Движение — это не только перемена места; в надмеханических областях оно является также и изменением качества» 85.

Этого-то и не понимали в XIX в. механистически мыслившие естествоиспытатели. Их мышление застряло на пройденной ступени метафизического мировоззрения, отсюда проистекало их упорное стремление свести все к механическому движению. «Это перешло по наследству от дохимического XVIII века и сильно затрудняет ясное понимание процессов» 8б,— констатировал Энгельс.

Затруднение в выработке ясного понимания процессов природы механистами начало сказываться уже в XVII— XVIII вв. Все явления, которые тогда не удавалось прямо и непосредственно свести к механическим отношениям, механисты истолковывали как результат действия особых «сил», причем некоторые из этих «сил» позднее стали считаться принципиально непознаваемыми. Например, исследуя жизненные явления и стараясь объяснить их чисто механически, естествоиспытатели начинали с изучения тех механических процессов, которыми сопровождаются явления жизни. Как указывает Энгельс, это была необходимая начальная ступень познания всякого круга явлений природы; пока границы чисто механических процессов, происходящих внутри изучаемого круга явлений, не были достигнуты, естествоиспытатели-механисты могли делать выдающиеся открытия; так, Гарвей открыл движение крови в организме (кровообращение) и тем самым заложил основы научной физиологии.

Но рано или поздно наука должна была достигнуть реальных пределов собственно механических процессов, которыми сопровождаются явления жизни. Дальше, за их пределами, начинается область более сложных, специфически отличных от механики, форм движения, не сводимых к механике. Этого не понимали механисты. Для них механическое движение — не побочная, а главная и даже единственная реально существующая форма движения.

Поэтому объективный предел, на котором прекращается относительно самостоятельное проявление механического движения и это движение становится побочной формой, механисты не признают вовсе. Они считают этот предел совершенно случайным и временным, зависящим от практического несовершенства нашего ума, не умеющего еще на данной ступени развития науки свести к механике ту высшую область явлений, которая лежит за пределами обнаруженной границы. Но в принципе и эта, не сведенпая к механике, область может быть, по мнению механистов, сведена целиком без остатка к механике и объяснена, исходя из ее закономерностей.

Но так могло продолжаться недолго, пока исследование более сложных явлений носило зачаточный характер. «...Растительный и животный организм был исследован лишь в самых грубых чертах,— писал Энгельс,— его объясняли чисто механическими причинами. В глазах материалистов XVIII века человек был машиной так же, как животное в глазах Декарта» 87.

По мере развития биологии обнаруживалось, что жизненные явления невозможно целиком свести не только к чисто механическим, но даже к физико-химическим явлениям, что в них, в самой их сущности, есть нечто такое, что совершенно чуждо механике и что никак не укладывается в ее узкие рамки. Чем же тогда механисты могли объяснить самую сущность жизненных процессов?

Здесь на помощь механистическому мировоззрению приходил витализм; он утверждал, что в основе жизненных явлений лежит особая «жизненная сила». Эта сила оказывается принципиально несводимой к механике, а потому, с точки зрения механистов, принципиально непознаваемой «вещью в себе»; ведь познание вещи состоит в ее сведении к механике, а потому познаваемым механист считает только то, что может быть объяснено с позиций механистического мировоззрения.

Таким образом, ограниченность механистического мировоззрения становится гносеологическим источником агностицизма. Все, что лежит за пределами чисто механических отношений вещей, все, что не исчерпывается сведением его к механике, все это оказывается принципиально необъяснимым с точки зрения одной механики, а цо-тому должно было считаться до конца непознаваемой «вещью в себе» с точки зрения того, кто думает пользоваться исключительно мерилом механики.

В качестве примера возникновения агностических выводов из механистического взгляда на движение Энгельс приводит утверждение Негели о нашей неспособности познавать качественные различия в природе. «Негели сперва заявляет,— говорит Энгельс,— что мы не в состоянии познавать действительно качественных различий, а вслед за этим тут же говорит, что подобные «абсолютные различия» не встречаются в природе!» 88

«Куда мы ни посмотрим,— пишет далее Энгельс,— мы нигде не встречаем в природе подобных «качественно или абсолютно различных областей».., о которых нам говорят, что они непонятны. Вся эта путаница проистекает из путаницы в вопросе о качестве и количестве. В соответствии с господствующей механической точкой зрения Негели считает, что качественные различия поддаются объяснению лишь постольку, поскольку они могут быть сведены к количественным различиям... Для него качество и количество являются абсолютно различными категориями. Метафизика» 89.

Таково именно происхождение того круга проблем естествознания, решение которых оказалось непосильным для механистического метода и которые на этом основании Дюбуа Раймонд в XIX в. определил крылатым словечком: «Ignorabimus!», что означает: «Не узнаем!».

Недоразумение здесь проистекает именно из того, что границы механической формы движения установлены неправильно, не там, где они проходят в действительности. Механист, находясь уже целиком в надмеханической области, думает, что предмет его исследования — механическое движение — все еще не исчерпан, тогда как в действительности механическое движение давно отступило на задний план перед другими, высшими формами движения.

Бессилие механики — объяснить неподчиняющиеся ее законам явления — механист по недоразумению объявляет бессилием человеческого разума вообще познать эти явления. Короче говоря, пределы отдельной формы движения (механической) механист выдает за пределы всего предмета естествознания. Поэтому в данном случае решение трудности состоит и в том, чтобы указать действительные пределы предмета естествознания, т. е. определить этот предмет и тем самым пресечь попытки идеализма использовать в своих интересах возникающее недоразумение у естествоиспытателей-механистов.

Взаимодействие форм движения как предмет естествознания. По Энгельсу, предметом естествознания являются тела природы, причем они рассматриваются такими, как они существуют сами по себе, независимо от нашего сознания. Существуют же они не в покое, а в движении, не изолированно друг от друга, а во взаимной связи между собой, во взаимодействии.

«Предмет естествознания — движущаяся материя, тела,—писал Энгельс Марксу 30 мая 1873 г.—Тела неотделимы от движения: их формы и виды можно познавать только в движении; о телах вне движения, вне всякого отношения к другим телам, ничего нельзя сказать. Лишь в движении тело обнаруживает, что оно есть. Поэтому естествознание познает тела, только рассматривая их в отношении друг к другу, в движении» 90.

В приведенном определении содержится чрезвычайно важная мысль, что всякие соотношения между телами неразрывно связаны с их движением и что поэтому нельзя рассматривать отдельное тело само по себе вне его взаимодействия с другими телами, как нельзя его рассматривать лишенным движения. Эту мысль Энгельс развил дальше в «Диалектике природы». Он писал: «Вся доступная нам природа образует некую систему, некую совокупную связь тел... В том обстоятельстве, что эти тела находятся во взаимной связи, уже заключено то, что они воздействуют друг на друга, и это их взаимное воздействие друг на друга и есть именно движение» 91.

Итак, по Энгельсу, понятие «взаимодействующие тела» одного порядка с понятием «движущиеся тела». Оба понятия характеризуют предмет естествознания. Чрезвычайно важное указание на взаимодействие форм движения как на предмет естественных наук имеется в другом месте «Диалектики природы». Там указывается, что каждая наука «анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения...» 92.

Отсюда следует, что предметом естествознания служит вся совокупность различных форм движения, находящихся в связи и во взаимодействии друг с другом.

Поскольку предмет познания определен, возникает вопрос о том, каким путем он познается, с чего начинается его познание, какие ступени оно проходит и чем оно заканчивается, хотя бы на первых порах.

Первоначально наша мысль сталкивается с предметом таким, какой он есть во всей его сложности. Наше сознание не успело еще внести никаких мысленных упрощений, не успело еще создать никаких абстракций для облегчения познания предмета. Оно воспринимает его непосредственно таким, каким он кажется с первого взгляда. «Первое, что нам бросается в глаза при рассмотрении движущейся материи,— говорит Энгельс,— это взаимная связь отдельных движений отдельных тел между собой, их обусловленность друг с другом» 93. Мы видим сперва общую картину, в которой частности пока более или менее отступают на задний план94.

Но чтобы составить ясное представление о предмете в целом, надо изучить отдельные его стороны, изучить частности, из которых составляется общая картина. Тут выступает на сцену человеческая деятельность вообще, включая деятельность абстрагирующей мысли человека. Но абстракции создаются не сразу. Они представляют собой лишь ступени в познании предмета.

Мы начинаем мысленно расчленять и разлагать целое, подвергая анализу предмет нашего познания. Делаем это мы искусственно, но в полном соответствии с объективной природой самого предмета и его закономерностями.

Выделенные в чистом виде отдельные стороны предмета не существуют самостоятельно как таковые; это мы в нашей абстракции выделили их из общей совокупности отношений и взаимодействий, связывающих все тела природы в единую систему; выделенные нами стороны предмета существуют объективно, но существуют они лишь как стороны предмета, как части целого; поэтому, будучи взяты вне предмета как целого, они имеют значение не более, как абстракции.

Именно таково происхождение понятия причинности. «Каузальность, обычно нами понимаемая,— писал Ленин,— есть лишь малая частичка всемирной связи, но (материалистическое добавление) частичка не субъективной, а объективно реальной связи» 95.

Как возникает представление о причинном отношении? В природе закономерные связи чрезвычайно сложны вследствие существующего взаимодействия всех предметов и процессов, всех вещей и явлений; если одно событие А влечет за собой другое событие В, то это последнее не только тут же воздействует обратно на А, но и в свою очередь может, как бы меняясь с ним местами, повлечь за собой аналогичное же событие А, которым оно было само вызвано. Поэтому здесь нельзя говорить о строгой однозначности, однонаправленности в последовательной смене событий.

Но чтобы понять, как происходит этот процесс взаимодействия между событиями А и В, нужно распутать его сложный клубок, как бы разобрав его по ниточкам; иначе говоря, необходимо выделить отдельные стороны взаимодействия и рассмотреть их в отдельности, отвлекаясь от всех остальных его сторон, кроме данной, подлежащей изучению 96. «Чтобы понять отдельные явления,— подчеркивает Энгельс,— мы должны вырвать их из всеобщей связи и рассматривать их изолированно, а в таком случае сменяющиеся движения выступают перед нами — одно как причина, другое как действие» 97.

Но исходным, от чего отправляется наше познание, из чего оно вырывает отдельные отношения и стороны, является универсальная связь всех явлений природы. Поэтому понятие причинности получает реальный смысл только в том случае, если его рассматривать не само по себе, а как производное от более широкого понятия взаимодействия, исходя из этого последнего.

Правильная трактовка причинности может быть дана только при учете общего взаимодействия событий, откуда абстрагировано самое представление о их причине и следствии. Нужно все время помнить, что, как нельзя понять значение отдельного органа, если не рассматривать его в зависимости от всего организма в целом, частью которого он является, так нельзя построить правильного понятия причинности, если не учесть, что оно отражает только часть общей связи явлений и что взятое вне этой общей связи оно утрачивает свое значение.

Это положение выразил Ленин, указывая на «всесторонность и всеобъемлющий характер мировой связи, лишь односторонне, отрывочно и неполно выражаемой каузальностыо» 98 99 100. Свое указание Ленин трижды отчеркивает и дважды ставит около него нотабене.

Рассмотрим теперь конкретнее, как возникает понятие причинности путем абстрагирования одного из моментов мировой универсальной связи. В приведенном выше взаимоотношении событий А и В их взаимодействие условно можно выразить так: А ^ В. Исходя из этого взаимодействия, мы можем выделить для одних вполне определенных условий такой случай, когда А воздействует на В (А —»jB), отвлекаясь при этом от обратного воздействия (А *— В) и от того обстоятельства, что при иных условиях имеет место отношение (В —> А), где В — причина, А — следствие. Когда такое искусственное выделение отдельной стороны событий произведено и найдено прямое отношение между событиями А ж В, то для данных, строго определенных условий оказывается, что всегда (если только эти условия налицо) событие А влечет за собой событие В.

При нарушении данных условий может нарушиться и отношение между событиями А ж В.

«...Причина и следствие,— пишет Энгельс,— суть представления, которые имеют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю; но как только мы будем рассматривать этот отдельный случай в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и переплетаются в представлении универсального взаимодействия, в котором причины и следствия постоянно меняются местами; то, что здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием и наоборот» ".

Изложив диалектический взгляд Энгельса на причину и следствие, Ленин резюмирует: «Следовательно, человеческое понятие причины и следствия всегда несколько упрощает объективную связь явлений природы, лишь приблизительно отражая ее, искусственно изолируя те или иные стороны одного единого мирового процесса».

Энгельс особо подчеркивает, что самое представление о причинности тесно связано с практической деятельностью человека; ею же проверяется правильность этого представления. «Но мы находим,— говорит Энгельс,— не только то, что за известным движением следует другое движение, мы находим также, что мы в состоянии вызвать определенное движение, создав те условия, при которых оно происходит в природе... Благодаря этому, благодаря деятельности человека и обосновывается представление о причинности, представление о том, что одно движение есть причина другого» 101.

Такой вывод мы получаем, искусственно упрощая предмет нашего познания, используя его для наших практических целей не целиком, во всей его сложности, но лишь частично, с той его стороны, которая нас интересует, нам полезна, нам нужна. Таким образом, сама практика приучает нас абстрагировать отдельные стороны вещей и их связей.

Но на расчленении целого на части наше познание не заканчивается. Оно двигается дальше в познании данного предмета, пока мы не охватим всех его сторон, рассматривая его вновь как нечто единое, связное, целое. Такого движения требует от нас сама наука о природе. Ведь задача естествознания — познать не часть предмета, а весь предмет. Познание его части было вынужденным; оно составило только необходимую предпосылку, или ступень, к тому, чтобы получить возможность путем синтеза (соединения) найденных частностей составить более полное представление о всем предмете.

Короче говоря, следующая и заключительная задача естествознания — вернуться к рассмотрению взаимодействия, но к рассмотрению опосредованному, т. е. такому, когда одновременно с взаимодействием учитываются отдельные, составляющие его причинные отношения, взятые не изолированно друг от друга и от целого, а как включенные в это целое, как его стороны, его подчиненные моменты, переходящие друг в друга, меняющиеся между собой местами. Раз это познано, то познан и самый предмет.

Выйти куда-либо дальше за пределы этого взаимодействия мы не можем, так как дальше его нет ничего — ни природы, ни движущейся материи, ни каких-либо тел. Мы можем только углублять (и углублять до бесконечности) наше знание типов взаимодействия, их закономерностей, их многосторонности, не выходя в то же время за пределы самого взаимодействия как предмета нашего познания. Позиции материализма чрезвычайно укрепляются в том случае, если само естествознание доказывает, что оно, хотя бы в первом приближении, достигло познания взаимодействия как своего объекта; из этого прямо следует, что ничего принципиально непознаваемого в природе не существует, что человеческая мысль в принципе может охватить весь предмет науки в целом и исчерпать его. В таком случае для агностицизма не остается никакого места.

Именно в этом смысле давал Энгельс философскую оценку открытию превращения энергии, благодаря которому современные физики смогли взглянуть на природу как на общее взаимодействие различных форм движения материи 102.

Вскрывая и материалистически перерабатывая рациональное зерно в гегелевских взглядах на взаимосвязь причины и следствия, Энгельс показывает, что диалектическая трактовка этих понятий в свете категории взаимодействия получает свое полное оправдание в открытии учения о превращении энергии. Ссылаясь на работу Грова «Соотношение физических сил», Энгельс писал Ф. Ланге 29 марта 1865 г.: «Современная естественнонаучная теория о взаимодействии сил природы... есть лишь иное выражение или, лучше сказать, положительное доказательство правильности развитых Гегелем мыслей относительно причины, действия, взаимодействия, силы и т. д.» 103

«Взаимодействие — вот первое, что выступает перед нами, когда мы рассматриваем движущуюся материю в целом с точки зрения теперешнего естествознания» 104,— отмечает позднее Энгельс.

Энгельс перечисляет различные формы движения (энергии), которые все «переходят друг в друга, обусловливают взаимно друг друга, являются здесь причиной, там действием, причем общая сумма движения, при всех изменениях формы, остается одной и той же (спинозовское: субстанция есть causa sui (причина самой себя.— Ред.) — прекрасно выражает взаимодействие)» 105,— резюмирует и подчеркивает Энгельс.

В силу взаимообусловленности всех форм движения причина и следствие постоянно меняются местами: форма движения, которая в одних условиях обнаруживает себя как причина, в других условиях оказывается следствием, и наоборот. Именно в связи с этим Энгельс высказывает чрезвычайно важную мысль, что взаимодействие форм движения полагает объективную грань для нашего познания, но не потому, что позади этой грани есть еще нечто принципиально недоступное для человеческого ума, а потому, что позади нее вообще ничего не существует, так что и познавать больше нечего; короче говоря, на этой грани кончается сама природа, сам предмет познания. «Так естествознанием подтверждается то,— пишет Энгельс,—...что взаимодействие является истинной causa finalis (конечной причиной.— Ред.) вещей. Мы не можем пойти дальше познания этого взаимодействия именно потому, что позади его нечего больше познавать. Раз мы познали формы движения материи.., то мы познали самое материю, и этим исчерпывается познание» 106.

В соответствии с этим Энгельс указывает на недостаточность односторонней концепции механической причинности и на необходимость ввести категорию взаимодействия. Энгельс говорит: «У Грова все недоразумение насчет причинности основывается на том, что он не справляется с категорией взаимодействия. Суть дела у него имеется, но он ее не выражает в форме абстрактной мысли, и отсюда путаница... Только исходя из этого универсального взаимодействия, мы приходим к действительному каузальному отношению» 107.

Как причинное (каузальное) отношение представляет собой часть целого (взаимодействия), мысленно извлеченную из этого целого, так и механические отношения вещей являются лишь моментом универсальной связи явлений природы, моментом общего взаимодействия всех форм движения.

Открытие основного закона движения отвело механическому движению как простейшему строго определенное место в ряду остальных форм и, доказав его подчиненность высшим формам движения, ограничило его строго определенными рамками. Для философски мыслящего исследователя становилось ясно, что попытки свести все формы движения к одной механике ни на чем не основаны; более того, они прямо противоречат открытию, что каждая форма движения, в том числе и механическая, имеет свою определенную область, в пределах которой она существует и действует как качественно определенный вид движения, и что каждая форма движения, в том числе и механическая, испытывает качественное превращение, когда процесс выходит за ее пределы.

Энгельс исследовал границы у различных форм движения. Он показал, что границей механического движения служит контакт двух движущихся тел, сопровождающийся их трением или ударом. «Исчезающее здесь механическое движение исчезает как таковое»,— подчеркивает Энгельс.— Оно превратилось в качественно отличные формы движения, в теплоту, в электричество — в формы молекулярного движения» 108. «Только с молекулярным движением изменение формы движения приобретает полную свободу. В то время как на границе механики движение масс может принимать только немногие другие формы — теплоту или электричество,— здесь перед нами совершенно иная картина оживленного изменения форм...» 109.

Таким образом, на место попыток одностороннего сведения всех явлений к механике, к чисто количественным отношениям вещей Энгельс ставит задачу исследования границ каждой отдельной формы движения и познания взаимодействия всех форм с точки зрения их взаимного качественного превращения друг в друга.

Уже сама постановка такой задачи не оставляет никакой лазейки для агностицизма; все, что казалось принципиально непознаваемым с точки зрения механистов, поскольку не поддавалось сведению к одной механике, все это оказывается принципиально познаваемым с точки зрения взаимодействия форм движения, где каждому явлению отводится свое особое место.

Познание отдельных форм движения состояло именно в том, чтобы указать их место в общем ряду всех форм, раскрыть их связи, переходы и отношения с другими, прежде всего со смежными формами.

Все это означало, что с отказом от механистического взгляда на природу, отвечавшего уровню развития естествознания XVIII в., и с переходом к диалектическому взгляду, отвечающему новому уровню развития науки о природе, достигнутому во второй половине XIX в., устранились источники, питавшие агностицизм.

Аргументы для доказательства бессилия человеческого разума познать то или иное явление природы агностицизм черпал из бессилия одностороннего, метафизического метода познания, из принципиальной невозможности объяснить сложные отношения вещей с помощью законов механики, которыми реально не исчерпываются и которым в основном не подчиняются объясняемые отношения. Факт доказательства объективной ограниченности механических законов определенным кругом явлений природы послужил опровержением всех агностических доводов, заимствованных из механистического естествознания.

Итак: 1. Открытие физикой основного закона движения означало обнаружение взаимодействия всех форм энергии, которое представляет собой предмет естествознания.

2.            Названное открытие доказало, что механическое движение не есть единственная, универсальная форма движения, но что оно, как и все другие формы, ограничено определенными пределами, при выходе за которые оно испытывает качественное превращение, переставая уже быть механическим движением.

3.            Указанное открытие показало далее, что причина безнадежности попыток свести все явления природы к механике заключается вовсе не в том, что человеческое познание, в силу своей ограниченности, бессильно, дескать, решить эту задачу, как утверждали агностики, а в том, что сама задача поставлена принципиально неверно: сведение к механике явлений, лежащих за ее пределами, равносильно попытке подчинить явления природы законам, которым они объективно не подчиняются, т. е. попытке совершить насилие над природой. Нелепо выдавать неудачу этих попыток за неспособность познать действительные законы природы.

4.            Наконец, открытие основного закона движения доказало, что поскольку за пределами взаимодействия всех форм движения ничего больше не существует, то познаваемость взаимодействия означает познаваемость всех процессов природы, так как все они лежат внутри области явлений, определяемой этим взаимодействием.

Отсюда логически следовал вывод, что в природе вообще ничего принципиально непознаваемого нет и не может быть и что доводы агностиков абсолютно несостоятельны.