Как отмечалось, тезис В. И. Ленина, что «логика совпадает с теорией познания», сформулирован в связи с рассмотрением критики логической теории Канта в гегелевской «Науке логики». Гегель возражает против чисто формального понимания логики Кантом, утверждавшего, что предметом логической науки являются формы мысли сами по себе, вне их связи с объективной действительностью. Кант, замечает Гегель, устранил из логики проблему истины, обязательно означающую согласие познания с объектом, т. е. наличие двух сторон в процессе познания: субъекта и объекта. Кант, по меткому выражению Гегеля, напоминает человека, который думает, что можно научиться плавать, не входя в воду.

Логика, занимающаяся простым описанием форм мысли и их чисто внешней классификацией, не может претендовать на то, чтобы ее считали действительной логической наукой. Сущность всякой науки заключается в необходимости ее выводов, в заключенных в ней научных законах. Точно так же и сила логики как науки должна заключаться в ее закономерном и необходимом характере,— только такая логика убедительна и неопровержима. Ленин пишет о развитии «мышления в его необходимости» \ отмечает, что в логике должна быть в н у г-р е нн я я необходимая связь1 2.

Но логика не может доказать свои законы сама из себя; она должна искать это доказательство в объективной закономерности и в том, что законы логики соответствуют объективным законам, своеобразно их отражают. Иначе говоря, логическая необходимость есть лишь специально мысленное выражение объективной необходимости. Признание, что логика — это теория познания, есть признание того, что сила логики состоит в ее неразрывной и никогда не прекращающейся связи с внешним миром, с его закономерностью, а также с общественной практикой. Энгельс писал об этом: «Над всем нашим теоретическим мышлением господствует с абсолютной силой тот факт, что наше субъективное мышление и объективный мир подчинены одним и тем же законам и что поэтому они и не могут противоречить друг другу в своих результатах, а должны согласоваться между собой. Факт этот является бессознательной и безусловной предпосылкой нашего теоретического мышления» 3.

Именно в постановке проблемы истины, причем необходимой истины, В. И. Ленин видит существенное значение логики; только в качестве теории познания логика есть логика в собственном смысле слова, т. е. наука логики.

В связи с этим возникает вопрос об отношении между формами мышления и его содержанием. Бесспорно, изучение, описание и классификация форм мысли имеет известный самостоятельный интерес,— во всяком случае не меньший интерес, чем описание каких-нибудь малозначительных видов животных и растений. Но простое описание форм само по себе ни в какой области, и тем более в области мышления, не составляет науки. Формы мысли, взятые сами по себе, напоминают только «безжизненные кости скелета». Содержанием мыслей является то, что познается, т. е. объективный мир, его развитие и его внутренняя необходимость. Логические формы мысли должны быть заполнены объективным содержанием; это придаст им жизни, приведет их в закономерную логическую систему, внесет в них логическую необходимость.

Ленин пишет: «Гегель же требует логики, в коей формы были бы gehallvolle Formen4, формами живого, реального содержания, связанными неразрывно с содержанием»5. Эта мысль Гегеля, полностью разделяемая Лениным, может быть правильно понята прежде всего путем выяснения вопроса о том, чем именно с логической точки зрения является содержание мысли. Говоря о содержании мысли, было бы неправильно пользоваться лишь грамматическими или же алгебраическими аналогиями.

Например, форма предложения всегда неизменна, совершенно независимо от того, какие именно мысли она выражает, — бессмысленные или же гениальные. Со своей стороны, алгебраические символы как раз для того и вводятся, чтобы подчеркнуть, что алгебру интересуют алгебраические зависимости, формы этих зависимостей, а не реальные величины, составляющие крайне изменчивое содержание этих форм. Например, в уравнении 2х = 3у необязательно знать, какое именно содержание вкладывается в х и в у\ оно может быть самым различным, лишь бы сохранялась данная форма связи между ними, выраженная данным уравнением.

При таком толковании содержания, как чего-то совершенно безразличного к форме, и формы, как чего-то совершенно безразличного к содержанию, невозможно правильно понять мысль В. И. Ленина.

Рассмотрим пример из области искусства. Мы можем говорить о содержании художественного произведения и в смысле сюжета этого произведения, и в смысле выраженной в нем идеи Традиционное понимание содержания в логике относится скорее к первому, чем ко второму. Художественность формы литературного произведения не всегда зависит от его сюжета: в художественную форму можно облечь любой жизненный сюжет; однако художественность произведения находится в неразрывной связи с его идейным содержанием: только глубокие и прекрасные идеи могут породить прекрасную форму.

Никто, конечно, не будет настаивать на той странной мысли, что логические формы мысли должны быть поставлены з зависимость от заключенного в них «сюжета»; если бы такая зависимость существовала, то форм мысли было бы столько, сколько заключенных в них «сюжетов». Но логические формы мысли — категории и другие формы — являются отражением наиболее общих форм объективного мира: в них отражаются, как выражается Ленин, узловые пункты в сети действительности. В формах наших суждений отражены типичные объективные связи между вещами и их свойствами; в формах умозаключения отражены типичные связи между всеобщим, особенным и единичным в объективном мире, т. е. формы объективного закона.

Мы можем сослаться на один интересный пример аналогии между диалектическим умозаключением, с одной стороны, и соответствующим процессом в объективной действительности — с другой. В диалектическом умозаключении, которое в логике называется силлогизмом, рассматриваются разные формы связи между суждениями о единичных вещах или явлениях с суждениями о всеобщих законах и с суждениями об особенных формах, в которых в разных случаях проявляются общие законы. Здесь возможны, по крайней мере, три такие формы связи:   единичное — особенное — всеобщее; особенное —

единичное — всеобщее; единичное — всеобщее — особенное; т. е. каждый из трех видов суждения занимает поочередно среднее место.

Обратимся теперь к знаменитому «Введению» Маркса к его работе «К критике политической экономии», в котором Маркс рассматривает взаимоотношение между четырьмя экономическими процессами: производством, распределением, обменом и потреблением. Об одной из форм взаимоотношения между этими процессами Маркс писал: «Производство, распределение, обмен, потребление образуют, таким образом, настоящий силлогизм: производство составляет в нем всеобщность, распределение и обмен — особенность, а потребление — единичность, замыкающую собою целое» 1.

В самом деле, производство выступает как исходный пункт всего общественного процесса, причем производство имеет всеобщий характер, так как взятое в широком смысле слова, а именно как процесс воспроизводства, оно обязательно включает в себя и распределение средств производства, и обмен продуктами, и потребление как продуктов, так и средств •производства. Конечным пунктом всего общественного процесса является индивидуальное потребление, большая часть произведенных продуктов идет в единичное потребление. Серединой всего общественного процесса являются распределение и обмен, с помощью которых устанавливается связь между производством и потреблением.

В том, что формы мысли, например суждения и умозаключения разных видов, такие категории, как, например, качество, количество, отношение и т. п., представляют собой отражение и выражение соответствующих объективных форм, нет ничего удивительного. Человечество на протяжении своей многотысячелетней истории, в процессе наблюдения объективных явлений и особенно в практической деятельности, в процессе труда, не могло не придти к определенным обобщениям. С какими бы предметами или явлениями люди ни встречались, они всегда сталкивались с необходимостью узнавать их свойства в качественном и количественном смысле, их отношения и связи, их причины и следствия. Понятно, поэтому, что разные стороны бытия отразились в сознании в виде различных категорий, а последовательность в явлениях природы и в отдельных актах трудовой деятельности людей отразилась в мысли в виде своеобразных форм логической последовательности и логических связей (суждения, умозаключения и т. п.).

В. И. Ленин говорит об этом: «...практическая деятельность человека миллиарды раз должна была приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значение аксиом»

О том, что в качестве содержания нашей мысли могут выступать формы объективного мира, свидетельствует также история языка. В общем и целом грамматическая структура всех языков однотипна, так как язык всюду и везде в своих грамматических категориях и структурах (например, имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, глагол и т. д.) приспособлен для выражения логических форм, категорий, и сам он в этом отношении является языковым отражением объективных форм, выявившихся в процессе практической деятельности человечества.

Итак, логика занимается исследованием форм мысли, поскольку содержанием этих мыслительных форм являются формы бытия. При этом очень важно подчеркнуть следующую мысль. Дело в том, что некоторые логики-марксисты полагают, что они полностью стоят на материалистических позициях, если ограничиваются утверждением, что формы мысли представляют собой отражение форм бытия и что логические формы риз и навсегда сложились в процессе практической деятельности людей. Это утверждение верное, но недостаточное для того, чтобы быть последовательным, т. е. диалектико-материалистическим.

Диалектическая теория познания идет дальше: исходя из того, что формы мысли произошли, сложились как отражение форм бытия, она требует, чтобы в каждом текущем акте познания, в любом научном исследовании связи между мыслительными формами, последовательность перехода от одной формы к другой соответствовали бы тому, как в каждом конкретном случае складывается связь между формами в самой объективной действительности. Именно в этом состоит коренной смысл гносеологического понимания логики. Согласно этому пониманию простая ссылка на происхождение логических форм не гарантирует нас от идеалистических ошибок — необходимо исходить из факта постоянного контакта между формами мысли и формами бытия.

Диалектическая теория познания, составляющая логическую основу диалектического материализма, требует такого постоянного контакта, так как она не признает, что доказательство всегда и во всех случаях имеет одну и ту же логическую форму,— для разных видов бытия, для разных его сторон требуется применение доказательства различной формы. Ленин выделяет мысль, выраженную в «Науке логики», что «различные виды бытия требуют свойственных именно им видов опосредствования или содержат их в себе; поэтому и природа доказательства относительно каждого из них различна»1.

Мысль, говорит Ленин, должна быть гибкой, должна применяться к исследуемому предмету. Ленин отличает «гибкость» эклектики и софистики от гибкости материалистической и диалектической. Гибкость в последнем смысле как раз и состоит в учете всесторонности материального процесса, разнообразия его форм1 2.

После того, что было сказано о значении логики как теории познания, нетрудно понять следующее вполне исчерпывающее определение логики, данное В. И. Лениным: «Логика есть учение не о внешних формах мышления, а о законах развития «всех материальных, природных и духовных вещей», т. е. развития всего конкретного содержания мира...» 3.

В это определение логики, как это можно ясно видеть, входит онтологическая проблема. Будучи наукой о мышлении, логика вместе с этим является наукой об объективных законах развития материального мира.

На первый взгляд, такое определение логики кажется растворением собственно логической проблематики в онтологии. Им как бы стирается своеобразие логических процессов и законов. Однако это совершенно неверное представление. Логика есть наука о мышлении, об его логических формах и законах, но дело в том, что мышление должно пониматься как процесс, как действующее, познающее мышление. Поэтому отношения между мыслями логика должна рассматривать не сами по себе, но поскольку мысли и отношения между ними соответствуют действительности. Чтобы пояснить это, сошлемся на одну из проблем, волнующих логику.

Известно, что одной из важнейших форм умозаключения является дедуктивное умозаключение, силлогизм. Общий смысл дедуктивного силлогизма заключается в том, что общее правило или закон распространяется на какой-нибудь частный случай. Аристотель пояснял смысл силлогизма таким примером:

Все люди смертны;

Сократ человек;

Следовательно, Сократ смертен.

Дано какое-то общее свойство целого класса явлений (большая посылка), затем указывается, что данный предмет принадлежит к этому классу, и затем делается вывод, что этот предмет должен также обладать этим свойством. Вместо свойства мы можем подставить закон или правило — суть дела от этого не меняется. В данной области явлений действует такой-то закон; данное явление относится к этой области; стало быть, закон распространяется и на это явление.

Принудительная сила вывода, его неоспоримость в таком силлогизме ни в ком не вызывает сомнений. Однако вместе с тем против силлогизма, как формы научного умозаключения, в философии нового времени были выдвинуты существенные возражения. Возражения эти относились не к самой силе этого вывода, как определенной формы доказательства того, что уже известно,— это не оспаривалось. Но было взято под сомнение, может ли силлогизм быть логической формой научного вывода, т. е. приспособлен ли он для открытия ранее неизвестных истин.

Смысл науки заключается в открытии нового, в приобретем нии новых знаний, а не в простом доказательстве того, что было известно раньше; поэтому научная мысль должна быть построена таким образом, чтобы из имеющегося знания можно было сделать вывод о чем-либо ранее неизвестном, получить новое знание. Но выполняет ли дедуктивный вывод это требование?

Противники силлогизма ответили на этот вопрос отрицательно. В самом деле, говорили они, в выше приведенном примере относительно смертности Сократа заключение не дает ничего нового по сравнению с большей посылкой. То, что Сократ смертен, было заранее предположено большей посылкой. Заключение оказывается просто тавтологией.

Действительно, пример, приведенный Аристотелем, если взять его со стороны его «сюжета», а не логической формы, как бы подтверждает правоту критиков силлогизма. То, что Сократ «оказался» человеком, как утверждает меньшая посылка, было и раньше известно. Но дело здесь не в «Сократе». Стоит поставить на место «Сократа» и вообще «людей», которые смертны, другие явления, чтобы раскрылся логический смысл дедукции. Допустим, мы знаем, что в данной области действует определенный закон. Вдруг мы обнаруживаем, что какое-то явление X о котором мы раньше не знали, к какой оно области относится, относится к этой же области, где действует данный закон; тогда мы получаем новое знание:       явление X надо рассматривать как подчиненное такому-то закону.

Однако откуда мы взяли знание, что X принадлежит к дан« ной области, в которой действует упомянутый закон, откуда берется меньшая посылка? В большей посылке об этом ничего не говорится,— меньшая посылка констатирует факт, который не дан и не может быть дан мыслью, извлечен из мысли,— он извлекается из действительности.

Итак, по существу силлогизм построен так. Нам дано общее знание, определенное содержание собственно мысли; оно тоже пришла к нам из действительности и только в конечном счете стало мыслью; и все же теперь это — мысль. Но новое знание мы никак не можем извлечь из этого общего знания, как, например, паук извлекает из себя паутину (это сравнение дедукции с действиями паука принадлежит английскому философу XVII века Бэкону); чтобы получить такое новое знание, необходима меньшая посылка, а меньшая посылка, как правило, извлекается непосредственно из действительности. Силлогизм, таким образом, представляется, как соединение общего знания (закона или правила), являющегося достоянием мысли, ранее полученного из действительности, с частным знанием, которое теперь непосредственно получено из действительности.

Выходит, что сама структура мысли, даже в плане формальной логики, такова, что требуется постоянный ее контакт с действительностью, включение действительности в логику. Тем более это относится к диалектической логике.

Но включение действительности в логику, т. е. в исследование собственно мышления, диктуется не только тем, что знание новых фактов должно быть присоединено с помощью меньшей посылки к общему знанию, заключенному в большей посылке, для того, чтобы получить какое-то новое частное знание. Такой, более простой, случай мы встречаем, например., в той полемике, которую Г. В. Плеханов вел в своих ранних работах против народников. Народники утверждали, что марксисты говорят о невозможности для России придти к социализму, минуя капиталистическую стадию развития, только на основании общего положения, открытого Марксом; иначе говоря, они обвиняли русских марксистов в абстрактности, в непосредственном дедуцировании своего заключения из большей посылки. Г. В. Плеханов ответил, что это обвинение неверно: русские марксисты имеют в своем распоряжении не только общую посылку, теорию Маркса, но также меньшую посылку, в которой констатируется тог факт, что в действительности Россия уже встала на путь капиталистического развития и что именно поэтому на нее следует распространить общий закон, открытый Марксом, согласно которому социализму предшествует капитализм.

В этом примере жизнь, действительность содействует расширению, распространению общего закона на новые области, расширяет, так сказать, объем действия закона. Но диалектическое понимание логики позволяет видеть еще одно значение включения жизни в логику,—когда жизньу действительность расширяет или обогащает содержание закона, когда с помощью меньшей посылки углубляется значение большей посылки. Нам не надо далеко ходить за примером. Общая теория марксизма, когда она применяется к разным конкретным условиям, остается в качестве такой общей теории в полной силе, но она, соприкоснувшись с жизнью, с ее особенностями, получает возможность конкретизироваться, обогатиться. Всеобщее, приобщаясь к жизни, становится таким, каким его охарактеризовал В. И. Ленин: не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного.

Диалектическая логика учит обращаться к книге жизни, которая, если уметь ее читать, открывает множество теоретических истин, обогащающих общую теорию. Наша социалистическая практика имеет глубоко теоретическое значение и содержание. Н. С. Хрущев в своей речи на VII съезде Болгарской коммунистической партии, произнесенной 3 июня 1958 года, очень убедительно доказал это положение. Такие действия партии, как перестройка управления промышленностью и строительством, как новый подход к решению проблем сельскохозяйственного производства и дальнейшего развития колхозов, — все эти вопросы одновременно и практические, и теоретические.

«Каждый практический вопрос социалистического строительства,— говорил Н. С. Хрущев,— является одновременно и вопросом теоретическим, имеющим прямое отношение к творческому развитию марксизма-ленинизма. Одно от другого отрывать нельзя» l. XXI съезд КПСС дал новые замечательные примеры углубления марксистско-ленинской теории в связи с новыми практическими задачами.

Ленинское положение о том, что логика должна рассматриваться как теория познания, что логика есть не просто учение о мышлении, но в то же время учение об объективном мире и преобразующей мир практической деятельности людей, имеет, таким образом, громадное принципиальное значение. Это положение непосредственно связано с общефилософским принципом марксизма о необходимой связи теории с практикой, который был возвещен Марксом в «Тезисах о Фейербахе» и стал затем принципом деятельности марксистско-ленинской партии.