Принимая последнее предположение, мы можем поставить вопрос следующим образом: «Какую роль может сыграть «принцип действия» в историческом объяснении?» То, что говорит сам Дрей по этому поводу как в своем докладе, так и в своей книге, по-видимому, дает основание заключить, что рациональное объяснение того, почему деятель А сделал X, но его теории, имеет следующую форму:

Деятель А находился в ситуации типа С.

В ситуации типа С следовало сделать X.

Поэтому деятель А сделал X.

Первое высказывание в эксплапантах определяет некоторые предшествующие поступку условия; второе — это принцип действия, занявший то место, которое в объяснениях с помощью охватывающих законов отводится некоторой совокупности общих законов.

Понимаемая таким образом логика рационального объяснения действительно отличается от логики объяснения охватывающими законами. Но именно поэтому я смею утверждать, что рациональное объяснение не может показать, почему А сделал X. Ибо в соответствии с общим условием адекватности, рассмотренным выше, адекватное объяснение факта, что некий А сделал X, должно дать пам хорошие основания для уверенности или утверждения, что А действительно сделал X. А в данном случае, хотя вышеприведенные эксплананты и дают нам хорошие основания для утверждения, что А следовало бы в данных обстоятельствах сделать X, у нас нет достаточных оснований утверждать или считать, исходя только из них, что А действительно сделал X. Для того чтобы последнее утверждение было обоснованным, нам необходимо было ввести в наше рассуждение еще одну дополнительную посылку, согласно которой в рассматриваемый момент времени А был рационально действующим лицом и, таким образом, предрасположенным к тому, чтобы поступать так, как требовала ситуация. При внесении соответствующих поправок наши эксплананты выглядели бы следующим образом:

Деятель А находился в ситуации типа С.

В то время он являлся рационально действующим лицом.

Любое рациональное существо в ситуациях этого типа обязательно (или же с высокой вероятностью) делает X.

Только в этом случае из них будет следовать (или они будут придавать высокую индуктивную вероятность) экс-планандуму:

А сделал X.

При такой модификации логической структуры мы в самом деле получаем объяснение, почему А действительно сделал X. Однако это оказалось возможным только благодаря тому, что мы заменили оценочный принцип действия Дрея дескриптивным утверждепием, устанавливающим, как поступают рациональные существа в ситуациях типа С. В результате мы снова приходим к объяснению с помощью охватывающих законов, являющемуся дедуктивным или индуктивным в зависимости от того, имеет ли общее утверждение о поведении рациональных существ строго универсальную или статистически-вероят-ностную форму. Данное схематическое представление объяснения с помощью мотивов, очевидно, аналогично теории объяснения Райла, основывающейся на предрасположенностях субъекта 14, так как и у нас фактически поведение А рассматривается как проявление его общей предрасположенности действовать определенным способом — в данном случае способом, который может быть квалифицирован как правильный или рациональный — в определенных ситуациях.

Можно было бы возразить в отношении выдвинутого нами положения относительно предрасположенности к совершению поступков определенного рода, что «охватывающий закон», якобы формулируемый в третьем экспла-нанте, на самом деле не является эмпирическим законом поведения рациональных существ. Он представляет собою аналитическое определение термина, показывающее один из моментов, подразумеваемых в тех случаях, когда говорят о людях, поступающих рационально15. Отсюда следовало бы, что, подведя данное действие под общий «закон» такого типа, мы фактически ничего бы не объяснили. Однако мы считаем, что это возражепие не учитывает логического характера таких понятий, как рациональное существо. Короче говоря, дело сводится к тому, что такие понятия определяются целым рядом общих утверждений — их можно назвать симптоматическими утверждениями,— которые связывают с некоторой коп-кретной предрасположенностью различные ее типические проявления или симптомы, причем каждый из этих симптомов представляет собой специфическую реакцию лица, обладающего предрасположенностью данного типа на некоторые специфические же («стимулирующие») обстоятельства. При таком подходе третье высказывание в ряду наших экспланантов оказывается как раз одним из многих симптоматических высказываний, раскрывающих понятие рационального существа. Совокупность же всех симптоматических высказываний, касающихся понятий этого типа, будет вести, как правило, к некоторым эмпирически проверяемым следствиям. Отсюда, взятые в целом, опи не могут быть квалифицированы как простые аналитические определения, и было бы весьма произвольным, если бы мы приписали аналитический характер некоторым из них — например, нашим экспланантам,— считая остальные эмпирическими по своему содержанию 16.

Суммируя вышесказанное, мы считаем, что в логической модели мотивационпого объяснения, предложенной профессором Дреем, имеется фундаментальная логическая ошибка, связанная с утверждением, что подобные объяснения должны скорее основываться на «принципах действия», чем на общих законах. Дрей проводит четкое разграничение между ними на том основании, что термин «необходимый поступок», с которым мы обязательно сталкиваемся в формулировках принципов действия, «выступает в роли оценочного термина», и поэтому в мотивационном объяснении присутствует известный «элемент оценки», так как оно должно показать нам, почему некоторое действие «было правильным» 17. Но показать— и это нам представляется главным, — что действие было правильным или рациональным в данных обстоятельствах, еще не означает объяснить, почему оно фактически было произведено. И в самом деле, никакой нормативный или оценочный принцип, определяющий, какой род действий при данных обстоятельствах должен считаться правильным, не может служить в качестве объяснения того, почему пекоторое лицо вело себя известным образом, безотносительно к тому, соответствует или не соответствует данное поведение рассматриваемому нормативному принципу.

Пэссмор, критикуя эту концепцию, выдвигает то же самое основное возражение, кратко формулируя его следующим образом: «... объясненпе, исходящее из «принципа действия» или «достаточного основания», само но себе вообще не является объяснением... Ибо некоторое основание может быть вполне «достаточным основанием» — в том смысле, что к нему всегда можно было бы прибегнуть при оправдании какого-то действия — и вместе с тем никак не влиять па пас» 18.

Может показаться, что при такой трактовке мотивационное объяснение, по сути дела, приобретает логическую структуру одной из двух возможных моделей объяснения охватывающими законами и что тем самым мы нарушаем предписание, упоминающееся в докладе Дрея. В соответствии с этим предписанием в логическом анализе следует воздерживаться от навязывания историческому объяснению жестких рамок каких бы то пи было предвзятых схем. В таких случаях скорее следует самым внимательным образом отнестись к фактически принятой практике объяснения в данной дисциплине. Логический анализ должен весьма тактично подойти к тому понятию объяснения, которым историк обычно пользуется. Несомненно, историк, прибегающий к предположительным целям некоторого исторического деятеля для объяснения его действий, может считать своей главной задачей доказательство того, что в свете данных целей именно так и следовало поступить. Но, описывая события, историк столь же несомненно стремится показать и то, почему дапный исторический деятель вел себя таким образом — почему, например (используя пример, приводимый Дре-ем), Людовик XIV ослабил военное давление на Голландию. На этот вопрос невозможно ответить, показав, что при целях и представлениях Людовика XIV это (или даже как раз это) и нужно было сделать, так как в конце концов многие исторические деятели во многих случаях не поступают рационально. Данное замечание представляется нам аналогичным тому, которое сделал Страусон и которое упоминается в докладе Дрея. Дрей согласен с тем, что человеческие поступки далеки от идеала рациональности, и подчеркивает, что его критерий целесообразности поступка может быть применен только к действиям, не обнаруживающим дефективности в целом ряде отношений. Но именно в этом, с нашей точки зрения, и заключается все дело: если объяснение поступка с помощью целей исходит из норм рациональности поведения, тогда, чтобы иметь желаемую доказательную силу, оно должно было бы включить в себя и дополнительное эмпирическое предположение, согласно которому данный поступок ие был дефективным в ряде существенных отношений, то есть что данное лицо в то время было предрасположено действовать в соответствии с нормами рациональности и что внешние обстоятельства не препятствовали ему в этом.

Отсюда нам кажется совершенно очевидным, что историк ничего не достигнет, показывая правильность или рациональность некоторого действия, но не принимая вместе с тем, что исторический деятель в то время был предрасположен действовать рационально (то есть так, как он не смог бы действовать в случае сильной усталости, тяжелого эмоционального напряжения, влияния психотропных средств и т. д.). А так как в объяснении действия с помощью целей эта существенная предпосылка обычно принимается как данная, то она, как правило, и не формулируется явным образом; скорее, при отступлениях от норм рационального поведения у нас возникает потребность четко определить характер искажающих влияний. Однако хотя сокращенная формулировка объяснения, воздерживающаяся от упоминания предпосылки о рациональности поведения, может быть вполне удовлетворительной с практической точки зрения, то есть в пра-гматически-психологическом контексте объяснения, тем не менее она затемняет логику объяснения. Представляется вполне очевидным поэтому, что анализ, выявляющий скрытые предпосылки рассуждений историка, отнюдь не навязывает мотивационному объяснению какую-то предвзятую схему.

Нам кажется, что данный нами анализ мотивационного объяснения может быть применен и к интересному случаю, упоминавшемуся проф. Дреем, а именно к случаю объяснения наших собственных действий целями, для осуществления которых они были предприняты. Конечно, в утверждении: «Я сделал X с целью С» объяснение и оправдание почти слиты в единое целое, и тем не менее мы все же разграничиваем истинное объяснение от простой ретроспективной рационализации поступка в контекстах такого рода. Отсюда утверждение формы «Я сделал X с целью С» могло бы считаться подобной рационализацией только в том случае, если бы у нас были основания полагать, что на самом деле я сделал X не с указываемыми мною целями: например, что в момепт действия у меня не было целей и мыслей, упоминающихся мною в объяснении, или что я находился в состоянии, в котором у меня не было возможности поступать в соответствии со своими целями и мыслями. И в этом случае утверждение относительно мотивов моих действий имеет объясняющую силу только при допущении предрасположенности действовать рационально в данной ситуации.